Новости

Литература сибирская // «Сибирская советская энциклопедия» (1929)

Вы здесь

Версия для печатиSend by emailСохранить в PDF

Литература сибирская

Содержание:

I. Литература сибирская (Дореволюционный период)

II. Литература и литературные организации (Послеоктябрьский период).

III. Сибирь в западно-европейской литературе.

IV. Бурятская литература.

I. Литература сибирская (Д о р е в о л ю ц и о н н ы й п е р и о д). Термин «сибирская литература» до сих пор не имеет устойчивого и четкого определения и употребляется различными «писателями и исследователями в различном понимании и различных формулировках, зачастую совершенно противоречивых. Впервые этот термин был употреблен в книге немецкого литератора Кенига «Die literarische Bilder aus Russland», 1837, написанной им в сотрудничестве с русским писателем Н. А. Мельгуновым (на русский язык переведена только в 1862 — под заглавием «Очерки русской литературы»); под «сиб. лит-рой» авторы разумели лит-ру, созданную сибиряками, усматривая в ней один из составных элементов общерус. литературы. Книга Кенига-Мель-гунова осталась одинокой, оторванной от общего развития историографии русской лит-ры; затронутый же в ней вопрос о провинциальных элементах в русской лит-ре, в частности о Л. с., совершенно не обсуждался. Актуальный характер проблема Л. с. получила только в 60-х гг. в связи с постановкой и развитием идей сибирского областничества (см.). «По мере того, как будет пробуждаться жизнь сибирского общества, — писал Ядринцев, — несомненно появятся художники, которые запечатлят природу девственной страны, оригинальный образ жизни ее обитателей, этнографические черты и ту своеобразную красоту, какою веет величественная тайга и горная природа» и т. д. Л. с., по мысли областников, должна была в той или иной форме противостоять общерусской, вырабатывая свои методы и свои формы. Позже это пытался обосновать Потанин (см.), выдвигая на первый план факторы биологические и физико-географические, при чем доминирующую роль он отводил климату. Особенную популярность приобрели эти положения после 1905 г., когда областнические тенденции уже нового типа: мелкобуржуазного, народнического характера, в явной или скрытой форме подчинили себе почти всю (за исключением марксистской) печать Сиб. и когда формулировались идеи и задачи т. наз. «молодой сибирской литературы» (Гребенщиков, Новоселов, Шишков, Гольдберг и др. — ср. «Предисловие» Гребенщикова к «Алтайскому альманаху», 1914). Марксистская же печать в борьбе с областничеством оставляла обычно в стороне вопросы сиб.-художественной литературы и из марксистских литераторов в Сибири по этим вопросам высказывался и выступал в печати только один Чу-жак-Насимович.

В разработке вопросов теории Л. с. Чужаку принадлежит, несомненно, очень видное место. Он выдвинул и заострил проблему сиб. колорита в поэзии и пытался внести в анализ ее классовую точку зрения. Но дать подлинно марксистские формулировки он не сумел — и в своем определении сущности и задач Л. с. снова скатывался к мелкобуржуазной областнической трактовке. Критерием для определения сиб. колорита для него являлось наличие в художественном произведении «сиб мотивов, сиб. настроений, красок сиб. быта»; задачей же Л. с. он выдвигал «искание своего собственного, коллективного «я», своих собственных, не взятых на прокат у метрополии, а выношенных в собственной душе художественных образов». Совершенно очевидно, что такое определение ни в коем случае не носило марксистского характера и не помогало подлинному разоблачению сиб.-областнических идей в сфере художественной деятельности. Влияние этих тенденций перешло и в пореволюционную эпоху и сказалось в деятельности Союза сиб. писателей (в частности, они отразились и в тех формулировках Л. с., какие были даны на первом с’езде сиб. писателей и в его художественной практике, что и повело, в конечном счете, к глубокому внутреннему кризису в его рядах) (см. литература сибирская. Послеоктябрьский период).

Совершенно ясно, что всякие попытки обоснования Л. с. ссылками на физико-географическое или даже социально-экономическое своеобразие Сиб. идеологически порочны в корне и неизбежно ведут в той или иной форме к областническим реминисценциям. Понятие Л. с. может быть устанавливаемо только как понятие историческое. Оно устанавливается для феодального и буржуазного периодов русской лит-ры и представляется в двух аспектах: с одной стороны, это — лит-pa, отображающая Сибирь с колонизаторской точки зрения, т. е. с точки зрения понимания и усвоения Сиб., как колонии; эта лит-pa создается, главным образом, в центре силами самих колонизаторов, а также и в самой Сиб. агентами этой колонизации, и частично срастающимися с ними местными деятелями. С другой стороны, эта лит-ра идет по пути отображения и выявления местных интересов, при чем этот процесс также должно рассматривать в двух стадиях его развития. Сначала он идет по чисто-буржуазной линии — с подчеркиванием своеобразия местной хозяйственной и бытовой обстановки в плане обособления ее и противопоставления иным хозяйственным формам, — позже же, с созданием «крепкого» сиб. крестьянства — как осознание особого (по ленинской формулировке «американского») пути развития, чему особенно благоприятствовало отсутствие в Сибири крупнопомещичьих форм хозяйства. Т. о. Л. с. есть участок общерусской лит-ры, отображающий на краевом (местном, областном) материале ее общий путь развития и происходящие в ней процессы борьбы классов. Наблюдаемые же в ней специфические местные черты и особенности являются лишь результатом той конкретной обстановки и условий, в которых протекал на местах общий процесс классовой борьбы и которые определили ту или иную расстановку социальных сил.

При изучении этой краевой лит-ры нужно иметь в виду два основных момента, входящих в состав этого понятия: с одной стороны, как местное литер. движение; с другой — как выход местных сил в общерусскую лит-ру и как разработка местной (сиб.) темы в общерусской художественной литературе. В таком направлении Л. с. и излагается в настоящем очерке: как история сиб. темы в русской литре и как история местного литер. движения.

Интерес к Сиб. в художественной лит-ре наиб. заметно обнаруживается во II половине XVIII века.

XVIII век явился периодом энергичного развития рус. колонизации. Расширяются территориальные рамки рус. экспансии, и состарыми хищническими методами колониального грабежа сочетаются более организованные приемы торг.-пром. эксплоатации края. В связи с этим, а также с ростом эконом. связей с Китаем, в русск. лит-ре обнаруживается усиленный интерес к Сибири. К концу XVIII — началу XIX вв. относится ряд описаний кругосветных путешествий и экспедиций в Сибирь; в начале XIX века появляется ряд описаний и воспоминаний, принадлежавших, по б. ч., бывшим сиб. администраторам (Семивский, Корнилов, Мартос, Степанов, Пестов, В. Хвостов и др.); создаются спец. журналы («Сиб. Вестник», «Азиат. Вестник» (см.); в художественной лит-ре упоминания о Сиб. встречаются в стихотворениях Державина, Дмитриева: артист Плавильщиков пишет комедию «Сибиряк», даже Екатерина II пишет пьесу «Шаман сибирский». В различных журн. появляются стихотворения и послания, обращенные к Сибири. Одним из таких первых авторов был П. А. Словцов (см.). Во всех этих произведениях, не исключая и созданных в Сиб., не было еще знания страны. Господствовало отвлеченное представление о какой-то холодной, диковинной и богатой стране. К ней было приковано жадное внимание завоевателей-колонизаторов. Произведения этого периода мало чем отличаются от описаний иностранцев о России и Сибири. В значительном числе случаев связь с Сибирью была только чисто-внешней: сиб. заглавие или подзаголовок («Из сиб. жизни», «Из сиб. преданий») имели целью придать произведениям «экзотический» привкус, возбудив тем самым более остро внимание читателей. Популярной темой служит «Ермак», опоэтизированный образ к-рого является как бы символом этой колонизации; Ермак превращается в колониального героя (сначала дворянского, позже буржуазного, — и тема «Ермака» дала материал для целого ряда поэм, трагедий и исторических романов (см. «Ермак в художественной литературе»).

Этот элемент экзотики очень характерен для основных направлений русской лит-ры начала XIX века, отображающих основные линии литры колониальных империй после Французской рев. и Наполеоновских войн и к-рые имели опору и в русском историческом процессе. Одной из излюбленных форм в русской лит-ре начала XIX века, связанной с т. наз. «с а н т и м е н т а л и з м о м», являются «чувствительные путешествия», выражавшие идею капиталистической, экспансии периода первоначального накопления. Среди многочисленных произведений этого рода встречаются и путешествия по Сибири. Как характерный пример, можно указать на «Путешествие по Сибири г-на Труни-на. Письма, писанные к другу в Москве» («Нов. литры», т. III, 1802) или неоконченные записки В. Дими-триева («Ореады», 1809). Отзвук этой манеры можно проследить и в более поздних «Письмах из Сибири» П. А. Словцова (1825—27) и в «Путевых заметках» Вадима *** (Пассека) и др. Затронула сиб. тему и сантиментальная повесть, напр., «Кавата и Тунгильби», тунгусская повесть Ф. Булгарина («Со-ревнов. Просв.», 1819). Конечно, ни о к.-л. сиб. колорите или отображении страны здесь нет и речи: тунгусы — просто отвлеченное именование, за к-рым не скрывалось никаких реальных представлений.

Особенно силен экзотический элемент в романтической лирике. Основной жанр — лирическая поэма байроновского типа («Кавказский пленник», «Цыгане», «Бахчисарайский фонтан» Пушкина). Обязательными аксессуарами такой поэмы является наличие экзотической обстановки, романтические мотивы любовной интриги, фигура разочарованного героя и рядом с ним идеальная героиня-туземка; наконец, в качестве обязательного мотива входят также различные этнографические картины: описание природы и быта «дикого племени». Так наряду с кавказской и вообще восточной экзотикой создается «экзотика сибирская», появляется ряд стихотворений и поэм с сиб. сюжетами и «сиб. колоритом»; рядом с кавказскими и турецкими пленниками — пленники уральские и киргизские; рядом с молодыми черкешенками — «киргизские девы», «прекрасные бурятки», «тунгуски»; в отклик «татарской песне» Пушкина — «песни киргизские», бурятские и т. д. Наконец, по образцу пушкинской поэмы «Братья разбойники» создается ряд поэм с признаниями и исповедями ссыльных, сиб. беглецов и т. п. Главнейшие из этих произведений — поэмы: «Киргизский пленник» Муравьева (1828), «Сетование киргизкайсацкого пленника» Кудряше-ва (1829), «Песня сиб. казачки» В. Карлгофа (1827), «Бурятская песня» Таскина (1828), «Татарская (сибирская) песня» И. Петрова (1830), «Покорение Сибири» Трилунного (Струйского), «Ссыльный» Иноземцева, «Сибирь, Думы», сборник стихотворений» (1832) Е. К. (Евгр. Ковалевского) и др. Особенно популярен образ экзотической красавицы-туземки. Так, образ красавицы-якутки «воспевали» сосланные в Якутскую обл. декабристы: Бестужев-Марлинский и Чижов; поэты Кузьмин и Петров воспевают «дев Енисея», иркутский поэт Я. Г. бурятку («Мирза или бурятка на празднике», «Галатея», 1829). В прозе эта романтическая тема нашла свое отражение в романе В. Ушакова «Киргиз-кай-сак» (1829). Конечно, и в этих произведениях также трудно найти подлинные черты местного колорита, как и в произведениях более раннего периода.

Особняком в этом ряду стоит поэма Рылеева «Вой-наровский». Формально она также принадлежит к общему кругу романтических поэм 20-х гг., но она уже связана у Рылеева с подлинно-историческими лицами (Войнаровский, историк Сибири — Миллер), насыщена гражд. мотивами и вместе с тем в ней отчетливо чувствуется стремление поэта освободиться от установившихся шаблонов и более точно и правдиво передать местный колорит и черты местного быта. Для создания этой поэмы Рылеев изучает местные источники, путешествия, пользуется рассказами лиц, знающих Сев. Сиб. (напр., В. И. Штейнгеля) —и в поэме он с большой чуткостью сумел воспроизвести пейзажи Сев. Сиб. и общий рисунок северного быта. М. п., для передачи местного колорита Рылеев широко пользуется введением в текст т. наз. про-винциализмов, т.е. местных слов и выражений, и даже сопровождает поэму спец. примечаниями для пояснения этнографических и диалектологических моментов.

К тому же типу принадлежат поэмы Бальдауфа (см.) и Тас-кина, служивших горн. инженерами в Забайкалье. Поэма Бальдауфа «Авван и Гайро (тунгусская повесть)» обладает довольно высокими художественными достоинствами. Тема поэмы — любовь русского к тунгусской девушке; построена она на том же противопоставлении, которое стало каноническим в русской литературе со времен «Кавказского пленника» и «Цыган» — разочарованный, рефлективный представитель городской, культурной жизни и полная здорового, радостного ощущения жизни «дева степей». Но за всей условностью и трафаретностью поэмы обнаруживается подлинное поэтическое выражение, навеянное местной природой, и стремление найти и выработать художественные средства для передачи местного колорита. С этой стороны поэма Бальдауфа и особенно его лирические стихотворения («К бурятке», «Самуйя») должны быть причислены к лучшим произведениям старинной лирики с сибирской тематикой. Произведения Бальдауфа, написанные еще в начале 30-х гг., в печати появились только в 70-х, в сборнике «Воспоминания бывших питомцев Горного института». В том же сборнике помещены произведения А. Таскина «Нерчинские беглецы», «Ночь на берегу Онон-Борзи» и др., также написанные в 30-х годах. В пейзажных картинах Таскина на первый план выступают исторические раздумья о великом прошлом туземных племен. Эти мотивы мрачной суровости и былого величия страны также принадлежат к числу общих мест современной поэтики Сибири. Эти же мотивы встречаются в лирике Ив. Петрова, у Иноземцева, позже у А. Штукен-берга («Сибирские мелодии», СПб., 1846).

Такими же культурными одиночками были и разбросанные по разным местам Сиб. поэты-

Из книги В. Дмитриева „Ореады», 1809 декабристы А. Одоевский, В. Кюхельбекер, В. Раевский, А. Бестужев-Марлинский, Н. Чижов. В лирике декабристов отразились гл. обр. настроения и переживания изгнанников. В призме настроений изгнанников передаются и впечатления от сиб. природы. Таковы, напр., «Аргунь», «19 октября 1836 г.» — В. Кюхельбекера; «Кн. Волконской» и «Куда несетесь вы, крылатые станицы» — А. Одоевского; «Икугуан» — В. Раевского; «Журавли»—Чижова; «Шебетуй» — Марлинского. Наиболее яркими представителями этой изгнаннической лирики являются Кюхельбекер и Одоевский. Декабристы же впервые, в лице Марлинского и Чижова, обратились к нар. поэзии туземных племен, как к источнику поэтической работы: баллады Чижова «Нуча», «Воздушная дева»; баллада Марлинского «Саатырь» заимствованы из якутского фольклора. Наконец, Марлин-ский дал ряд сибирских очерков в прозе («Исых», «Отрывки из сиб. рассказов»), сюда же следует отнести «Письма к д-ру Эрману» («Сибирь и Кавказ»). Эти очерки являются одними из первых опытов того жанра, который получил позже название «очерковой прозы»; зачинателем его для Сиб. был Марлинский. Ему подражали Н. Бобылев («Белый месяц»), М. Александров («Воздушный тарантас») и др. Основной чертой очерков Марлинского является их лирический пейзаж. По замечанию академика Котляревского, он «был первым писателем, в случайных и беглых заметках которого местный колорит был выдержан в согласии с правдой». В этих же очерках Марлинский наряду с этнографическими зарисовками затронул и ряд общих вопросов, в том числе и об экономическом значении и роли Сибири, в частности, Марлинский первый высказал убеждение, что «Сибирь — будущая страна мануфактур» (т.е. промышленности). Но, в общем, вся эта «Sibirica» есть только отзвук общей колонизационной линии и ни в какой мере не отражает ни эконом. развития Сиб., ни ее соц.-классовых противоречий. Это еще только «сиб. тема», но ни в какой мере не «сиб. литература». Последняя создается в самой Сиб. писателями, тесно и органически с ней связанными, ее уроженцами и непосредственными деятелями, представителями различных ее соц. слоев. литер. группировки и течения создаются в Сиб. уже с конца XVIII века. Первым центром их является старейший культурный центр Сибири — Тобольск.

Тобольск до рус. периода был крупнейшим эконом. и культурным центром Сибири. Он был резиденцией сиб. хана и центром торговли с Китайскими Туркестаном и Кашгаром. Это знач. Тобольск удерживал некоторое время и после завоевания Сиб. русскими. В XVII веке Тобольск еще успешно торговал с Бухарой, но затем постепенно бухарская торг. перешла в Ир-бит и на юг, Тобольск же все более и более утрачивал свое знач., и в конце XVIII в. являлся только административным центром, ц. воинствующего миссионерского христианства — форпоста колонизаторов. Эти два момента явились Иллюстрации Афанасьева к сказке Ершова «Конек-Горбунок» и основным элементом культ. и литер. жизни Тобольска. Тобольская образованность имеет первоначально церковный характер. Тон задается Тобольской семинарией и ее питомцами. Самое раннее упоминание о театре в Сиб. относится к Тобольску, но это исключит. представления церковного характера. В Тобольске же была представлена в 70-х гг. XVIII в. первая светская драма, под заглавием «Ермак», автором которой был местный священник Флоровский. Учителя и питомцы местной семинарии принимают деятельное участие в местной литре и позже, когда гегемония в этой сфере уже решительно переходит к пришлому дворянскому чиновничеству. В 1789—91 в Тобольске создается первый сиб. литер. журн. «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» (см.). центр. фигурой кружка, создавшего журн. является сосланный литератор-дворянин, Панкратий Сумароков. Видное участие принимал прокурор Бахтин и др. деятели высшей администрации; наряду с ними также деятельное участие принимали Лафинов, Воскресенский, Набережный и др., — все это учителя гл. нар. училища и местной семинарии и вместе с тем представители схоластической семинарской образованности. По содержанию, «Иртыш» является типичным сколком дворянско-барской лит-ры XVIII в.; местные вопросы и проблемы стояли совершенно вне поля зрения журн., — те же немногие произведения, в к-рых так или иначе затрагивалась или «воспевалась» Сибирь, отображали ее в том же условном понимании поэзии XVIII века. В 1793 П. Сумароков предпринял новое издание: журн. «Библиотека ученая, экономическая, нравоучительная,, историческая и увеселительная в пользу и удовольствие всякого звания читателей» (см.), просуществовавший всего два года. Одновременно с «Иртышем» выходил еще более кратковременный (1790) «Журнал исторический, выбранный из разных книг» (см.). Вполне понятно, что вся эта литература не могла пустить прочных корней и, лишенная поддержки и интереса со стороны местного общества, естественно должна была скоро замереть. Но как ни чужда была она сиб. жизни и сиб. интересам, все же сыграла известную роль в культурной жизни страны. В Тобольске создалась некоторая культурная традиция, позже поддержанная и укрепленная декабристами. И первые писатели-сибиряки в рус. литературе вышли именно из Тобольска: П. П. Ершов, Е. Л. Миль-кеев; к ним нужно присоединить имя их старшего современника П. А. Словцова (см.). В 20—30-х гг. в Тобольске образовалось даже целое гнездо поэтов: И. Нагибин (автор поэмы из эпохи покорения Сиб. «Алтын Арчинак» (в «Лит. Прибавлениях к Рус. Инвалиду», 1833, № 7), Черкасов, Речкин и др. Чрезвычайно характерно, что в рус. лит-ре тоболя-ки заняли определенное место: Ершов примкнул к эпигонам дворянского романтизма; Милькеев же был близок к славянофилам, из сиб. же впечатлений, вынесенных им с родины, последний отобразил в своем творчестве только ее народно-религиозные мотивы (поэма «Абалак»).

Тобольский тип культуры характерен, вообще, для городов Зап. Сиб., тогда как в Вост. Сиб. культ. и литер. жизнь складывалась совершенно иными путями. В Вост. Сиб. ведущей силой явилось не дворянское чиновничество и духовенство, а крупная торг. буржуазия, центр к-рой был Иркутск. Последний, благодаря своему исключительному географическому положению, делавшему его средоточием торг. путей в Китай, Монголию и на север, очень быстро сделался крупнейшим торг. центром старой Сиб., где образовывались огромные капиталы и складывались сильные купеческие семьи и об’единения. Иркутское купечество образовало мощную экономическую и политическую силу, широко распространявшую свое влияние в разных сферах жизни. Оно захватило в свои руки и магистрат и всю торговлю, как внешнюю, так и внутреннюю, совершенно поработило не только городское мещанство и окрестное крестьянство, но и мелкое купечество. Оно обладало целым рядом монополий; им же был организован целый ряд предприятий, выходящих далеко за пределы местного значения и получивших уже значение общегосударственное. Таковы походы Югова, Трапезникова, «завоевание Кадьяка» Г. Шелеховым и пр. Завершением этой сев.-вост. завоевательной эпопеи явилось учреждение т. наз. Российско-Американской Компании (см.), главными деятелями которой были иркутские купцы. Значение этой вост.-сиб. буржуазии было тем сильнее, что она не встретила противодействия со стороны других социальных слоев: существенной силой, к-рая сдерживала усиливавшееся господство этой группы и ее растущую мощь, была высшая и столь же хищническая сиб. бюрократия. Последняя являлась конкурентом почти во всех отраслях сиб. экономики. Знаменитая борьба сиб. купцов с ген.-губернатором Пестелем и Трескиным была в сущности борьбой за хлебную и соляную монополию, за право винокурения и т. п. Эта борьба, приобретшая в начале XIX в. необычайно острый характер, определяет собою характер общественной жизни и возникающего литературного движения. В противовес Тобольску и городам Зап. Сиб. первенствующее значение приобретает местная тема, и интеллигенция группируется уже не вокруг пришлого дворянского чиновничества, но вокруг местной крупной буржуазии. Более органический характер имело литературное движение в Иркутске, где оно с первых же шагов оказалось тесно связанным с общим ходом общественной жизни. В условиях борьбы местной крупной буржуазии с администрацией создалась большая рукописная лит-pa, преимущественно сатирическая, дошедшая до нас только в очень слабой степени. В столичных и провинциальных (казанских) журналах выступает ряд представителей местной интеллигенции со статьями краеведческого характера (Словцов, Калашников, С. и Н. С. Щукины, А. Лосев, Полик-сентьев и др. — все это по б. ч. учителя местной гимназии, Лосев — иркутский землемер). Иногда краеведческие описания приобретают лирический характер и отличаются высоким патриотическим (сибирским) под-‘емом и пафосом. Характерным примером является книга «Новейшие и достоверные сведения о Сибири…» (1817), официальным автором которой был иркутский вице-губернатор Семи-вский, фактическим же —А. Лосев. Поздним памятником этого краеведческого пафоса, осложненного литературными влияниями, идущими из центра, является иркутский ученический сборник («Прозаические сочинения учеников иркутской гимназии» под ред. И. Поликсентьева, 1836). Совершенно ясна классовая база этого сильного потока краеведческих писаний. За их агит.-пропагандистским характером, за упорным противопоставлением Сибири Европ. России, за их лирикой и пафосом скрывается позиция «местных хозяев», стремящихся к безраздельному господству над краевыми богатствами. Эта позиция приобретала тем большее знач., что сиб. торг. капиталу, справившемуся с экономической конкуренцией бюрократии, приходилось вести более серьезную борьбу с наступающим на Сиб. московским капиталом (почему особо острое знач. в лит-ре получает проблема «Кяхтинского торга»). Отчетливее всего эти позиции сиб. крупной торг. буржуазии выражены Александровым, заезжим литератором, оставшимся на всю жизнь в Сибири и принадлежавшим к кружку иркут. культурного купечества (Баснин, Дудо-ровский), апологию которого он дал в своем «Воздушном тарантасе» (написано в 1827, но опубликовано в 1875 в «Сб. Стат. сведений о Сибири и о сопредельных ей странах»). В 30-х гг. он пытался организовать в Иркутске издание периодического органа. В написанном им предисловии к программе изд. он развивал мысли о необходимости иметь собственную лит-ру о Сиб., чтобы своим «собственным языком» развить свой жизненный умственный элемент». Но для создания такой лит-ры на месте в самой Сиб. еще не было достаточных предпосылок. Сиб. общественность не занимала такого места, чтобы иметь возможность влияния, выступая на страницах только местной печати. Было необходимо дать показ Сиб., противопоставив ее, как часть, имеющую право на самостоятельное развитие и существование, а не только, как привесок российского адм. аппарата и об’ект колониальной эксплоатации. Поэтому сиб. писатели со своими сиб. темами входят в общее русло рус. лит-ры и тем самым в общий процесс становления буржуазной культуры; в рус. литературе вслед за сиб. краеведами и публицистами появляется, наконец, ряд писателей-иркутян: Полевой (см.) и его сестра Авдеева (см.), Калашников (см.), Щукин (см.) и др. Это выступление Сиб. в лит-ре было подготовлено и общим ходом развития последней. Как раз в это время в рус. лит-ре происходит решительное наступление буржуазных элементов. Иркутяне бр. Полевые, получившие духовную закваску в атмосфере иркут. классовых боев, создают журнал «Московский Телеграф», который в течение почти десятилетия был передовым органом русской общественной мысли, являясь выразителем начинающей осознавать себя как класс молодой русской буржуазии. Краеведческие моменты являются и в данном случае одним из орудий борьбы стремящейся к господству в литературе новой социальной группы. «Экзотический дворянский романтизм уступает место подлинному интересу к быту страны, усиливается изучение народных преданий, песен и т. п. видов фольклора, но уже не в плане дворянской романтической фольклористики, но как изучение одного из существеннейших моментов жизни — хозяйства страны. Соответственно этому получают господство новые жанры: место романтической поэмы, создававшейся переходным поколением, терявшего свою экон. силу, дворянства, занимает роман с одной стороны исторический, всегда представляющий богатые возможности для классового осмысления современности на фоне прошлого, с другой — роман этнографический (часто в его первичной приключенческой (авантюрной) форме); образец последнего дал Некрасов в своем романе: «Три страны света», действие в к-ром частично происходит в Сибири.

Первое выступление иркутян в художественной лит-ре связано также с именем Николая Полевого, напечатавшего в 1830 повесть «Сохатый», заимствованную, по указанию автора, из сиб. преданий о разбойнике Сохатом. Но ее «сиб. характер» не в сюжете и не в действующих лицах. Наоборот, быт, данный в повести, весьма далек от тех взаимоотношений, которые существовали в подлинной сиб. действительности, само же описание шайки разбойников кажется выхваченным из аналогичной немецкой литературы. Но значение повести было не в этом. Значителен был прежде всего уже самый факт обращения к подлинному народному сиб. преданию; значительны были и проникнутые глуб. лиризмом и пафосом картины сиб. пейзажа, к-рыми открывается повесть («Ты не забыта мною, моя далекая родина, Сибирь, богатая лесом, морозами и дивными явлениями природы!» и т. д.). Повесть эта высоко ценилась сибиряками. Н. Щукин в предисловии к своей повести «Ангарские пороги» называл ее «знаменем литературного восстания сибиряков» и первым «выступом сиб. нравов и происшествий в европ. мир». Вслед за «Сохатым» появляются: повесть с тем же, названием И. Савинова (сб. «Сев. Сияние», 1831), романы И. Т. Калашникова (см.) («Дочь купца Жолобова, роман из иркутских приданий» (1831), «К а м ч ад а л к а» (1832) и «Изгнанники»), «Повести» Н. Щукина («Посельщик», 1834; «Ангарские пороги», 1835), Н. Бобылева («Чингисов столб», 1838), «Джарго-Аега» (1839), «Сиб. скиццы» (1841), «Прозаические сочине-Обложка ния учеников иркут. гимназии» (1836) и др. Наиб. видное место в этом ряду принадлежит Калашникову. В предисловии к своим произведениям он так формулирует свою основную художественную задачу: цель его повестей и романов — знакомить читателей с Сибирью. «Я не выдумывал новой формы сочинений, — писал он в ответ некоторым критикам, — и не стыдился писать по образцу бессмертного шотландца (т.е. Вальтера Скотта), но происшествия, лица, мысли, чувствования, картины — суть моя собственность, и по весьма уважительным причинам мое владение ими непосредственно. Я первый написал сиб. роман. Кому я мог подражать, кроме формы?» Сюжетами повестей и романов Калашникова были подлинные события сиб. жизни и даже иногда подлинные исторические лица. Основной сюжет — их борьба с произволом несправедливой и развратной власти, к-рая, обычно, ведется скромными деятелями служилой интеллигенции, духовенства или представителями купечества. Здесь отчетливо видны отголоски упорной борьбы иркут. купечества с высшей местной бюрократией. С этой стороны романы и повести Калашникова (так же, как и Щукина) органически связаны с воспитавшей их культ.-соц. средой. Калашников мнил себя сиб. Вальтером Скоттом, но его романы напоминают не столько романы В. Скотта, сколько старую авантюрную повесть. Внешней интригой Калашников владеет довольно искусно, но внутреннее развитие крайне упрощено, характеры бледны и схематичны. Упрощенность положений и примитивность персонажей отмечались и современной ему критикой. Это отмечали уже Полевой и — более резко — Белинский. Аналогичные упреки делались и Щукину, к-рый, вообще, мало самостоятелен и является лишь слабым подражателем Полевого и Калашникова.

Огромное место во всех этих произведениях занимают описания природы и быта, этнографические и диалектологические подробности. Так, напр., в «Камчадалке» — разговоры о «гамылах» (духах), о происхождении гор и озер, космогОнические легенды и предания о Кутхе, опьянение мухомором; в «Автомате» — описание бурят. юрт и бурят, образа жизни, то же в «Ангарских порогах» Щукина, у него же — описание ламаитского богослужения, а также ряд примет и обычаев рус. населения. Это обилие этнографических подробностей и картины природы неизвестной страны в связи с внешней занимательностью сюжета сделали романы Калашникова очень популярными, некоторые из них выдерживали в короткий срок по нескольку изданий, а в авторе их многие видели «русского Купера». Против этого категорически возражал Белинский. «У наших Куперов, — писал он, имея в виду Калашникова и Щукина, — нельзя найти гармонию между природой и человеком. Они изображают не таинственную жизнь природы Сибири… но местности Сибири. Под обольстительным покровом поэзии они хотят преподнести нам скудные уроки минералогии, зоогнозии, ботаники, географии и топографии». Из этого ряда сиб. писателей критика того времени выделяла только Бобылева и его повести из быта монгольских племен.

Но если удельный художественный вес этих произведений был и не велик, то в истории развития сиб. темы в художественной лит-ре они сыграли большую роль. Впервые в рус. лит-ре Сиб. получала более или менее подлинные конкретные очертания и уже после них был немыслим возврат к прежним общим и отвлеченным художественным трактовкам страны. Историческое значение этого первого выступления сибиряков в лит-ре тогда же было учтено современниками; и именно в связи с этим периодом и этими произведениями был употреблен впервые термин «сиб. литература» — в упомянутой выше книге Кенига. Родоначальником этой сиб. лит-ры он считал Полевого и предсказывал ее дальнейшее развитие в связи с общим культурным ростом Сибири. «Эта литература,— писал он,— не будет иметь собственного, отличного, характера, но она будет иметь такое же отношение к российской литературе, как англоамериканская к английской».

Но предсказанный нем. критиком рост сиб. лит-ры в ближайшем будущем не подтвердился. Это, в сущности, было первое обоснование той точки зрения, которая позже была развита мелкобуржуазной мыслью в пору развернутого крепкого сиб. хозяйства. Сиб. писатели не в силах были поднять свои местные интересы до общепринципиальной высоты; их антидворянские тенденции имели иные соц. корни и не совпадали с аналогичными тенденциями передовых групп рус. буржуазии,— и т. о. они очутились на позициях антидворянского, но реакционного демок- „Листке для светских людей» ратизма (типа «Северной

Пчелы» или «Библиотеки для Чтения»), ищущего опоры в монархической власти. Такова была позиция Калашникова (позже сделавшегося крупным чиновником), Щукина, Бобылева и целого ряда их эпигонов. Характерно, что в Иркутске из той же среды выходили доносы в центр на местн. администрацию за оказываемые «поблажки» ссыльным декабристам, позволяющие им, якобы, сохранять свои дворянские привычки и даже дворянский уклад жизни. Эти доносы, как установлено исследованиями Кубалова, составлялись в кружке виднейшего иркутского краеведа, С. С. Щукина.

Иной была первоначально позиция Н. Полевого (в период «Московского Телеграфа»), но в этот период сиб. тема и не составляла содержания его литер.-публицистической деятельности; этим, несомненно, об’ясняется и его отрицательная оценка романа Калашникова. Но чрезвычайно знаменательно, что Полевой вновь вернулся к сиб. темам в последний период своей деятельности, когда он сам перешел в лагерь «Северной Пчелы»: таковы его глубокореакционные, монархические «Ермак» и «Параша-Сибирячка».

В 40—50-х гг. сиб. лит-pa уже стоит на заднем плане и представляет только ряд случайных и незначит. сочинений: таковы очерки сибиряков-забайкальцев Мордвинова, М. Зензинова, писавшего под псевдонимом Пастух-Даурец, Давыдова (автор песни «Славное море, священный Байкал), казака Черепанова, а также Е. Авдеевой. Характерно, что в 50-х гг. эта лит-ра находит приют, гл. обр., на страницах «Золотого Руна» — органа золотопромышленников. К этому же периоду относятся две книжки стихов А. Штукенберга (см.) (некоторое время служившего в Сиб.): «Сиб. мелодии» (1848) и «Мелодии» (1852), явившимся анахронизмами в самый момент своего появления: это последние отзвуки романтического восприятия Сибири. Такой же характер носит повесть В. Сементковского «Сибиряк» (1846) — одна из многочисленных вариаций о ссыльных без какого бы то ни было конкретного представления об изображаемой стране. В стороне от общих течений стоит книга Черкасова «Записки охотника Восточной Сибири», принадлежавшая хронологически к следующему периоду (1867), но связанная своим происхождением с 50-ми годами. Это рассказы о способах охоты, о сиб. диких зверях, о тайге и степи и пр. Острая наблюдательность автора и образный язык делают эту книгу памятником не только охотничьей или этнографической литры, но и лит-ры художественной. Близки по типу к нему также очерки о сиб. птицах С. И. Черепанова («Библ. для Чтения», 1859). К этому периоду относится сиб. путевые впечатления Гончарова, путевые очерки С. В. Максимова («На востоке», 1864), но это все уже отдельные разрозненные явления вне общего потока «сиб. литературы».

Дальнейшие шаги и рост сиб. лит-ры тесно связываются с новым социальным элементом, с появлением т. наз. «разночинной интеллигенции». Разночинцы-писатели в значит. большинстве были выходцами из провинции, — Сибирь в этом пополнении литер. сил провинциальными элементами сыграла одно из первых мест. В Сиб. не было своего помещичьего дворянства, не было крепостнического хозяйства, и местная интеллигенция формировалась всецело из детей местного чиновничества, мелкого купечества, духовенства и, гл. обр., зажиточного крестьянства. Огромную роль в формировании сиб. интеллигенции сыграла и полит. ссылка: значит. часть писателей и общественных деятелей сибиряков с 50-х гг. и вплоть до конца XIX в. являлась учениками или воспитанниками различных представителей полит. ссылки: напр., д-р Белоголовый, М. С. Знаменский, Ому-левский, Худяков, Ядринцев и др. С 50-х гг. гегемония приезжего чиновничества в культ. жизни Сиб. совершенно ослабевает, местные элементы приобретают большее знач. и уже ко 2-й половине 50-х гг. Сиб. заметно приобщается к общему культ. движению страны, к ее передовым и общественным тенденциями. В эпоху 60—70-х гг. Сиб. сумела выдвинуть ряд крупных и значит. деятелей в науке (Щапов—см.), в публицистике (Елисеев, Шашков— см.), в художественной литре (Кущевский, Омулев-ский, Наумов, М. Знаменский). Естественно, что представители «мужицкого моря», каким являлась Сибирь, представители окраины с крайне слабо развитой пром-стью, сибиряки оказались яркими выразителями основных чаяний и тенденций мелкобуржуазного народничества. Это сказалось в деятельности Елисеева (одного из руководителей «Отеч. Записок»), Шашкова, сказалось в том, что популярнейшие романы эпохи «Шаг за шагом» и «Николай Негорев» принадлежали писателям-сибирякам.

Оживляется литер. жизнь и в самой Сибири. Огромную роль сыграло появление в сиб. об-ве новых представителей полит. ссылки, в лице Бакунина и петрашевцев и зарождение местной печати. В 1857 появляются «Ирк. Губ. Ведомости» (см.), — в 1860 — первая частная газ. «Амур» (см.) (в Иркутске), под ред. М. В. Загоскина и при ближайшем участии ряда петрашевцев (Петрашевский, Спешнев, Львов). Газеты создаются даже в таких отдаленных пунктах, как Николаевск-на-Амуре и Кяхта. Правда, б. ч. эти газ. недолговечны, но факт их появления свидетельствует о крупных сдвигах в культ. жизни Сибири. Как всегда, появление местной печати дает стимул и выход литер. тенденциям. Эта местная лит-pa на первых порах выражается в обличительных фельетонах (в стихах и в прозе), в бытовых зарисовках и пр. Типичным явлением этой переходной поры служит крайне слабый в художественном отношении литер. альманах («Сиб. рассказы»), изданный в 1862 в Иркутске Н. С. Щукиным (племянником Н. С. Щукина 30-х годов). Такой же характер носят и появившиеся в столичных изд. очерки сиб. (преим. купеческой) жизни Д. М. Стахеева (отд. изд. в 1867 — «На память многим»). Рассказы из жизни в России, Забайкалье и на Амуре и некоторые другие. Собирание литер. сил происходит пока еще только в столице. Организ. центром являлся Пб. кружок Ядринцева и Потанина (Ядрин-цевский кружок). В него входила сиб. молодежь, преим. университетская, жившая тогда в Пб.: Н. С. Щукин, С. С. Шашков (см.), И. В. Федоров-Омулев-ский (см.), бр. Павлиновы, бр. Лосевы, математик Сидоров, художник Песков (см.), Калганов, Знаменский (см.) (последний был и писателем), бывал в кружке и Худяков (см.). Кружок не имел определенной организ. формы, не было также к.-л. ярко выраженной формы полит. тенденций. В основе лежали народнические идеи, но в кружке на почве краеведческо-патриотических настроений уживались представители различных полит. и соц. группировок от радикально настроенного разночинства до идеологов крупной торг. буржуазии. Недостаточно политически осознанные классовые противоречия и недостаточно обостренный процесс классовой борьбы делали вполне возможным такую пеструю амальгаму. Позже кружок сыграл значит. роль в выработке и формулировке идей сиб. областничества (см.). В ряде основных вопросов, выдвинутых этим кружком и позже продолженных сиб. областнической мыслью, стояла и проблема создания сиб. искусства. Мысль о культ. сепаратизме вела к идее «сепаратизма в живописи, музыке, театре и литературе». Формы этой будущей сиб. лит-ры были не ясны, но было горячее убеждение, что «должна появиться местно-патриотическая пресса», свои «литературные мечтания», «свои музыканты, свой театр». Успех и роль сибиряков в ли-тре как раз в этот период не мало содействовал укреплению и росту таких «мечтаний». Наиб. крупным и талантливым из плеяды сибиряков, выступивших в лит-ре в конце 60— 70 гг., был И. А. Кущевский (см.), автор «Николая Негорева» (1871), но значение этого романа, где поставлена проблема буржуазного ренегатства демократической интеллигенции, лежало вне сиб. интересов и сиб. темы. К Сибири относится только ряд его небольших и малозначительных рассказов из быта сиб. ссыльных и горнорабочих. Наиболее крупными из них являются очерки «Места, не столь отдаленные», помещенные в «Отеч. Записках» (1875) под псевдонимом Хайдакова.

Большой популярностью среди радикальной интеллигенции 70-х гг. пользовался роман Омулевско-го «Шаг за шагом» (1870). Роман является характерным продуктом беллетристики 70-х гг. и примыкает к тому ряду романов и повестей Шеллера-Михайлова, Бажина, Слепцова, которые получили в истории лит-ры название «беллетристики новых людей», т.-е. к произведениям, выводящим общественных деятелей новой формации. Среди них роман Ому-левского выделяется наибольшим радикализмом, создавшим ему огромную популярность, упорно державшуюся в течение нескольких десятилетий; не малую роль в этой популярности сыграли и беспрерывные цензурные и адм. преследования книги, доходившие до из’ятия из библиотек старых изд. романа и уничтожения новых. Оригинальной чертой романа, придавшей ему особ. остроту, явилось введение в роман фигур двух деятелей освободительного движения. Один — декабрист; в другом — своеобразно отложились черты Бакунина и Петрашевско-го. Автор связывает с ними своего героя, подчеркивая тем самым революционную традицию и преемственность. Действие происходит в Сиб.; центр. моментом романа является бунт рабочих на стекольном заводе, фоном же — застоявшаяся, рутинная жизнь сиб. городка Ушаковска (т.е. Иркутска). Т. о. этот роман в истории Л. с. занимает исключительное место, как первая попытка отображения революционного брожения на сибирской почве: в романе впервые в литературу вводятся типы и образы сибирских заводских рабочих. Вместе с тем роман Омулевского — первая попытка в русской литературе дать изображение рабочей стачки. Следующим поколениям читателей Омулевский известен был более как лирик. Лирика его носила ярко выраженный гражданский характер. Эта гражданская стихия тесно сплетается с сибирскими темами и настроениями, которые и являются центральными мотивами его поэтического творчества, образуя особый цикл в его лирике («Сиб. мотивы»). Основной нотой этого цикла является высокий «патриотический пафос» и восторженность. Местный колорит выражен очень слабо; специфически сиб. передается исключительно путем географических и этнографических подчеркиваний. Но т. не м. его лирика пользовалась очень долго популярностью, особ. в самой Сиб. и создала многочисленных подражателей. Влиянием его окрашена сиб. поэзия последних десятилетий XIX века. Эта роль, которая выпала на долю поэзии Омулевского, давала повод говорить о нем, как об отце сибирской поэзии.

Третьим крупным представителем сибирской группы в лит-ре 60—70-х гг. был Н. И. Наумов (см.), один из типичнейших писателей-беллетристов народнического лагеря. Первое литературное выступление Наумова относится еще к 1858, когда он, находясь на военной службе, дебютировал в «Военном Сборнике» (под псевдонимом: Корзу-нов) рассказом из солдатской жизни; в 60-х гг. он вместе с др. сибиряками (Знаменским, Ядрин-цевым и др.) принимает участие в «Искре». В 1874 вышел в свет первый сборник рассказов Наумова «Сила солому ломит», произведший огромное впечатление и сразу же сделавший имя автора одним из популярнейших в современной ему литературе. За этим сб. последовали: «В тихом омуте» (1881), «В забытом краю» (1882), «Паутина» (1885). Осн. темами очерков Наумова являлись разнообразные формы экон. эксплоатации и адм. угнетения сиб. сел. населения и приисковых рабочих. Эксплоатация и обирание торговцами-кулаками возвращающихся с работы приисковых рабочих («Паутина»), эксплоатация скупщиками деревенской бедноты («Юровая»), грабеж и обман рабочих со стороны приисковой администрации («Еж») и т. д. Эти темы были так остро поставлены в произведениях Наумова и создавали такую мрачную картину порабощения населения тесно сплоченным союзом торговца и власти, что его книгами, особ. первым сборником, рев. народники 70—80-х гг. пользовались как агитационной литературой. Т. о. в круг народнических тем был введен новый (сиб.) материал, и на нем как бы проверялись и утверждались осн. проблемы народничества, — с другой, вопросы сиб. быта получили принципиальный характер и вводились в ряд общественных проблем, разрабатываемых художественной литературой. В творчестве Наумова сиб. тема окончательно порывала с традициями этнографической романтики и становилась уже темой действенно общественного значения; этнографизм Наумова носит уже не экзотический характер, но резко социальный.

По тому же пути соц. этнографизма пошло и дальнейшее развитие сиб. темы и сиб. литературы. В целом этот соц. этнографизм носил ярко выраженный народнический характер, так же, как почти всецело народническими являлись экон. и этнографические изучения Сибири. Народно-хоз. жизнь Сиб. представляла ряд своеобразных особенностей (отсутствие помещичьего хозяйства, своеобразные формы зем. и податной общины, переселение, уголовная ссылка, туземцы), к-рые не могли не привлечь внимания представителей народнической мысли, оказавшихся их невольными наблюдателями. Из среды полит. ссылки в 80—90-х гг. очень скоро выделился ряд крупнейших исследователей как в области экономики, так и в этнографии. Экономические исследования Гурвича, Кочаровского, Швецова, Петропавловского-Каронина, Голубева, Чермака; этнографические — Кроля, Штернберга, Богораза, Макаренко, Виташевского, Ковалика, Кулакова, Майно-ва, Серошевского, Трощанского — все это преим. народнические работы, к-рые на сиб. материале обосновывали и развертывали общие положения народнической мысли.

Точно так же и сиб. лит-pa становится участком народнической лит-ры, и в свете народнических концепций ставятся и разрабатываются отдельные проблемы сиб. быта и жизни, Основные темы — сиб. деревня и сиб. крестьянство, приисковый быт, тюрьма и ссылка, переселенцы, туземцы (по терминологии того времени «сиб. инородцы»). Быт сиб. деревни нашел свое отражение в рассказах Г. Мачтета (см.) («Вторая правда», «Мы победили», «Сон одного заседателя» и т. д.), Н. Астырева (см.) («На таежных прогалинах»), А. Сибирякова («Очерки забайкальской жизни»), очерк неизвестного автора, скрывшегося под буквенной подписью: М., рисующего быт сиб. деревни в очень мрачных тонах,—такого же типа рассказ Н. Кларка «Варначка» («Дело», 1887), «Коршуновцы» («Дело», 1872) и др. По б. ч. внимание писателей направлено на этнографическое своеобразие сиб. крестьянства и его отличие от крестьянина Европ. России. Из этого, в общем, немногочисленного цикла особенно выделяются очерки Н. Астырева, где впервые делается еще нерешительная и не вполне ясная самому автору попытка вскрыть более отчетливо социальные противоречия сибирского крестьянства, и Д. Н. Мамина-Сибиряка (см.), внимание к-рого уже всецело направлено на вскрытие и анализ этих противоречий («Сиб. рассказы», роман «Хлеб», сборник «В глуши»). «Той идеальной деревни, описание к-рой мы когда-то читали у наших беллетристов,—пишет он в одном рассказе, — нет и помину. Современная деревня представляет арену ожесточенной борьбы, на к-рой сталкиваются самые противоположные элементы, стремления и инстинкты. Перестройка этой, если позволено так выразиться, классической деревни с семейным патриархатом во главе и общинным устройством в основании, совершается на наших глазах, так что можно проследить во всей последовательности это брожение взбаломученных рядом реформ элементов, нарождение новых комбинаций и постепенное наслоение новых форм жизни. Нынешняя деревня — это химическая лаборатория, в к-рой идет самая горячая, спешная работа». Широкую картину этих процессов Мамин-Сибиряк дает в своей эпопее из жизни Зап. Сиб. «Хлеб», посвященной изображению развала старого крестьянского натурального хозяйства и возникновению на его развалинах мелкой и крупной буржуазии, с одной стороны, и — с другой — земледельческого пролетариата.

В тесной связи с крест. темой стоит и перес. тема, бывшая также одним из существеннейших моментов народнических изучений Сибири. Переселенче-ство в первом этапе своего развития особенно привлекало внимание народников, как интересный соц. феномен; оно рассматривалось, как своеобразная «вольная колонизация» Сиб. (в противовес «штрафной», т.-е. ссылке) и как своеобразный пример народных движений. Одним из первых, заинтересовавшихся этим явлением, был Глеб Успенский («Поездка к переселенцам»), сюда же следует отнести очерки С. Марусина (Швецова) и др. Позже, когда переселение принимает организованные бюрократические формы и становится одним из элементов аграрной политики (царизма), стремящейся отвлечь таким путем крестьянство центр. губерний от аграрной революции, эта тема мобилизует вокруг себя представителей различных направлений и течений: от либерального дворянства и буржуазии (Ив. Бунин «На край света», Н. Телешов «За Урал» и пр.)—до реакционного крепостничества (Дедлов «Переселенцы и новые места»). Но, в общем, вся художественная лит-pa о переселении не сумела охватить всей проблемы в целом: ни произведения, вышедшие из либеральной и реакционной среды, ни народнические, не сумели подняться выше отдельных бытовых и психологических зарисовок, — значение же переселенчества в жизни сиб. крестьянства, перенос на новую почву старых соц. противоречий, экон. закабаление переселенцев зажиточным сибиряком-старожилом, подлинный классовый смысл острой соц. вражды этих двух групп — все это осталось вне поля зрения художников, прикасавшихся к переселенческой проблеме.

Примерно в том же плане шла и разработка приисковой темы. Темы приискового быта разрабатывались еще Наумовым («Еж»), затем Сретенским («Сибирские мученики»), Завитновым («В тайге»), В. Ми-хеевым (см.) («Золотые россыпи»), Г. Мачтетом («В тайге и тундре») и др. В 1888 Ядринцевым был издан спец. сб. «Сибирские рассказы из жизни приискового люда», куда вошли очерки из приложений к «Вост. Обозрению» и где были перепечатаны названные выше рассказы Сретенского и Завитнова. К 90-м гг. относятся очерки Н. В. Латкина, печатавшиеся в «Рус. Вестнике» (1894—95) — ряд поверхностных зарисовок быта приисковых служащих и рабочих. В общей совокупности эти рассказы давали довольно четкую картину экон. и адм. эксплоа-тации приисковых рабочих, их бесправия, отвратительных условий рабочей и бытовой обстановки и дикого, пьяного разгула по возвращении с приисков, заставляющего снова возвращаться в ту же обстановку. Но создавшаяся в итоге этих разрозненных отдельных наблюдений картина, хотя и отличалась широтой захвата, но не была ни яркой, ни глуб., и в этом отношении сиб. писатели, затрагивавшие приисковую тему, стоят значит. ниже того же Мамина-Сибиряка, к-рый в своих рассказах из быта уральских приисков сумел дать не только галлерею сочных бытовых картин, но и вскрыл те экон. причины, в результате к-рых рабочие массы оказывались в почти неограниченной и, во всяком случае, бесконтрольной власти хищных золотопром. хозяев. Для Мамина-Сибиряка приисковая тема была частью изображения единого капиталистического процесса; писатели-сибиряки подходили к ней с чисто-народнических позиций и не смогли подняться выше общих народолюбческих областнических тенденций и обличительного пафоса. В конце 60-х гг. пытался создать широкую-эпопею сиб. приискового быта Л. Блюммер (полит. ссыльный, позже крупный делец) в своем романе «На Алтае» (отд. изд.—1885, ранее печатался в журн. «Заря», 1871). По свидетельству его биографа, Блюммер хотел дать «полную картину жизни и горной аристократии, прожигающей жизнь, и вороватых, развращенных уездных чиновников, и крестьян-староверов, и их беспощадных мучителей-урядников». Но этот грандиозный замысел остался невоплощенным — вместо широкого соц. полотна получилась эпопея приключенческо-бульварного типа. Такого же авантюрного типа романы А. Качко («В погоне за золотом», 1884), В. Романова («За Урал», 1884), последний отличается от остальных своей довольно резко выраженной реакционной идеологией и др. В общем, следует отметить, что лит-pa на этом участке значительно отстала от публицистики, и, несомненно, самое яркое, художественное изображение сиб. рабочего было дано не в беллетристике, но в известном публицистическом труде Н. Флеровского (Бер-ви) «Положение рабочего класса в России», вышедшем в 1869 и вскоре конфискованном. Первая часть этой книги посвящена рабочему Сиб. (работник-бродяга; сиб. земледелец; зауральский рабочий). Сочувственную оценку этой книги дал К. Маркс. Отмечая крупнейшие теоретические ошибки стоящего на народнических позициях автора, он вместе с тем характеризовал книгу в целом, как «труд серьезного наблюдателя, бесстрастного труженика, беспристрастного критика, мощного художника и, прежде всего, человека, возмущенного против гнета во всех его видах, не терпящего всевозможных национальных гимнов и страстно делящего все страдания и все стремления производительного класса».

В свете той же народнической концепции разрабатывалась такая специфически-сибирская тема, как «тюрьма и ссылка». Интерес к этой теме, привлекавшей еще внимание ранних романтиков и успевшей выработать свои штампы и каноны, был особенно усилен появлением знаменитых «Записок из Мертвого дома» Достоевского. Конечно, знач. «Записок» Достоевского не может быть измерено и ограничено рамками местной, сибирской темы, но т. не м. они тесно связаны с последней и являются одной из крупнейших вех в ее истории и развитии. На место условной романтической трактовки вступило широкое реалистическое изображение подлинного каторжного быта и мира преступников. Впервые в рус. лит-ре встала, как огромная соц.-психологич. проблема, проблема тюрьмы и преступления. С этого времени тянется длинная серия произведений, посвященных «мертвым домам» Сиб. и их обитателям, вместе с тем зарисовываются картины ссылки и ссыльных, поселенцев, бродяг,—все это в свете общих гуманистических концепций мелкобуржуазного народничества: почти одновременно с Достоевским появились очерки его товарища по процессу Ф. Толя «Два года в К-ском заводе», «Сибирские очерки» (1861); в них изображен Ке-ревский винокуренный завод, где автор отбывал свое наказание. Основной проблемой «Очерков» Толя является история «деклассирования» и положение «бывших людей» в новом обществе, но наряду с этим они дают и любопытные зарисовки каторжно-заводского быта. Из относящихся сюда произведений нужно отметить упоминавшиеся уже очерки Ку-щевского (1876), очерки Мишла (Орфанова) «В дали», рассказы и очерки Белоконского (см.) «По тюрьмам и этапам», рассказы Мачтета и др. Проблема тюрьмы и ссылки продолжает привлекать внимание писателей, как художников, так и публицистов, и в последующие годы (90-е и начало 900-х годов), но разрешается она все еще в буржуазно-либеральном плане, в тонах отвлеченного народолюбия, без каких бы то ни было попыток обнажить соц. корни этого явления. К 90-м гг. относится поездка на Сахалин А. П. Чехова, давшая в результате известную его книгу «Остров Сахалин». Основная мысль автора очень отчетливо сформулирована им самим в письме к Суворину: «Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски, мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали преступников и все это сваливали на тюремных красноносых смотрителей. Теперь вся образованная Европа знает, что виноваты не смотрители, а все мы». По следам Чехова спец. поездку на Сахалин предпринял также известный фельетонист В. Дорошевич, но его книга, являющаяся изображением адм. произвола и жестокой бесчеловечной сист., царившей на Сахалине, в общем представляет собою только ряд фельетонов, лишенных об’единяющей их какой бы то ни было полит. или соц. концепции. Во 2-й половине 90-х гг. появились сначала отдельные очерки, а потом целой книгой «Записки» Л. Мельшина-Якубовича. («В мире отверженных. Записки бывшего каторжника»), крупнейший после Достоевского памятник художественной лит-ры, посвященный тюрьме и каторге. Быт ссыльных нашел свое отображение в рассказах Осиповича, Елпатьевского; с 1902 в «Рус. Богатстве» и др. изд. появляются очерки Карийской каторги В. Я. Кокосова (отдельное изд. в 1912 «Рассказы о Карийской каторге») и к этой же теме тюрьмы и ссылки прикасается Л. Н. Толстой, давший в «Воскресении» картину сибирского этапа.

Интенсивной разработке сиб. темы в общей литре соответствует укрепление и развитие литер. работы на местах. Последнее тесно связано с ростом местной печати. Со 2-й половины 70-х гг. начинает выходить ряд газ. («Сибирь» (см.), «Сиб. Газета» (см.), «Вост. Обозрение» (см.) и др. — см. (Газеты); рядом с ними создаются сб.: «Сборник газ. «Сибирь»» (1876), «Сб. статистико-экон. сведений о Сибири и сопредельных странах» (1875), «Литер. Сборник» (1885), вышедший прил. к «Вост. Обозрению», с 1886 это прил. становится постоянным и выходит уже сист. под названием «Сиб. Сборник», частично восполняя отсутствие «толстого» сиб. журнала. Крупным фактором в этом движении явилась массовая волна полит. ссылки, давшая краю огромное количество культ. и полит. деятелей, среди к-рых было не мало и писателей-беллетристов. Крупнейшие либеральные газ. («Сиб. Газета», «Вост. Обозрение» и др.) были тесно связаны с представителями полит. ссылки, к-рые являлись зачастую даже и фактическими редакторами. Так, напр., ред. «Сиб. Газеты» был Ф. Волховский, поместивший в ней (под псевдонимом Ив. Брут) ряд беллетристических произведений в прозе и стихах; там же сотрудничал К. Станюкович (роман «Места не столь отдаленные»), С. Швецов (см.) (С. Мару-син) и мн. др. В ней же был впервые напечатан рассказ В. Короленко «Черкес». В «Вост. Обозрении» сотрудничали Богораз-Тан (см.), Иллич-Сви-тыч, Серошевский (см.), Мельшин-Якубович (см.), Феликс Кон (см.), Дробыш-Дробышевский и пр., одновременно же выступил и ряд местных писателей-беллетристов. Преим. беллетристические произведения печатались в «Вост. Обозрении», «Сиб. Газета», «Енис. Листке», «Сиб. Листке, а также в сборниках. В сб. газ. «Сибирь» появилась 1-я часть романа М. В. Загоскина (см.) «Магистр», в к-ром отразилась жизнь местного духовенства; в этом романе выведено, м. пр., детство Щапова. В «Литер. Сборнике» — отрывки романа Ядринцева «Ha чужой стороне», рассказы из приисковой жизни Сретенского и др. Из местных писателей, кроме того, можно еще назвать Завидова, А. и П. Головачевых (см.), Михеева (см.), Ин. Ангарского, Москвина, Костромина, Филимонова (см.), Свидерского и т. д. Т. о. в 80-х гг. уже складывается местное литер. движение и создается в более тесном смысле слова «сиб. беллетристика» (термин, усвоенный местной печатью и центр. критикой).

К концу же 80-х гг. относится и ряд попыток подвести итоги художественной работе, связанной с Сибирью. Ядринцев поместил в «Литер. Сборнике» (1885) статью о старинных постах Сиб., являющуюся, в сущности, первым историко-литер. очерком после Кенига. В 1886 И, Сибиряковым издан сб. стихотворений на сиб. темы под заглавием «Сиб. мотивы»; в 1887 выпущен в Томске под ред. Ф. Волховского (Ив. Брута) сб. «Отголоски Сиб.», в к-ром помещены не только стихотворения на сиб. темы, но и стихотворения, появлявшиеся в местной печати, хотя бы и не связанные с Сибирью. В 1891 выходит «Сиб. библиография» В. И. Межова (см.), в III томе к-рой дан обзор и художественных произведений, посвященных Сиб. (крайне неполный). К 1893 относится статья П. М. Головачева «Изящная литература на сиб. почве», где автор дает общую характеристику этой местной беллетристики. По мнению автора; эта беллетристика носит мелкий, этнографический характер и в ней отсутствуют произведения, к-рые охватывали бы «обширный круг общественных вопросов» и воссоздавали «цельные картины общественной жизни». Отзыв Головачева в основном был несомненно верен. За немногими исключениями, общий уровень этой местной беллетристики был весьма невысок: преобладали мелкие бытовые зарисовки, отдельные сценки местной жизни, разрозненные наблюдения в прозе и стихах, в общем, все это носило характер сырых матерьялов, не поднимаясь до создания обобщающих художественных картин.

Идеологически эта местная лит-pa входила всецело в народническую орбиту, но сиб. народничество имело несколько иной характер, отличаясь заметным преобладанием областнических моментов. Это вело к значит. идеологическим разногласиям в среде деятелей сиб. лит-ры, особенно на почве понимания тех или иных местных вопросов и противопоставления последних — общим. Эти разногласия нашли яркое воплощение и в художественной трактовке некоторых сиб. тем. Ярким примером могут служить бродяжеская или поселенческая тема, а также переселенческая. Тогда как писатели-народники обычно зарисовывали образ бродяги в сочуственно-идеализирую-щих, даже романтических тонах, подчеркивая поэзию его свободного, независимого существования, жажду воли, протестантское отношение к начальству и мещанству (Короленко «Соколинец», С. Елпатьевский «Жиганы», «Савелий» и особ. «Отлетает мой соколик»), местные авторы давали образы бродяг исключит. в отрицательных тонах, подчеркивая их разлагающее влияние и паразитическую роль в жизни местного населения. Такое же расслоение отразили и художественные изображения переселенчества, — особенно в позднейшую эпоху, когда местные писатели-сибиряки подходили к этому явлению с идеологических позиций крепкого, буржуазного, старожильческого крестьянства Сибири (Гребенщиков). Наконец, это резкое расслоение с наиб. силой сказалось в общей концепции Сиб., даваемой писателями-народниками и местными писателями.

Эта народническая концепция очень отчетливо была дана уже Глебом Успенским в его «Поездке к переселенцам». Тот же образ бродяги явился для него как бы символическим образом страны (бродяга — «человек, который Первая страница рукописи рассказа „Мороз» В. Г. Короленко бежит к бесконечной тайге, к-рому надобно бежать, обрывая в чаще леса свое платье, рубашку, тело» и т. д.) и подсказал ему своеобразную формулу Сиб., как страны, в к-рой живет исключит. «виноватая Россия». Та же концепция Сиб., как страны «ссылки и изгнания», доминирует и в творчестве позднейших народников (Короленко (см.), Тан (см.), Серо-шевский (см.), Мелыпин и другие). Крупнейшее и центральное место среди них занимает Короленко, под чьим влиянием, в значит. степени, развилось творчество всей этой группы ссыльных-народников. Короленко — литер. могикан угасавшего народнического движения разночинной интеллигенции, в его творчестве уже ясно обозначился тот кризис и расслоение, которые наступили в народнической среде во 2-й половине 80-х гг. и повели к отходу значительной части народничества на позиции буржуазного либерализма. В сфере художественного творчества Короленко был самым ярким выразителем этого перелома и отхода. Короленко отходит от острой, обнаженной, почти «аскетической» формы народников и возвращается к той же эстетике, разрушение к-рой было одним из лозунгов рев. и радикального народничества. Публицистический пафос окрашивается у него смягчающими лирическими тонами, соц. ненависть — пропагандой «высокого» и отвлеченного, бесклассового гуманизма; в поэтику реализма резко врывается романтика.

По верному определению позднейшего исследователя, «это — романтика мелкой буржуазии, класса, вынужденного заменять реальную силу верой в силу идей». «Короленко воплотил романтику этого слоя как раз в момент, когда он был наиболее бессилен и потому наиболее романтичен. Он навязывает действительности абстрактные категории права, свободы и истины, как силы, имманентные ей в целом, ибо не может мыслить и воспринимать мир вне этих категорий» («Лит. Энциклопедия», т. V). Для воплощения этих категорий «романтикам такого соц. типа необходимо обращаться к разного рода «исключительным личностям»; оттого же у них стирается понимание соц. дифференциации и также заменяется романтическим восприятием коллектива. Огромное значение приобретает в творчестве Короленко природа, рисунок пейзажа. Народники уделяли слабое внимание этому элементу художественного произведения; для них, как, напр., для Наумова, пейзаж — только дополнение к воспроизводимому быту, не более. Короленко вновь воскрешает старую, идущую от Тургенева, пейзажную традицию, разрабатывая ее тем же творческим методом романтика. Пейзаж у Короленко ни в коем случае не носит узкослужебных целей, но является центр. образом, в свете к-рого раскрываются все стороны связанного с ними быта; все особенности страны и населения, в глазах художника, тесно спаяны с пейзажным рисунком. В таком плане Короленко воспроизводит и Сибирь. Тематически Обложка его рассказы идут как бы в общем ряду сиб. интересов: мотивы тюрьмы и ссылки, бродяжничество, сиб. крестьянство, быт русского человека на окраине, — но трактовка этой темы уже совершенно иная. Галлерея его сиб. типов, это — образы романтических искателей воли (напр., бродяга «Соколинец») искателей правды («Яшка», «Убивец», Степан — в рассказе «Марусина заимка»), искателей идеалов («Микеша»). Фоном, на к-ром действуют эти сиб. герои и мечтатели, является холодный суровый быт «гиблого места» — Сибири. Но вместе с тем Короленко достигает в своем изображении страны огромного мастерства: он совершенно отвергает путь и метод этнографического рисунка своих предшественников. Местные слова и термины, географические названия и этнографические детали играют крайне ограниченную роль в его творчестве; особенности страны он стремится передать исключит. в эпитетах, сравнениях, метафорах, во всей системе образов. Так зарисовываются прежде всего картины сиб. природы, — и в рус. лит-ре совершенно исключит., по силе выражения, являются его ленские пейзажи, картины ленского ледохода, сиб. мороза и полярного солнца.

Так создалась и определилась новая поэтика сиб. темы; это — период народнической неоромантики. Сохранилось известие, что в первый раз Короленко прочел «Сон Макара» в кругу товарищей по ссылке, среди к-рых находился полит. ссыльный поляк Ад. Шиманский. Рассказ произвел огромное впечатление на последнего и послужил толчком к его собственной художественной работе в этом направлении. С 1886 появляются на польском языке рассказы Шиманского из быта Якут. населения и Якут. ссылки (на рус. язык переведено очень немногое, по-польски они собраны в двух томиках «Эскизов»). К этой же школе писателей, сложившихся в условиях ссылки, принадлежавших к тому же поколению и к той же соц. среде, что и Короленко, под влиянием к-рого гл. обр. и развивалось их творчество, относятся: Тан, Серошевский, Елпатьевский, отчасти Кон, Мелыпин. С рассказа «Сон Макара» начинается в рус. лит-ре широкая полоса художественных очерков и рассказов, посвященных жизни туземных племен Сиб.: первый рассказ Тана «Кривоногий» («Рус. Богатство», 1896), его же «Чукотские рассказы» (1900), Серошевского «Якутские рассказы» (1895): первый очерк «В жертву богам» — в «Сиб. Сборнике» (1892), его же «На краю лесов» (1896), «Предел скорби» (1900), «Побег» (1906), «Странники» (1908) и др., Кона «Сказки сиб. действительности» (1901) и пр. То обстоятельство, что авторы были крупными исследователями в области собственно этнографии, не могло не отразиться на характере их художественного творчества. У некоторых из них часто наблюдается перегрузка этнографическими деталями за счет художественности. Так, напр., еще Короленко отметил у Тана «иссушающее обилие этнографического комментария». То же можно сказать о Коне, произведения к-рого в некоторых случаях являются как бы художественными иллюстрациями к этнограф, наблюдениям.

Крупнейшим писателем этой плеяды представляется несомненно Вацлав Серошевский, к-рый в равной мере принадлежит как русской, так и польской литературе. В его творчестве также с достаточной четкостью отразился отход мелкобуржуазной интеллигенции от революционных позиций к буржуазному либерализму, к-рый совершенно последовательно привел Серошевского, в конце концов, в лагерь польских социал-фашистов. Типичный народник-этнограф, он внес этнографические элементы в свое художественное творчество, но они в значительной мере подчинены художественному заданию. По выражению автора истории польской литературы: «он соединяет в себе ученого и художника, этнографа и поэта». Этнографическая тема трактуется у него в плане той же широкой, лишенной четких соц. позиций гуманистической концепции. Вместе с тем Се-рошевский является одним из замечательнейших художников сиб. природы. Сиб. пейзаж, после Короленко, стал неотделимой частью повествования, органически с ним слитой, и в творчестве всей этой группы необычайно полно и богато отобразилась разнообразная природа страны. Вслед за ленскими пейзажами Короленко в рус. лит-ру вошли картины сев. тундры, тайги и урманов, зап.-сиб. степей, лесов, пустынных берегов, широких и могучих рек и т. д. Наиболее сильными страницами в творчестве Серошевского являются те, где он живописует власть стихии в быту населения («На каменном мысу»). Польская критика подчеркивает импрессионистическую манеру Серошевского в описании картин природы. Серошевский неоднократно обращался к впечатлениям сев. сиб. природы и позже, во время своих путешествий по Кавказу, Зап. России и Дальнему Востоку. Любопытен с этой стороны очерк «Беловежская пуща», где даны сравнит. картины сев. тайги, забайкальских урманов, кавказских лесов и Беловежской пущи. Др. темой, выдвинутой этим поколением писателей, была тема полит. ссылки. Одним из первых авторов был Мачтет («Хроника одного дня в местах не столь отдаленных», 1880). Автор не сумел подняться выше простой фотографичности, дав своего рода этнографический очерк из быта полит. ссылки. Короленко не выделял этих моментов в качестве спец. темы, но косвенно они затронуты в целом ряде его рассказов и очерков («Сон Макара», «Соколинец», «Феодалы», «Мороз» и др.). Только у Тана, Серошевского и Елпатьевского быт и настроения полит. ссылки выступили в качестве самостоятельных художественных проблем. Из рассказов и повестей, связанных непосредственно с жизнью полит. ссылки, следует назвать: Тана «На каникулах», «На лося», «Очерки из города Пропадинска», Серошевского «В сетях», «Побег», «Странники», Елпатьевского «Едут» и пр.

Тема полит. ссылки в той интерпретации, как она дана в творчестве этой группы народников, выступает, в сущности, как тема полит. изгнанничества, что чрезвычайно характерно для деятелей, уже утративших непосредственную связь с рев., уже не верящих в ее победу и живущих только реминисценциями. Это лишний раз подчеркивает и дает возможность уяснить последующий путь и эволюцию этой группы народнических писателей. Эти настроения придавали особый колорит и всей концепции страны; Сиб. воспринимается неизменно в призме изгнаннических настроений. Эта традиция ведет свое начало еще от декабристов и является основным лейтмотивом в восприятиях и изображениях Сиб. в рус. литературе. Так отражены картины природы в творчестве Достоевского; так в 60-х гг. воспевал Сиб. ссыльный поэт Шумахер («Ой, ты, горечь злая мачеха, Сибирь!»). Под воздействием таких настроений воспринимали страну и др. — писатели, хотя и не пережившие лично ссылки и изгнания, напр. Некрасов в «Русских женщинах» («Зачем, проклятая страна, открыл тебя Ермак?»), Успенский с его формулой «виноватой России», в орбиту таких восприятий втягивается и творчество писателей сибиряков, связанных с народничеством: Омулевский, Михеев и др., для к-рых Сибирь — также еще «страна изгнания», «страна кандального звона» и пр. Этот же мотив является одним из основных в творчестве второстепенных местных писателей. Преодоление этих настроений Ядринцев выдвигал, как одну из задач и черт будущей сиб. литературы. Такому пониманию и такой трактовке страны он противопоставлял свое собственное творчество (роман «На чужой стороне», стихотворения: «Я рожден в стране далекой», «Ветрянка» и др.). Завершением этой «изгнаннической линии» в лит-ре и явилось творчество Короленко и его последователей. С наиб. силой эти настроения изгнанника переданы в рассказе «Соколинец». Ощущения скорби, тоски и жути служат основным тоном в пейзажах у Богораза и Елпатьевского, в несколько меньшей степени у Серошевского и достигает своего апогея в пейзажах Ши-манского. Преодоление этих настроений, выработка и формулировка нового понимания сиб. темы и нового отношения к стране и явилось задачей след. поколения сиб. писателей, на основании новой буржуазности, выросшей из почвы крепкого сиб. крестьянства.

Это поколение вышло уже из недр самой Сибири. Его появление и формирование тесно связаны как с под’емом, так и со спадом революционного движения 1905. Бурная поросль этого поколения представлена именами Олигера (см.), Шишкова (см.), Гольдберга (см.), Новоселова (см.), Гребенщикова (см.), Вяткина (см.), Жилякова (см.), Окулова (см.), Исакова (см.), А. Сорокина (см.), Ве-режникова (см.), Бахметьева (см.), Березовского (см.), В. Анучина и др. С ними же непосредственно связаны писатели—полит. ссыльные, представители рев. течений 900-х гг., именно в сиб. ссылке сформировавшиеся как писатели: Войтинский (см.), Драверт (см.), Пруссак (см.). Писателей этого поколения нельзя втиснуть в рамки единого литер.-общественного направления. При внешнем единстве областных мотивов их творчества они, вследствие более четкого определения классовых противоречий как в общерус. жизни, так и в Сиб., значит. отличаются друг от друга резкими социально-классовыми чертами своего письма и всего облика творчества.

Начальным периодом этого литер. движения следует считать появление «Первого литер. сборника сибиряков» (1906), в к-ром об’единилась группа сиб. литер. молодежи (Гольдберг, Березовский, Вяткин, Дубровский (см.) и др.). С того же времени начинают появляться рассказы писателей-сибиряков и на страницах «толстых» журналов: с 1906 — Олигер, и несколько позже — Вережников, а с 1912—13 — писатели-сибиряки выступают в столичных изданиях уже целой группой, давая повод говорить критике об особом течении в рус. литературе. За это время появились рассказы и повести Гребенщикова (в «Современнике» — «Ханство Батырбека», «Волчья жизнь»; в «Ежемесячном Журнале» (1914—15) «Змей Горыныч», «Лесные короли», «На Иртыше»; в «Летописи» Горького, сыгравшего огромную роль в организации и сплочения сиб. писателей—«Люба-ва» (1917). В «Летописи» же за 1916—17 повести Новоселова «Беловодье», «Жабья жизнь»; в «Современном Мире» — рассказы из амурской приисковой жизни Вережникова (1912—13) и Исакова (см.) «Там, в горных долинах» (1916); Шишков печатался в «Заветах»: «Краля» (1912), «Суд скорый» (1914); в «Енисейском Журнале» — «Чуйские были» (1914) и в («Летописи», где было помещено одно из главнейших его произведений «Тайга» (1916). В «Вестнике Европы» (1915—16) появились рассказы Вл. Войтинского («Белая ночь», «По Сибири» и др.); в «Новом Слове» и «Современнике» (1913) — рассказы Окулова («Огга» и др.). В центр. же изд-вах выходит ряд сб. сибиряков: «Тунгусские рассказы» Гольдберга (1914), «В просторах Сибири» Гребенщикова (1914), его же «Степь да небо» (1917), «Змей Горыныч» (1916), Шишкова «Сибирский сказ» (1915), Вяткина «Под сев. небом» (1913), в Казани — сб. стихотворений Драверта «Под небом Якутского края» (1911) и т. д. Наконец, происходит оживление и в самой Сиб., где выходит целая серия альманахов (см.), а также небольших литературных, преимущественно еженедельных, журналов: «Молодая Сибирь» (Томск, 1909), «Сибирская Новь» (Томск, 1910), «Сиб-ий журнал для всех» (Томск, 1912), «Сибирская Неделя» (Иркутск, 1913—14), «Сиб-кий студент» (Томск, 1915) и др. Эти попытки завершаются созданием журнала (с областническими установками) «Сиб. Записки» (см.) (1916—19), и «Сиб. Рассвет» (см.) (1918—19); последний стоит уже на грани двух эпох. В Иркутске во время войны, перед рев. выходил небольшой литер. журн. «Багульник», стоявший на позициях интернационализма и объединявший группу молодых поэтов, представителей тогдашних «левых течений в поэзии» (во главе с В. Пруссаком), марксистских критиков и публицистов: Е. Преображенский (см.), Е. Ярославский (см.), В. Ватин-Быст-рянский (см.), Н. Чужак.

В творчестве Шишкова, Гольдберга, отчасти Олигера и некоторых др. отобразилась полупатриархальная, пронизанная собственническими интересами, сиб. деревня: косная и недоверчивая к далекому— чиновному и торговому, а позже революционному — городу. С наиб. выпуклостью эта сторона отображена в творчестве Гребенщикова с его идеализацией и апологией зажиточного старожильческого крестьянства. Свое завершение она получила в пореволюционный период его деятельности, когда Гребенщиков с логической неизбежностью оказался в стане контррев. и эмиграции. Генетически писатели-сибиряки тесно связаны с тематикой предыдущей эпохи. Почти все они начинают с этнографических тем («Тунгусские рассказы» Гольдберга, «Ханство Батырбека» Гребенщикова, «Исишки-на мечта» Новоселова, «Чуйские были» Шишкова и др.). В отличие от предыдущей эпохи, собственно этнографические моменты уже отступают на второй план, и центр. место занимают мотивы социальные. Эта связь с предыдущим поколением писателей обнаруживается и в основном методе развертывания и раскрытия сиб. темы через пейзаж. Все писатели этой группы—пейзажисты; картины природы занимают в их творчестве огромное место, но отношение к природе и метод ее художественного воссоздания — уже иной Сиб. природа перестает быть чужой и враждебной, наоборот, в их творчестве как бы вновь воскресает тот лирический краеведческий пафос, к-рый был так характерен для первых деятелей сиб. лит-ры, и к-рый также тесно связан с их областническими установками.

Областнические установки периода 1905—1906 уже далеко не те, что установки 60—70-х гг. Идейная роль народничества снижается. Позиции мелкобуржуазной народнич. интеллигенции, передовые для 60—70-х гг., становятся реакционными, и значит. часть сиб. писателей смыкается с эсерами, становясь выразителями идеологии сиб. деревенской буржуазии. Сиб. стихия для них-крестьянская стихия, и сами они всецело во власти этого крестьянского мелкобуржуазного мироощущения, в призме к-рого ими и воспринимается вся Сибирь. Власть сиб. деревенской стихии обнаруживается не только в тематике (преобладание произведений, воспроизводящих быт сиб. деревни), но и во всей сист. образов, в стиле, во всем мироощущении писателей этой эпохи, поскольку оно обнаруживается в художественных образах. Это особенно рельефно проявилось в наиб. значит. вещах этого периода, как «Тайга» Шишкова, «Беловодье» Новоселова, «Темное» и «Братья Верхотуровы» Гольдберга. Деревня изображается, по преим., в мрачных и суровых тонах темного быта. Отсутствие понимания классовой борьбы внутри самой сиб. деревни, неуменье вскрыть ее соц. расслоение вело, с одной стороны, к идеализации этого быта (Гребенщиков), с другой — к сознанию неизбежной покоренности этому быту, к сознанию его безвыходности и порождало пессимистические концепции в восприятии Сибири. Гольдберг рисует молчаливую деревню, «отгороженную от белого света» «широкими полянами», «бескрайною тайгою и выс. хребтами»; она изображается всецело «во власти темного» и его герои бьются в тяжелых, трудных, но безуспешных попытках «разрушить этот плен»; такую же попытку вырваться из-под власти темного быта изображает и Новоселов, но и у него, так же, как и у Гольдберга, выхода не оказывается, и старая деревня представляется «бессильной» и «покоренной». Этот же мотив звучит и в творчестве Гребенщикова, охотно останавливающегося на разложении старого «прочного» быта под натиском гор. культуры. Наконец, у Шишкова образ «темной сиб. деревни» поднимается до высоты символического обобщения всей России в духе лево-народнических, «скифских» настроений: сиб. деревня представляется ему, как поднявшаяся «корявая и нескладная Русь», со «звериным обличьем», «из’едающая и растлевающая себя, седая Русь, дикая в своей тьме, но такая близкая и родная сердцу».

Это межрев. буржуазно-демократ. поколение 1905—17 имело и свою резко обособленную ветвь деклассированного (богемного) направления в сиб. лит-ре. Ее представителем был даровитый Михаил Голодников. Его произведения и даже путь его личной жизни резко окрашены упадочно-богемными настроениями. Чрезвычайно характерно и показательно, что корни его творчества связаны с городом, именно Томском, потерявшим уже к этому времени свое былое экон. и культ. значение. Наряду с этим было представлено и направление тогда модного, явно капиталистического снобизма. В томской печати дебютировал своими «поэзами» Игорь Северянин, и его влияние позже сказалось в творчестве некоторых местных писателей и поэтов, как, напр., А. Сорокина, Иосифа Иванова и особенно первой книге стихов Вл. Пруссака («Цветы на свалке», 1915); в последующий период Пруссак уже окончат. порывает с этим направлением, сближаясь с лево-народническими настроениями («Деревянный крест», 1917). Наконец, в этом пестром и сложном конгломерате писателей межреволюционной поры росло и крепло ядро литературы, боровшейся за дело рабочего класса (Ив. Тачалов, В. Бахметьев, Ф. Березовский).

Впоследствии в рядах сиб. группы произошло еще большее и более четкое расслоение, часть их оказалась в рядах активных врагов пролетарской революции (Гребенщиков, Войтинский), часть отошла к попутчикам (Гольдберг, Шишков), часть же наиб. близких пролетариату писателей, как Бахметьев, Березовский, образовала одну из первых фаланг рабоче-крестьянской литературы Сибири.

Б. О б щ а я лит е р а т у р а: Очерки рус. литературы, пер. соч. Кенига. Dia literarische Bilder aus Russland, 1862; Авесов (Потанин) . Роман и рассказ в Сибири („Сиб.», 1876, №№ 40, 44, 51—52; Сибиряк (Ядринцев). Судьбы сибирской поэзии и старинные поэты Сиб., „Литер. Сборник», прил. к газ. „Вост. Обозрение», СПб., 1885; его же. Начало печати в Сибири (там же); „Отголоски Сибири» под ред. Ив. Брута (Ф. Волховского), Томск, 1887 (вступительная ст. редактора); Головачев, П. Изящная литература и искусство на сиб. почве (Календарь Тобольской губ., 1893); Потанин, Г. Н. Областническая тенденция в Сибири, Томск, 1906; его же. Нужды Сибири в сборник „Сибирь и ее нужды», СПб., 1907); Чужак, Н. Сибирские поэты и их творчество, Иркутск, 1915; К—а, И. Рецензия на сб. стихов П. Драверта, „Под небом Якутского края» („Сиб. Слово», Красноярск, 1911, № 63); Дубровский, К. Рожденные в стране изгнания, Пб.,1919; Чужак, Н. Сиб. мотив в поэзии, Чита, 1921; Асеев, Н. Сиб. бась (прил. к назв. книге. Н. Чужака); Азадовский, М. Из лит-ры об областном искусстве, „Изв. Института Народного Образования в Чите», 1923; Болдырев-Казарин, Д. Sibirica в искусстве, „Красные Зори», Иркутск, 1923, 5; есть и отдельный оттиск; Азадовский, М. „Сибирская литература». К истории постановки вопроса»Сиб. литер.-краеведческий сборник», Иркутск, 1928; Жеребцов, Б. О сиб. литер. традиции, там же; Первый с’езд сиб. писателей, „Сиб. Огни», 1926, III; Чужак, Н. Ссылка и областничество (сб. „Сиб. Ссылка»), М., изд. Об-ва Политкаторжан, 1927; Жирмунский, В. Пушкин и Байрон, П., 1924; Котляревский, Н. Декабристы, Марлинский и Одоевский, СПб., 1907; его же. К. Рылеев, СПб., 1906; Маслов, В. литер. деятельность К. Рылеева, К., 1912; Цейтлин, А. Поэзия Рылеева („Бунт декабристов», 1925); Азадовский, Ж. Бурятия в рус. лирике, „Жизнь Бурятии», 1925, I—II; Чужак, Н. Сиб. мотивы в поэзии (о Бальдауфе); Кубалов, Б. Декабристы в. Якутской обл. „Сб. трудов проф. и преподавателей Иркут. Гос. Университета», т. II, 1921; Дмитриев-Мамонов, К. Начало печати в Сиб., Томск, 1891; Кудрявцев, Ф. Забытый поэт-сибиряк Д. Давыдов, „Сиб. лит.-Краев. Сборник», 1928; Азадовский, М. Неизвестный поэт-сибиряк. Е. Милькеев, сб. „Камеи», Чита. 1932, отдел, оттиск; Ядринцев, Н. литер. и студенческие воспоминания сибиряка („Вост. Обозрение», 1884, 6, 26, 113, 34); перепечатано в сб. статей Ядринцева, Красноярск, 1919; Письма Ядринцева к Потанину, Красноярск, 1919; Омулевский, И. В. Собр. соч. под ред. П. В. Быкова (со. вступительным очерком редактора); Плеханов, Г. В. Сочинения, т. X (о Наумове); Скабичевский, А. Каторга пятьдесят лет тому назад и ныне, „Рус. Мысль», 1898, IX— X; Бобров Е.—Л. Блюм-мер, „Рус. Стар.» 1905; Мачтет, Г. Полное собр. соч. с биографическим очерком Сильчевского; Аёьбов, М. Капиталистический процесс в изображении Д. Н. Мамина-Сибиряка, „Мир Божий», 1900,1—II; Швецов, С. культ. значение полит. ссылки, „Каторга и ссылка», 1928; Чудновский, С. Из дальних лет, „Вестн. Европы», 1912, I—III; Азадовский, М. Поэтика гиблого места. К пятилетию со дня смерти Королен-ко,»Сиб. Огни» 1927, I; Короленко („Литер. Энциклопедия», т. V, ст. Ёаврецкого, А.; Избранные соч. В. Короленко под ред. и со вступительной ст. Петуховой, Т., изд. „Дешевая библиотека классиков», 1931; Яцимирский, А. И. История новейшей польской литературы, тт. I—II; Короленко, В. Рецензия на рассказы Тана, „Рус. Богатство», 1900, V; Гольдберг, Ис. Бабья печаль, предисл. М. Азадовского, Иркутск, 1925; Шишков, Вяч. Полное соб. соч., изд. ЗИФ, т. I (вступительный очерк П. Медведева), Березовский, Ф.-А. Е. Новоселов, „Сиб. Огни», 1927, I. M. А з а д о в с к и й.

II. Литература и литературные организации (П о с л е о к т я б р ь с к и й п е р и о д). Дорев. развитие Сиб., как колонии рус. капитализма» нашло свое отражение и в характере Л. дорев. периода. Быстрый рост капитализма, не связанного пережитками крепостничества, рост расслоения крестьянства и вместе с тем положение Сиб., как далекой, отсталой окраины, используемой царским правительством для ссылки и каторги — такова общая соц.-экон. обстановка, в к-рой развивалась пред-рев. сиб. литература. Поэтому вполне естественно было появление большого количества произведений, отражавших не только колонизаторские стремления российского капитализма, но и произведений, выдвигающих идеи эмансипации «своего» сиб. капитала, подчеркивающих якобы культурное влияние его в смысле освоения природных богатств Сиб. и развития крупного капиталистического кулацкого сел. хозяйства. Т. о. основное идейное содержание дорев. лит-ры Сиб. носило ярко выраженный буржуазно-капиталистический характер. значит. количество произведений было посвящено буржуазно-либеральным описаниям ссылки и каторги. Лишь некоторые отдельные писатели пытались дать «об’ективное» (в значит. своей части окрашенное мелкобуржуазными и отчасти мелкобуржуазно-народническими представлениями) изображение труда и быта рабочих и крестьян в Сиб., но не поднимались на уровень отчетливого понимания соотношения классовых сил (особ. дифференциации крестьянства) и задач рев. борьбы рабочего класса.

Основная классово-эконом. особенность Сиб., заключавшаяся в том, что здесь «развитие капитализма шло несравненно быстрее, чем в обремененном пережитками крепостничества центре» (Ленин), резкое расслоение сиб. деревни (кулачество, середняки и бедняки), нашло свое отражение и в Л. послеоктябрьского периода. Февральская буржуазно-демократическая рев. не могла внести резких изменений в соц.-полит. направление литературного творчества подавляющего большинства сиб. писателей. Она дала возможность появиться лишь в большем количестве произведениям с буржуазно-либеральным и мелкобуржуазным содержанием, в основном продолжавшим линию дорев. лит-ры и отличавшимся от последней усилением патриотическо-шовинистических настроений.

Октябрьская рев. во весь рост поставила перед основными массами писателей ряд соц.-экон. задач в свете пролетарской диктатуры. Связанные в своем творчестве с теми классами, для подавления к-рых взял власть в свои руки пролетариат, часть сиб. писателей резко выступила против Октябрьской рев., став на сторону контрреволюции и колчаковщины. В период колчаковщины в Омске возникла группа писателей (Ю. Сопов, Г. Маслов, Н. Шеста-ков и др.), «воспевавшая» белый террор Колчака. В Иркутске организуется литер. группа (Анчар, Им-рей, Нибу, Мессельман), в творчестве к-рых значит. место занимала эротика, эстетизм и т. п. Некоторые из писателей (И. Гольдберг), отражая колебания либеральной интеллигенции, выступали под флагом «чистой демократии» против Советов. Та же часть писателей, к-рая в дооктябрьский период в основном черпала материал для своего творчества в сиб. деревне, быстро развивающейся по капиталистическому пути, не осознав сущности Октябрьской рев., не могла сделать резкого перелома, чтобы связать пути своего творческого развития с пролетарской революцией. Эта часть писателей (Исаков и др.), не поддерживая колчаковщину, стремившуюся к установлению помещичье-капиталис-тической диктатуры, в то же время не могла подняться на уровень открытого выступления против колчаковщины. Только незначит. число писателей (Ф. Березовский), связанных и до Октябрьской революции активным участием с рабочим движением, выступали против колчаковщины, борясь в рядах рабочих, партизан и Красной армии. Из лагеря мелкобуржуазной радикальной интеллигенции находились отдельные одиночки-писатели, делавшие попытки протеста против колчаковщины (А. Сорокин), но, будучи не связанными с массами, они не могли в к.-л. мере поставить Л. на службу борьбы пролетариата и трудящихся масс крестьянства против колчаковской контрреволюции и империалистической интервенции.

На Д. Востоке группой, выступавшей против контрреволюции, были футуристы (Асеев, Бурлюк и др.) Наиболее сильным количественно во времена колчаковщины был литер. кружок в Барнауле. Политический состав этого кружка был весьма разнообразен. В кружок, называвшийся «Агулипрок» (Алтайский губ. литер.-продовольственный комитет»), входили писатели, принадлежавшие и к эсерам, и к меньшевикам. Основное же ядро составляли «беспартийные» писатели. Само назв. кружка указывает на отсутствие у него к.-л. определенных четких политических задач. Отмежевываясь от писателей-белогвардейцев и колчаковцев, делая это не всегда решительно и последовательно, усвоив метод пассивного сопротивления контрреволюции, кружок организовал изд. журнала и библиотеки «Сибирский Рассвет» и об’единил значит. писательские силы (Исаков, Жиля-ков, Ершов, Казанский, Пиотровский, Пушкарев, Никулин, Низовой, Новиков — Прибой, Гольдберг, Васильева-Потанина, Морозов, Бурмакин, Буров и др.). Однако даже лучшая оппозиционно настроенная по отношению к колчаковщине часть писателей барнаульского кружка не могла дать произведений в той или иной мере революционных. Такое положение об’ясняется не только условиями колчаковской цензуры, но, гл. обр., тем, что на творчестве писателей сильно сказывались колебания в выборе между колчаковщиной и сов. властью, сильны были еще влияния меньшевиков и эсеров, помогавших Колчаку. В произведениях, помещенных в «Сиб. Рассвете», эти колебания выразились в глубоком психологизме, внутреннем разладе, тоске писателя, в возврате к темам прошлых времен. Значит. части писателей, группировавшихся вокруг барнаульского кружка и в основном своим творчеством связанных с крестьянством Сиб., нужно было почувствовать всю тяжесть колчаковщины и капиталистического гнета, чтобы сделать выбор в пользу власти Советов. В этом сказалась крестьянская природа литер. творчества значит. части сиб. писателей, к тому же не имевших тогда сколько-нибудь крепкого выдержанного руководства и влияния со стороны писателей, для к-рых цели и задачи пролетарской рев. были ясны и к-рые сами были на передовых позициях борьбы с Колчаком. Чтобы лучшая часть писателей, оппозиционно настроенных к колчаковщине, решительно стала на сторону сов. власти, потребовалось, чтобы «крестьяне, сиб. крестьяне, которые менее всего поддаются влиянию коммунизма, потому, что менее всего его наблюдают, получили такой урок от Колчака, такое практическое сравнение (а крестьяне любят сравнения практические!), что мы можем сказать: Колчак дал нам миллионы сторонников сов. власти в самых отдаленных от пром. центр. районов, где нам трудно было бы их завоевать» (Ленин, т. XVI, стр. 341). Получив такой суровый урок, став на сторону сов. власти, эта часть сиб. писателей, конечно, не могла сразу освободиться в своем творчестве от всего того, что обусловлено было их связью с сиб. деревней — от крестьянской ограниченности, собственнических тенденций и т. п., и это сказалось в последующем в творчестве некоторых из них. Сильно и ярко выражены были также областнические стремления, особенно в журнале «Сибирские Записки», издававшемся в Красноярске в 1916—19, под редакцией Вл. М. Крутовского.

Разгром колчаковщины, укрепление сов. власти, проведение в жизнь лозунгов Октябрьской рев. вызвали рост сов. художественной Л. в Сиб., и выявили новые литер. силы. Помимо литер. кружка в Барнауле, организуются кружки в Омске, Иркутске, Томске, Н.-Николаевске и др. В кружках обсуждаются литер. вопросы, творческие установки, разбираются произведения. К этому периоду (1920—21) относятся пьесы С. Исакова «Восстание», А. Жилякова «1-е мая». Алтайским Губполитпросветом и Гублито выпускается ряд книжек: Гл. Пушкарева «У хлебов» и «Детвора», Л. Лесной «Жар-Птица», А. Пиотровского «Алые сумерки», А. Караваевой «Чертополох». В помощь голодающим Поволжья издаются сб. «Сноп» (Барнаул) и «Арпоэпис» (Н.Николаевск). Отдельные произведения писателей издаются и в др. городах Сиб. (Омск, Томск, Иркутск). В большинстве произведений этого периода еще нет поворота к рев. теме, к сов. современности, за исключением отдельных попыток, не всегда удачных (Исаков «Восстание»). Возникает ряд журн.: «Таежные Зори» (Н.-Николаевск), «Красные Зори» (Иркутск), «Искусство» (Омск). Из этих журн., однако, ни один не мог закрепиться на долгое время. Организация литер.-ху-дожественного журн., «Сибирские Огни» (февраль 1922) в Н.-Сиб., под ред. М. Басова, Ф. Березовского, В. Правдухина, Д. Тумаркина, Ем. Ярославского и Л. Сейфуллиной (секретарь редакции), положила начало об’единению сиб. писателей. В самом начале работы журнала, издаваемого Сибкрайиздатом, в нем принимают участие—Л. Сейфуллина, Ф. Березовский, Г. Вяткин, В. Зазубрин, П. Драверт, И. Ерошин, Н Изонги, В. Итин, П. Казанский, А. Караваева, М. Кравков, К. Львова, Л. Мартынов, А. Оленич-Гнененко, Г. Павлов, Г. Пушкарев, В. Правдухин, А. Сорокин, К. Урманов и др. В последующем журн. привлек — И. Гольдберга, П. Далецкого, Н. Дубняка (Кудрявцева), Вс. Иванова, А. Каргополова, Е. Пер-митина, А. Коптелова, Е. Минина, М. Никитина, М. Плотникова, М. Скуратова, Н. Смирнову, П. Стриж-кова, Ф. Тихменева, Р. Фраермана, А. Шугаева, А. Югова, П. Петрова, Н. Анова, Н. Чертову и др. В журн. печатались также Вяч. Шишков, П. Орешин, Ст. Шилов, М. Премиров и другие. Основная масса писателей, об’единившихся вокруг журн. «Сиб. Огни», состояла из попутчиков, четко не осознававших классовой сущности рев. процессов и явлений. Сиб. деревня была основным источником тематики писателей того периода, но в изображении деревни в большинстве случаев доминировал показ стихийного крестьянского движения, против старого царского режима, без учета диференциации крестьянства, без необходимого выявления руководящей роли пролетариата. В этом отношении характерны повести Вс. Иванова о партизанском движении в Сибири. Индивидуализм, стихийное проявление классовой борьбы, преклонение перед «земляной мудростью» звучат и в произведениях Л. Сейфуллиной, хотя она большее внимание уделяет классовому расслоению и классовой борьбе внутри сиб. деревни («Виринея»). Организующее, руководящее начало в рев. борьбе основных масс крестьянства и партизан в произведениях того периода не показывается. Преклонению перед самобытностью, непосредственностью, перед своеобразием сиб. природы, наряду с показом типов кондовой сиб. деревни свойственно и ряду произведений того периода др. писателей — Урманов «Аркан», «Красные бусы», Кравков «Из саянских скитаний», «Таежными тропами», Пушкарев «Младенцы гор». Делаются попытки отобразить то новое, что внесла рев. в жизнь вост. народов Сибири. Показ роста нац. и рев. самосознания гиляков дает Фраерман, казаков дает A. Сорокин, хотя последним в основном руководят не классовые, а «общечеловеческие» мотивы. Некоторые из писателей не сумели понять особенности тех процессов, к-рые происходили в первые годы рев. среди народностей Сиб. и дали ложное их изображение (Урманов — ограниченность интересов казаков, Кравков — идеализация быта тунгусов без показа классовых противоречий в их среде), уделяя преим. внимание внешним, экзотическим элементам (стихийности, природе, шаманам и пр.). В «Сиб. Огнях» печатаются отрывки из романа B. Зазубрина «Два мира», рассказ «Амулет» Вс. Иванова. Жизнь рабочих Сиб. не находит почти никакого отражения в лит-ре, об’яснение чему надо искать в слабом развитии пром-сти и в том, что основная подавляющая масса писателей была связана с сиб. деревней. Только в историческом романе А. Караваевой «Золотой клюв» было показано положение рабочих сереброплавильных заводов на Алтае.

Выход журн. позволял привлечь старых (дорев.) поэтов и выявить значит. количество новых (Дж. Ал-таузен, Вад. Берников, Г. Вяткин, П. Драверт, Г. Дружинин, П. Дрягин, И. Ерошин, Вл. Заводчиков, В. Итин, Л. Мартынов, А. Несмелое, А. Оленич-Гнененко, А. Пиотровский, И. Уткин, позднее —И. Мухачев, Мих. Скуратов, С. Марков, печатались также стихи — Н. Асеева, П. Орешина, М. Шкапской), по своим классово-полит. устремлениям крайне разнообразных, начиная от областников (Драверт) и до поэтов, к-рые, не избежав ряда ошибок, в основном правильно понимали роль и задачи поэзии в период пролетарской рев. (Оленич-Гнененко, Алтаузен). Содержание поэзии сходно с прозой. В стихах большое внимание уделяется экзотике (Драверт, Мартынов) сиб. старине, проявлениям стихийности в отд. эпизодах гражд. войны (Скуратов, Павлов) и сиб. кондовой деревне с ее тайгою и глушью и иногда с проявлениями «есенинщины» и реакционного противопоставления деревни городу (Ерошин).

Не понимая действительного существа нэпа и отражая в своих произведениях крест, ограниченность и кулацкие тенденции, часть писателей пришла вообще к противопоставлению деревни городу (Карго-полов), к особому вниманию в изображении деревни, как сплошной темноты и одичания (Анов «Глухомань»), к различного рода извращениям в гор. быту и мещанско-обывательским темам (Зазубрин «Общежитие»). Это характерное явление для Л., выросшей в крест. окружении, влияние к-рого к тому же усугублялось областническими по существу стремлениями ограничить, замкнуть сиб. Л. в рамках сиб. специфики и особенностей, оторвать ее от общего хода развития рус. лит-ры, Л. Сейфуллина, к-рая в своем творчестве уделяла известное внимание процессам классовой борьбы в деревне, также отмечает не дифференциацию, а «разложение», которое якобы внесли городские люди в деревню («Виринея»), не учитывая того, что это разлагающее влияние на деревню оказывает гнилая культура буржуазного города. Отсюда рождалось классово-враждебное отношение к пролетарскому городу. В последующем это полит. неверное утверждение, отражающее влияние чуждых пролетариату настроений и тенденций, привело некоторых писателей и редакцию журн. «Сиб. Огни» к ряду идеологических ошибок (см. ниже). Все же этот период развития сиб. худож. Л. выдвинул таких писателей, как Л. Сейфуллина, А. Караваева, поэтов — Уткина, Алтаузена.

Вслед за «Сиб. Огнями» в 1923—25 издаются и др. журналы (см. Журналы). В Иркутске в 1923 выходят «Красные Зори», в к-ром сотрудничали И. Уткин, Д. Алтаузен, М. Скуратов, И. Молчанов. В Омске издается (1923) журн. «Голос Рев. Студенчества», в к-ром печатаются художественные произведения (Н. Кудрявцев-Дубняк и др). В 1924 в Барнауле выпускается ежемесячник «Алтайская Деревня». В Н.-Сиб. (1924) издается, как приложение к газ., журн. «Сиб. Деревня», оказавший некоторое влияние на выявление писателей из среды селькоров. В 1925— 26 выходят: «Якутские Зарницы», сыгравшие известную роль в выявлении литер. сил Якутии. В 1925 в Н.-Сиб. была сделана попытка издавать лит.-худож. иллюстрированный журн. «Сибирь». Были попытки издавать сатирические журналы — «Сибирский Скорпион» (1922), «Язвите» (1922), «Сибирская Язва» (1927). Все эти журналы существовали крайне недолго. Основным литературным журналом оставались «Сибирские Огни».

В ряде сиб. городов писатели стали организовываться в группы и кружки. Назревала необходимость организации писателей в общесиб. масштабе. В марте 1926 созывается I сиб. с’езд писателей и организуется Сибирский союз писателей (см.), к-рый об’единил несколько отделений (в Барнауле, Бийске, Владивостоке, Верхнеудинске, Иркутске, Красноярске, Н.-Сиб., Омске, Томске, Усть-Каменогорске и др.) и более 100 писателей. Союз не присоединился ни к одной из существовавших в то время в СССР литер. организаций. В платформе Союза отмечалось, что «Союз в своей работе целиком руководствуется резолюцией ЦК ВКП(б) о политике партии в художественной литературе от 1 июля 1925 года». Однако же ни на с’езде, ни в платформе Союза не было дано классово-четкого, полит. анализа предшествующего литер. периода и творчества писателей. Поэтому и платформа Союза содержала ряд неверных, полит. ошибочных положений, в частности утверждение, что «в Сибири еще нет процесса дифференциации писателей». Т. о, не подчеркивалось, что в Л. происходит классовая борьба, не заострялось внимание на необходимости борьбы с проявлениями буржуазных и мелкобуржуазных тенденций в Л., особенно с их конкретными проявлениями в сибирской. Платформа не ставила задачей Союза дифференциацию и перевод писателей попутчиков на рельсы пролетарской идеологии, поставив целью вообще «оказывать содействие всякому сов. писателю рабочему, крестьянину, интеллигенту», подменив задачу овладения пролетарской идеологией требованием к своим членам «классовой искренности и верности, с точки зрения рабочего класса». Об’е-диняя, гл. обр., писателей, работавших в области крестьянской тематики, Союз в своей платформе не указал, на необходимость дифференцированного подхода к крестьянству, на необходимость борьбы с капиталистическими элементами в деревне при укреплении союза рабочего класса и бедноты с середняком под руководством партии.

Руководство Союза и ред. журн. «Сиб. Огни», возглавляемые Зазубриным, не видели, что «диктатура пролетариата в СССР меняет коренным образом условия, а следовательно и ход развития сел. хоз-ва, создавая принципиально иной тип развития аграрных отношений, иной тип классовых перегруппировок в деревне и иное направление в развитии хоз. форм» (XV с’езд ВКП(б)). Между тем, Зазубрин, подводя итоги пятилетия журн. «Сиб. Огни» (март 1927) и говоря о современности, оценивал ее словами: «день сегодняшний — день мелководный, день мелких расчетов», не видя, что «страна наша идет к социализму уверенно и быстро, оттесняя на задний план и вытесняя шаг за шагом из нар. хоз-ва капиталистические элементы» (И. Сталин, Полит. отчет ЦК XV с’езду).

Игнорирование того, что диктатура пролетариата, национализация земли, крупной пром-сти и банков не только дают возможность вести сел. хоз-во за собой, но и создают совершенно иное, чем в капиталистическом об-ве. соотношение между городом и деревней, не могло не привести Союз и журн. «Сиб. Огни», проделавших за 1922— 27 большую работу по собиранию и выявлению писательских сил, к отрыву от современности и к серьезным идеологическим ошибкам, отмеченным в июне 1928 в резолюции бюро Сибкрайкома ВКП(б) о журн. «Сиб. Огни»: «Наличие в журнале (особенно в №№ 1 и 2 за 1928) отдельных произведений, отражающих чуждые рабочему классу настроения и влияния, а именно: тенденции сменовеховского национализма (статья Бурдукова «Сибирь и Монголия», Романова «Основные моменты русской политики на Востоке», роман Югова «Безумные затеи Ферапонта Ивановича» и др.), элементы областничества и «провинциальной ограниченности» (В. Зазубрин «Литературная пушнина» и др.), неправильное изображение сов. деревни (как сплошная темнота и одичание) и трактовка взаимоотношений города и деревни, как эксплоатация рабочим классом крестьянства… Допущение на страницах журн. без соответствующих прим. ред. критических ст., содержащих элементы ревизии основных положений марксистской методологии в области художественной критики и искусства вообще…». Редакция журн. не выполнила бывших ранее указаний крайкома об усилении идеологического руководства и приближения журн. к современной сов. действительности. Со стороны основной группы коммунистов-руководителей и литер. сотрудников не было дано необходимого отпора указанным классово-враждебным настроениям, было проявлено недостаточно критическое отношение к идеологической выдержанности собственных произведений, в результате чего последние нередко давали неправильное, вредное по своим результатам изображение сов. действительности. Все эти идеологические извращения в журн. «Сиб. Огни» были об’ективным проявлением стремлений классового врага организовать через Л. ответ на наступление пролетариата против капиталистических элементов в стране, используя в качестве своих агентов в рядах партии отдельных ее членов — правых оппортунистов. «За-зубринщина», с ее проповедью в Л. сменовеховского национализма, областничества, клеветнической трактовки взаимоотношений города и деревни, как эксплоатации рабочим классом крестьянства, смыкалась по своей идеологии и полит. тенденциям с явно кулацкими, буржуазными контрреволюционными устремлениями кондратьевско-чаяновского типа.

Развернувшаяся в сиб. Л. с конца 1927 борьба с «зазубринщиной» была одним из стимулов к организации новых литер. об’единений. Организуется Сиб. Ассоциация пролетарских писателей, и в апреле 1928 созывается первый ее с’езд. Отдельные группы АПП существовали и ранее в некоторых городах Сиб., но они не имели достаточно выдержанной четкой литер-полит. линии. Так, напр., в Н.-Сиб. С. Родовым организуется при газ. «Сов. Сибирь» журн. «Неделя» и кружок пролетарских писателей (1926), к-рый имел узко-замкнутый характер и просуществовал недолго, в силу ошибочных литер.-полит. установок (элементы «лефовщины» и «пролеткультовщины») и вследствие неверной установки ограничить свой состав только пи-сателями-рабочими. В 1925 в Семипалатинске была группа АПП (Клевенский, Анов, Величко, Пахомов, Иса, Байзаков и др.), выступавшая с литер. произведениями на митингах, празднествах, в вопросах литер. политики и творчества склонявшаяся к «лефовским» установкам. В Петропавловске в 1926 работала АПП с «двумя секциями — русской (выпустила сб. «Звено») и казакс-кой. В некоторых др. городах (Красноярск, Томск, Н.-Сиб.) также возникали на непродолжительный срок местные группы АПП, не оставляя сколько-нибудь ощутительных результатов своей работы. Отсутствие Сиб. об’единения АПП, слабость разрозненных ячеек пролетарских писателей на местах об’ясняются отсутствием широкой пролетарской базы, замкнутостью самих АПП в пределах уз-ко-литер. кружковых интересов и значит. в то время влиянием в Сибири в вопросах литературы «за-зубринщины», которая в искусстве защищала идеалистические взгляды и установки «воронщины».

В конце 1927 в Н.-Сиб. организовалась литер. группа «Настоящее», руководящую роль в к-рой играл А. Курс. Эта группа в течение двух лет (1928 — 29) выпускала свой журнал — «Настоящее». Выступая против наиб. ярких проявлений в сиб. лит-ре буржуазных тенденций, «Настоящее» в то же время вело пропаганду «литературы факта», клеветнически утверждая, что «литература факта — это та литература, о к-рой Ленин писал в 1905 году», и отрицая необходимость овладения пролетариатом культ. и литер. наследством, зачисляя в разряд антисоветских писателей всех — от Шолохова и Фадеева до некоторых попутчиков, снимая совершенно проблему попутничества. литер.-полит. установки «Настоящего», пытавшегося быть «левым» течением в своем отрицании Л., как вообще «литературы выдумки и вранья», представляли смесь мелкобуржуазного ползучего эмпиризма и радикального фразерства с формализмом и переверзевщиной, игнорируя вопросы специфики искусства, его развития и его марксистско-ленинского понимания. «Насто-ященцы» выдвигали требование — «назрело время сделать очень решительный поворот в политике нашей партии в области искусства». Эти попытки ревизовать линию партии в вопросах Л. были в последующем членами группы «Настоящее» превращены в атаку непосредственно на генеральную линию партии. Члены группы «Настоящее» — Ну-синов, В. Каврайский, Курс, Гальперин, Панкрушин и др.—были исключены из партии как двурушники-оппортунисты право-«левацкого» блока Сырцова-Ло-минадзе. «Настоящее», прикрываясь «левой» фразой мелкобуржуазной революционности, по сути дела было выразителем правой опасности в Л., солидаризируясь со взглядами Переверзева на искусство: «переверзевцы несомненно в ряде вопросов гораздо более близки к марксистскому диалектическому подходу к вопросам литературы» («Настоящее», 1929, № 10). После роспуска группы «Настоящее» (январь 1930) некоторые ее члены входят в право-«левый» блок (позднее переименованный в «Литфронт») РАПП. «Настоящее» выступило против М. Горького, критиковавшего некоторые установки группы. Это выступление было наиб. ярким выражением существа «левых» установок «Настоящего» в вопросах литер. политики и вызвало спец. постановления ЦК и Крайкома ВКП(б). В постановлении ЦК ВКП(б) от 25 декабря 1929 говорилось:

«…ЦК ВКП(б) считает грубо ошибочными и граничащими с хулиганством характеристику выступления Горького, как «выступления изворотливого маскирующегося врага» (резолюция Сиб. Пролеткульта, журн. «Настоящее» № 8—9 за 1929), обвинения Горького в том, что он якобы «все чаще и чаще становится рупором и прикрытием для всей реакционной части сов. литературы» (резолюция коммунистов-сотрудников краевых газ. Сиб.-журн. «Настоящее» №№ 5—6—7), что, якобы, «Горький защищает всю сов. пильняковщину» во всех ее проявлениях, т.-е. не только на литер. фронте» («Сов. Сибирь» № 218). Подобные выступления части сиб. литераторов связаны с наличием грубых искривлений литер.-полит. линии партии в некоторых сиб. организациях (группа «Настоящее», Пролеткульт, Сиб. АПП) и в корне расходится с отношением партии и рабочего класса к великому революционному писателю, т. Горькому»…

Указание ЦК на наличие грубых искривлений литер.-полит. линии партии относилось и к Сиб. АПП. В основном эти искривления со стороны Сиб. АПП были допущены в следующем. Сиб. АПП, ведя борьбу с «зазубринщиной», недостаточно активно вела борьбу на два фронта — против право-оппортунистической опасности, как главной опасности в Л., и против «левых» перегибов в линии и деятельности внутри Сиб. АПП и в др. литер. организациях. Разоблачая обывательско-мещанские и есенинские настроения и творческую практику в некоторых своих местных группах (в Ленинске-Куз-нецком была распущена группа АПП), решительно борясь с выступлениями против линии партии в вопросах Л. некоторых своих членов, давая отпор примиренческому отношению к «зазубринщине» и правой опасности (утверждение некоторых литераторов о том, что в Сиб. ее нет, что «все правые писатели уехали в Москву»), — Сиб. АПП все же не вела массовой работы, не добивалась укрепления своих рядов путем орабочения, не добивалась открытого признания и решительного исправления уже выявленных и осужденных парторганизацией право-оппортунистических ошибок некоторых литераторов-коммунистов. Выступая против «левых» заскоков «Настоящего» (на литературных диспутах, на краевом агитпропсовещании и в печати), руководство Сиб. АПП (секретариат) проявляло все же примиренческое отношение к «левым» установкам «Настоящего» в вопросах литер. политики. Секретариат Сиб. АПП не ставил перед членами организации, входившими в то же время в состав группы «Настоящее», вопрос о решительном осуждении и об отмежевании от ошибок «Настоящего», чем были дезориентированы местные группы АПП в их отношении к «Настоящему». Грубой ошибкой со стороны Сиб. АПП было политически неверное, являвшееся «левым» загибом, требование адм. высылки Б. Пильняка (в связи с напечатанием за границей романа «Красное дерево») из СССР и такое же полит. ошибочное требование к писателям-попутчикам «ни на минуту не сдавать позиций коммунизма», «ни на йоту не отступать от пролетарской идеологии». Не была своевременно также исправлена ошибка отдельных членов Сиб. АПП, подписавших резолюцию, направленную против М. Горького, и не было, до постановления ЦК и Крайкома, организовано отпора этому выступлению «Настоящего». Наличие грубых искривлений литер.-полит. линии партии вызвало решение Крайкома ВКП(б) о тщательной проверке в кратчайший срок работы всех литер. организаций Сибири. В литер. организациях (Сиб. АПП, Союз писателей) развертывается подготовка к краевым с’ездам, к-рые были созваны в январе 1930.

Переход к реконструктивному периоду, развернутое соц. наступление по всему фронту, выкорчевывание корней капитализма в нашей стране, ликвидация кулачества как класса на основе сплошной коллективизации, во всю ширь поставили перед с’езда-ми Сиб. АПП и ССП вопросы перестройки работы этих литер. организаций. В соответствии с этим II с’езд Сиб. АПП (на с’езде присутствовали делегаты от 15 местных организаций) отметил, «что реконструктивный период в настоящее время ставит перед Сиб. АПП и РАПП в целом задачу перестройки рядов применительно к новым условиям. Эти задачи сводятся к большевизации пролетарской литры и повышению темпов работы для развернутого соц. наступления пролетариата на фронте литературы». С’езд признал правильность решения ЦК ВКП(б), указывавшего на «наличие грубых искривлений литературно-полит. линии партии в некоторых сиб. организациях», отметив, что «некоторые писательские прослойки и отдельные писатели (Феоктистов, Абабков) пытаются использовать постановление ЦК ВКП(б) для замазывания вопроса о буржуазных тенденциях в Л. и для обоснования примиренческого отношения к классово-враждебным пролетариату литер. течениям и фактам. Сиб. АПП должна дать таким попыткам самый решительный отпор».

С’езд принял решение, обязывающее Сиб. АПП еще более решительно развернуть борьбу против проявлений антипролетарских тенденций, против правой опасности, как главной опасности, и против «левых» загибов и примиренчества в литературе Усиление руководящей роли Сиб. АПП по отношению к др. литер. организациям потребовало от с’ез-да четкого определения отношения к «попутническим» литер. организациям и в первую очередь к Сиб. союзу писателей. С’езд отметил, что Сиб. АПП необходимо «в своих отношениях к Сиб. союзу писателей руководствоваться директивами партии и решениями пленумов Правления РАПП в отношении попутчиков, содействуя классовой дифференциации в рядах союза и укреплению в нем левого крыла, преодолевая всяческие буржуазно-реакционные течения (проводя в своей работе четкое разграничение между буржуазными и попутническими писателями), преодолевая областническую замкнутость союза и стремясь к переводу ряда наиб. близких РАПП членов Союза на рельсы пролетарской идеологии». В отношении группы «Настоящее» с’езд Сиб. АПП вынес решение: «С’езд считает невозможным иметь в рядах РАПП членов литер. групп, позиция к-рых в вопросах литер. политики и в творческих вопросах расходится с основной линией РАПП. Группа «Настоящее» признала ряд своих ошибок (отказ от лозунга «литературы факта», от неправильного противопоставления «факта» «вымыслу», отказ от огульного отрицания пролет литературы и т. д.). Однако некоторые ошибки до конца еще не признаны, т. к. группа «Настоящее» уклонилась на с’езде от раз’яснения своих теперешних позиций и своего отношения к основной линии РАПП». Вскоре после с’езда Сиб. АПП группа «Настоящее» была распущена.

Второй с’езд Сиб. союза писателей (на с’езде было 27 делегатов с решающим голосом и 18 с совещательным) был с’ездом решительного перелома. С’езд поставил перед своими членами «вопрос о выборе пути, вопрос о присоединении к армии строителей социализма или о связывании своей судьбы с остатками гибнущих классов». Во время с’езда отдельными его участниками было выдвинуто положение, что «писателю-попутчику в силу его колеблющейся идеологии более свойственно брать тематику в отрицательных явлениях современности или в мелкобуржуазной среде». С’езд это положение отверг, признал ошибочным, предопределяющим невозможность для писателя-попутчика встать на рельсы пролетарской идеологии и быть активным и сознательным участником соц. строительства. Отметив, что за время существования ССП им была проведена положительная работа по выявлению и собиранию литер. сил Сиб., что дало возможность вырасти ряду квалифицированных писателей, а также и литер. молодняку, с’езд констатировал, «что со стороны правления не было проявлено достаточно четкого и политически выдержанного руководства, что не содействовало необходимости решительного изживания и преодоления союзом литер.-полит. ошибок и активному участию его членов в деле соц. строительства». Принимая во внимание, что существование Сиб. союза писателей, как самостоятельной организации, не связанной с центром, создавало почву для областнических тенденций и провинциальной ограниченности, с’езд постановил реорганизовать Союз в отдел Всероссийского союза советских писателей.

Одновременно с Сиб. Отделом ВССП оформилась новая литер. организация — Сиб. отд. Всероссийского общества крестьянских писателей, в состав к-рого вошла значит. часть членов ССП, по своему творчеству связанных с крестьянством. Вслед за прошедшими двумя с’ездами сиб. писателей (Сиб. АПП и ССП) было организовано Сиб. отд. Федерации об’единений сов. писателей, к-рое в дальнейшем развернуло значит. работу (организовало литер. фонд, введены в систему посылки при материальной поддержке ОГИЗ писателей на производство, в совхозы и колхозы, литер. вечера, диспуты и общественная работа писателей и т. п.).

С’езд Сиб. АПП отметил слабые творческие успехи Сиб. АПП, отсутствие выдвижения новых пролетарских писателей, особ. из рабочих, недостаточную актуальность тем в творческой работе пролет. писателей и слабость художественного качества отдельных произведений. Однако к моменту с’езда Сиб. АПП уже были налицо крепкие, молодые творческие кадры. В докладе «о творчестве пролет, писателей Сиб.» на с’езде Сиб. АПП отмечались из прозаиков: Н. Чертова, Г. Павлов, Н. Кудрявцев, С. Тихонов, из поэтов — Ев. Березницкий, И. Молчанов (Сибирский), Вас. Непомнящих, Г. Акимов, В. Вихлянцев.

Н. Чертова, после ряда небольших рассказов («Сорок белых», «Сыпняк», «Личное дело», «Боа», «Лицо денег»), разнообразных по тематике и не всегда четких по творческой установке, выступила с повестью «Горькая пена» (напечатана в «Сиб. Огнях» в 1930 и издана в 1931 ГИХЛ). Повесть рисует борьбу в восстановительный период рабочих концессионного завода с концессионером. Удачный показ общественных производственных процессов на заводе, показ роста классового сознания рабочих завода ослаблен значит. вниманием автора к подробностям быта, без глубокого анализа соц. корней темных его сторон. Рассказы Г. Павлова, печатавшиеся в «Сиб. Огнях» (в 1931 изданы московским изд-вом «Федерация» отдельной книгой — «Эпопея Петра Куницы»), посвящены Красной армии. Наиб. ранние из них не всегда дают верное представление о Красной армии (оторванность героев от рабочего класса, элементы анархичности), но в последующих автор более глубоко вскрывает пролетарскую сущность Красной армии. Так, например, в рассказе «Победа земляков из села Поляны» Г. Павлов показывает участие красноармейцев в разрешении конкретных задач соц. строительства (борьба с кулаком, проведение хлебозаготовок, коллективизация). В произведениях Г. Павлова нашла отражение и героическая борьба ОКДВА.

Первые произведения Н. Кудрявцева посвящены вопросам классовой борьбы в деревне («Зеленая топь»), проискам классового врага, пробравшегося в яды партии («Без кавычек»), быту гор. мещанства «Подобедов ползет в щель»). В этих произведениях сказываются творческие поиски и колебания автора, стремление «описать человека и явления как они есть» — без глубокого вскрытия противоположностей и выявления основных из них. В последующем Н. Кудрявцев значит. освобождается от этих недостатков (рассказ «Штукатуры»), беря темой моменты борьбы за индустриальную стройку. Творчество пролетарских поэтов, наряду с наличием попыток отобразить индустриальную и колхозную стройку в Сиб., отличалось отвлеченностью, схематизмом и некоторым налетом сиб. экзотики. Ограниченность числа произведений, принадлежащих пролетарским писателям, отсутствие в их произведениях актуальных тем современности побудило с’езд Сиб. АПП вынести решение: «Усиливая борьбу за четкую литер.-полит. линию, укрепляя свою организационную работу, Сиб. АПП должна в дальнейшем центр тяжести перенести на развитие творческой продукции и на обсуждение основных творческих проблем, развернув по ним широкую дискуссию и соревнование различных творческих направлений в деле практической выработки художественного диалектико — материалистического метода». С конца 1928 в тематике произведений сиб. писателей намечается значит. перелом. В 1931 в изд. «Федерация» вышли книги членов Сиб. отдела ВССП — П. Петрова «Бо-рель» (роман печатался в «Сиб. Огнях» за 1928— 29) и Ис. Гольдберга «Поэма о фарфоровой чашке» (печаталась в 1930, там же). В первом произведении показана борьба рабочих за восстановление прииска, борьба против «тунгусников» и «спиртоносов», эксплоатировавших золотоискателей. Во втором— борьба рабочих за восстановление и реконструкцию фарфорового завода. Оба произведения, демонстрируя поворот к рабочей тематике, имеют недостатки-некоторый перевес бытовой стороны над общественно-производственной, психологии над социологией, недостаточно четкую обрисовку с классовой стороны отдельных типов и явлений. В 1929 в «Сиб. Огнях» печатался роман Е. Минина «Широкий жест» (из жизни рабочих дрожжевого завода). Т. о. начинается поворот писателей в сторону отображения жизни рабочих, хотя еще в восстановительный период.

Совершается поворот также и в разработке крестьянской тематики — отображается начавшийся процесс коллективизации в сиб. деревне. Г. Пушкарев в повести «Земля кричит» («Сиб. Огни», 1929) сделал попытку показать изменение кержацкой деревни, ход классовой борьбы в ней, но не избежал ряда ошибок (механистическое представление о руководящей роли города по отношению к деревне, недооценка силы кулачества и его сопротивления). Роман «Новые поля» А. Коптелова («Сиб. Огни», 1929) ставит целью отобразить новый общественный порядок, к-рый создается в деревне, но не показывает классовой дифференциации и ее решающего знач. в перестройке деревни на новых началах, в борьбе с кулачеством. Роман Коптелова «Светлая кровь» показывает влияние индустриализации на сел. хоз-во и на хоз.-полит. под’ем нац. меньшинств. Наиб. ярким и ценным произведением, рисующим процесс коллективизации деревни, является «Капкан» Е. Пер-митина (отрывки в «Сиб. Огнях» за 1929 и отдельной книгой в 1930 в изд. «Федерация»), в к-ром автор дает образ крестьянина-середняка в его движении к колхозу. Е. Пермитину удалось показать (крестьянина — середняка, который, под умелым, правильным руководством рабочего, преодолевает свои колебания, мелко-собственнические тенденции, а также показать и преимущества артельного колхозного труда. Вышедший в 1931 роман , Е. Пермитина «К о г т и» продолжает разработку той же темы о переделке на соц. началах деревни и об участии в этом деревенской молодежи и комсомола. М. Никитин, кроме ряда очерков, пишет повести «Суданский негр», «Единорогий носорог», к-рые, хотя и страдают некоторыми недостатками (поверхностность анализа классовых процессов и сущности соц. строительства), все же являются показателем поворота к современности. Показателем поворота к соц. строительству сиб. писателей является особ. очерковая литература. В них наиб. полно изображается ход соц. строительства в Сибири. За годы 1929, 1930 и 1931 в журн. «Сиб. Огни» печатается ряд очерков Е. Минина (о Кузбассе, Риддере, о колхозах), Л. Мартынова (о совхозах и колхозах; очерки затем изданы отдельной книгой — «Грубый корм»), Г. Вяткина (о работе Зап.-Сиб. с.-х. опытной станции), М. Никитина (о Туру-ханском крае — вышли отдельной книгой «Путь на Север»), о Кузбассе, Турксибе и совхозах (вторая книга очерков в издательстве «Федерация» — «Второй гигант»), А. Коптелова (о Турксибе, о хлебозаготовках и коллективизации, сб. очерков «Форпосты социализма» — изд. «Федерация», 1931), В. Ити-на (о Сев. Морском пути — изд. отд. книгой изд. «Федерация» — «Выход к морю»; Б. Жеребцова: (об Ангарстрое и др.), П. Стрижков (об Алдане, о Кузбассе), В. Глебова (вузовские очерки), Г. Павлова (о сахарном комбинате), Е. Хвощинской (о колхозах), Н. Емельяновой («Заманщина»), С. Тихонова (борьба за хлеб) и др. Необходимо отметить, что в очерках некоторыми писателями не преодолены такие недостатки, как описательность, поверхностность, суб’ективизм, хотя отдельные очерки («Рапорт с фронта» — А. Коптелова, часть очерков Е. Минина, М. Никитина, П. Стрижкова, В. Итина) поднимаются на уровень требований пролетарской литературы и являются более классово-целеустремленными.

Слабым участком в развитии литер. движения в Сибири является критика. В период «зазубринщи-ны» в «Сиб. Огнях» в критических статьях велась проповедь «братского» примирения классов на почве «общекультурных» интересов, национализма, областничества, неверия в культурное строительство пролетариата и т. п. Только в 1929—31 АПП усилила внимание к этой работе, подвергнув критике «за-зубринщину», «Настоящее», «топоровщину» (книга Топорова «Крестьяне о писателях» — образец беспринципной антимарксистской критики литер. произведений) и дав ряд статей в «Сиб. Огнях» (А. Высоцкого, В. Вихлянцева, П. Запорожского, Г. Павлова, Н. Кудрявцева и др.) о современных явлениях в Л. (о «Перевале», переверзевщине, воронщине и по вопросам творческой дискуссии в РАПП) и о некот-рых произведениях сибирских писателей. Однако состояние критической и литературоведческой работы не поднято на должную высоту (ошибки, связанные с влиянием деборинской школы Переверзе-ва и с недостаточно критическим отношением к литературоведческому наследству Плеханова и Фриче, это обязывает, на основе указаний, данных в письме т. Сталина в редакцию журн. «Пролет. Революция» «О некоторых вопросах истории большевизма», «к усилению этой работы в борьбе за ленинский этап, за ленинскую партийность — против всех оппортунистических извращений, против троцкистской контрабанды и гнилого либерализма». Это требует усиления большевистской бдительности и большевистской самокритики, развития и поднятия на принципиальную высоту критики под углом ленинской литер. теории и политики партии в вопросах лит-ры, произведений сиб. писателей в целях беспощадного разоблачения всех классово-чуждых влияний и под’ема пролетарского литер. творчества на более высокую ступень, отвечающую задачам соц. строительства. Также остается еще слабым участком драматургия (в 1930 организовано краевое отделение Всеросском-драма), хотя за 1926—30 и написано (А. Шугаевым, А. Герман, Н. Хвощинской, А. Ершовым) несколько пьес преим. для деревенской сцены. Эти пьесы, ставя задачей показать процессы класовой борьбы в деревне, страдают схематизмом, некоторым упрощенством в показе соотношения классовых сил и тем самым не поднимаются на необходимый идейный и художественный уровень. В области кино литер. организациями проделана значит. работа. Здесь нужно отметить В. Итина, по сценарию к-рого поставлена картина «Великий Северный путь», по его же повести «Каан-Кэрэдэ» — картина «Крылатый бог». По повести М. Никитина «Марина» поставлена картина — «Ее путь» и по повести «Тунгус с Ханычара» — картина одноименного названия. По роману А. Караваевой «Золотой клюв» поставлена картина того же названия. По сценариям В. Зазубрина поставлены картины — «Избушка на Байкале» и «Красный газ». По сценариям А. Пугачева ставятся картины «Рычаги побед» и «Молодость под землей». В-области кино, в связи со строительством Урало-Кузнецкого комбината, предстоит большая совместная работа с Зап.-Сиб. Отд. Союзкино. Некоторые сдвиги имеются в области так наз. «малых форм» и в обслуживании различных кампаний (А. Гиршликович, Андрей Кручина, Ар. Ершов).

Со времени II с’езда Сиб. АПП (1930) в развитии литер. движения значит. усиливается руководящая роль ассоциации пролетарских писателей. Под руководством Сиб. АПП ведется перестройка журнала «Сиб. Огни», усиливается работа ФОСП и работа с писателями-попутчиками, при ее участии организуется ЛОКАФ, РОПКП и пр., однако Зап.-Сиб. АПП (при разделении в 1930 Сиб. края на два — Зап.-Сиб. и Вост.-Сиб. — организуется самостоятельная Восточно-Сибирская Ассоциация пролетарских писателей, с входящей в нее Бурято-Монгольской АПП), правильно в основном осуществляя литер.-политич. линию РАПП в борьбе с «зазубринщиной», с отдельными проявлениями буржуазно-кулацких тенденций (Абабков, с его отрицанием возможности литер. работы в условиях сов. власти), «топоровщиной» и «настоящен-цами», не развернула последовательной борьбы с остатками «Настоящего» в рядах АПП по окончательному и глуб. разоблачению право-«левацкого» оппортунистического существа их литер.-полит. и творческой платформы и практики их работы.

Постановлением секретариата РАПП по докладу о работе Зап.-Сиб. АПП (ноябрь 1930) отмечалось, что Зап.-Сиб. АПП к моменту обследования (октябрь 1930) имела слабую рабочую прослойку (3— 4%), не провела чистки своих рядов, не развернула учебы и самокритики. Однако в том же постановлении секретариата РАПП подчеркивалось, что за последнее время, в связи с приездом бригады РАПП, Зап.-Сиб. АПП развернула широкую работу по исправлению недочетов Ассоциации, по укреплению связи с важнейшими индустриальными районами края и проведению призыва рабочих-ударников в пролетарскую литературу. Эти факты свидетельствуют о том, что Зап.-Сиб. АПП на переломе и что руководство ею в кратчайшее время может поднять ее на ту высоту, к-рая требуется переживаемым моментом и тем местом, какое Зап.-Сиб. АПП должна занимать в РАПП». В 1930 Зап.-Сиб. АПП развернула призыв рабочих-ударников в Л. в Кузбассе, в Н.-Сиб., Томске, Омске и др. Организуются новые литер. кружки и ассоциации, увеличивается рабочее ядро (до 40%). Особо большую работу Зап.-Сиб. АПП проводит на Сибкомбайнстрое и на Кузнецкстрое, на этих гигантах индустриальной стройки в Сибири. В результате этой работы несколько десятков рабочих-ударников призвано в Л., выпущены в изд. Зап.-Сиб. ОГИЗ литературно-художественные сборники рабочих-ударников: «Даешь комбайн» и «Дело чести, славы, доблести и геройства» (рабочих-ударников Кузнец-кстроя). Сборники содержат рассказы, очерки, зарисовки и т. д. рабочих ударников о борьбе за ударные темпы развертывании соц. соревнования и о росте политической активности и сознательности рабочих масс в процессе индустриальной соц. стройки. Члены Зап.-Сиб. АПП переключают основное свое внимание на работу в пром. предприятиях, шахтах и новых строительствах, организуя бригады по призыву ударников, по составлению сборников и т. п. В «Сиб. Огнях» появляется ряд произведений пролетарских писателей и рабочих-ударников об индустриальном строительстве Сибири: рассказы — «На лесах» Л. Мальцева, «Прогул» Василия Александрова, «Штукатуры» Н. Кудрявцева, «Первый день» Дмитрия Кузь-менко; стихи В. Чугунова, А. Михалковского, Ел. Жил-киной, И. Молчанова, Вас. Непомнящих, И. Никола-енко, В. Вихлянцева, В. Шишкина и др. Большое внимание писателями уделяется показу героев пятилетки. В журн. «Сиб. Огни» и газ. «Сов. Сибирь» появляется ряд очерков о героях индустриализации и колхозного строительства, — очерки выходят отдельным сборником «Герои сибирской пятилетки» (1931). Одновременно Зап.-Сиб. Отд. РОПКП проводится призыв рабочих-ударников совхозов и МТС и колхозников-ударников. Организуется более 40 литер. групп пролетарско-колхозных писателей при МТС, совхозах и колхозах. В марте 1931 собирается первый Зап.-Сиб. краевой с’езд пролетарско-колхозных писателей, в течение года выходят сборники «Опора» и «Перепаханные межи», к-рые, хотя и не лишены некоторых ошибок и недостатков, отражают процессы классовой борьбы в деревне, успехи коллективизации, наступление на кулачество, новые формы трудовых и бытовых отношений, складывающихся в деревне в условиях роста совхозов, МТС и колхозов. Об’единение пролетарско-кол-хозных писателей р а з в е р н у л о борьбу с буржуазно-кулацкими тенденциями, с отрицанием значения в перестройке литер. движения призыва ударников (Абабков). Как по линии пролетарской, так и по линии пролетарско-колхозной лит-ры призыв ударников в Л. охватил и национальности Зап. Сибири. При Зап.-Сиб. АПП и отд. РОПКП организуются национальные секции. В краевых и район. газетах, а также и в нац. газетах (татарской, ойротской, эстонской, латышской, немецкой) появляются литер. странички с очерками, рассказами, стихами рабочих и колхозников. В 1930 организуется Зап.-Сиб. Отд. ЛОКАФ, к-рый проводит призыв красноармейцев в литру и выпускает сборник «Пермская в ОКДВА». Усиливается внимание писателей к вопросам истории гражданской войны и, как проявление этого внимания, выходит книга Циркунова и Чертовой «Огненная земля»—о партизанском движении на Алтае.

С октября 1931 в Иркутске начинает выходить новый ежемесячный литер.-краеведческий журнал «Будущая Сибирь», организующий вокруг себя литературные силы Вост.-Сибирского края и Бурятии.

На основе постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 о перестройке лит.-художеств. организаций и расширении базы их работы Зап.-Сиб. и Вост.-Сиб. АПП были распущены и все писательские организации об’единены в единый Союз советских писателей. Этим облегчалась возможность преодоления узкогрупповых интересов и создавались наиб. благоприятные условия для творческой работы всех писателей «поддерживающих платформу соц. власти и стремящихся участвовать в соц. строительстве».

Рост индустриализации и соц. переделки сиб. деревни, развертывания соц. строительства в национальных обл. и на далеком севере поставили перед литер. организациями Сиб. задачу пропаганды и популяризации успехов и достижений, а также и борьбу за дальнейший рост соц. строительства в Сибири. Особенно значительную работу в этом направлении сделали литературные организации Западной Сибири, имея целью помощь осуществлению задачи создания Урало-Кузбасского комбината. В течение 1931, помимо сб. рабочих-ударников Сибкомбайнст-роя и Кузнецкстроя, было издано несколько книг о строительстве Большого Кузбасса — «Что вы знаете о Сибири?» — сб. очерков о Кузнецкстрое, Коксо-строе, Сибкомбайне, совхозах и колхозах П. Стриж-кова, М. Никитина, Л. Мартынова, А. Коптелова, Н. Добычина, М. Мишле; «На угольных пластах» — сб. очерков П. Стрижкова, Л. Мартынова, А. Пугачева и др. о Прокопьевском руднике; «На лесах Кузнецкстроя» В. Мрачковского и др. Несмотря на некоторые недостатки литературных произведений последнего периода, налицо большой, хотя и недостаточный, перелом и рост сиб. литературы. Выросли и окрепли творческие кадры писателей, произведения которых все чаще и чаще издаются центр. издательствами — Гольдберг, Пермитин, Коптелов, Никитин, Петров, Стрижков, Павлов, Чертова, Итин и др. Грандиозный размах социалистического строительства первой пятилетки, выполняемой в четыре года, и еще более грандиозные задачи, стоящие во вторую пятилетку обязывают сибирские литературные организации, перестроить свою работу в соответствии с решением ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932, поднять художественную литературу на еще более высшую ступень.
Литературные организации, борясь за наибольшую мобилизацию советских писателей вокруг задач социалистического строительства, за связь литературы с политическими задачами современности, ликвидируя кружковую замкнутость, элементы командирования и администрирования, консолидируя писательскую общественность на базе генеральной линии партии, на базе политики советской власти, ведя беспощадную борьбу на два фронта — против правого оппортунизма, как главной опасности, и против «левых» извращений и заскоков, должны победить и идейно уничтожить буржуазно-кулацкую и близкую к ней литературу, преодолеть отставание и полностью овладеть искусством воспроизводить всю сложность и величие нашей эпохи, выдвинуть и воспитать еще новые отряды писателей из рабочих и колхозников, помочь писателям, стремящимся участвовать в социалистическом строительстве, перейти на позицию коммунизма, на рельсы пролетарской идеологии, организовать мысли, чувства и действия широчайших масс читателей для борьбы с остатками капиталистических классов, для борьбы за построение бесклассового социалистического общества.

Л и т.: Художественная литература в Сибири, 1922—27, сб., Н.-Сиб.; Здобнов, Н. В. Материалы для сибирского словаря писателей, М., 1928; Резолюция бюро Сибкрайкома ВКП(б) о журнале „Сибирские Огни», „Сиб. Огни», 1928,4; На два фронта (Постановления ЦК ВКП(б) от 25 декабря 1929, бюро Сибкрайкома ВКП(б) от 26 декабря 1929, резолюция Сиб. АПП от 27 декабря 1929), там же, 1929, 6; Каракаева, А. Пролетарские писатели Сибири, „Октябрь», 1929, 10; Высоцкий, А. Два с’езда, Резолюции второго с’езда Сиб. АПП и второго с’езда Сиб. Союза Писателей), Сиб. отдел ФОСП; Н.-Сиб., 1930; его же. В творческий поход, „Сиб. Огни», 1930, 3: Федосеев, Г. Сибирская художественная литература, „Земля Советская», 1930, 7; Высоцкий, А. Под „левым» флагом—курс направо, „Сиб. Огни», 1930, 9; Факты о сторонниках „литературы факта», „На лит. Посту», 1930, 21—22. А. В ы с о ц к и й.

III. Сибирь в западно-европейской литературе. Европ. художественная Л. о Сибири не только не изучена, но даже еще не приведена в известность и библиографически не описана.

О странах Сев. Азии народы Европы долго имели самое туманное представление. Сочинения греческих географов в течение многих веков служили почти единственными источниками, откуда европейцы могли почерпать сведения о странах Сев. Азии. Возникшая в эпоху Возрождения (XV—XVI вв.) новая географическая наука, несмотря на запас фактов, полученных из непосредственных наблюдений, должна была выдержать довольно длительную борьбу с авторитетом древних землеописателей, к-рый многочисленные тогда поклонники античной культуры считали неопровержимым; чем труднее была поверка сообщенных ими данных, тем неохотнее с ними расставались; вот почему, в применении к областям современной Сиб., в Европе очень долго удерживалась античная географическая номенклатура; что же касается рассказов древних, то они часто воспроизводились без изменений даже в научных трудах, не говоря уже о поэтических произведениях, к-рые пользовались ими очень охотно и свободно.

Ранние века европ. истории внесли мало нового в познание европейцами Сибири. Византийцы смогли занести в свои анналы, наряду с цитатами из греческих авторов, предания народов, пришедших из Азии. Господствовавшее в варваризованной Европе натуральное хоз-во с его примитивными формами обмена, не могло способ- г ствовать дальним путешествиям с торговой целью. Чужие страны, некогда лучше известные, забывались и представления о них смешивались с вымыслами. С др. :¦ стороны — подчинение ав- ; торитету церкви, придер- > живавшейся латинского яз., ; к-рый становился все более } и более чуждым населению, ¦ был благодарной почвой для развития фантастических сказаний о мире и населяющих его людях. Таковы были гисточники многочисленных ь средневековных легенд о диковинных странах и чудовищных народах. Характерна необыкновенная живучесть этих рассказов, к-рые наполняют популярную во всей Европе книгу XIV в., известную под им. «Путешествий Мандевилля», и не были опровергнуты еще первыми путешественниками на Восток (Плано-Карпини) и другими.

С середины XIII в. начались европ. посольства к монголам; через Россию и Ср. Азию прошли одни за другим, направляясь на восток, Асцелин, Плано-Карпини, Рубрук и Марко Поло. Сведения, доставленные ими в Европу, были новы, но все они интересовались, гл. обр., народами-властителями и оставили очень мало данных о подчиненных им или самостоятельно живших на севере туземных племенах. У Плано-Карпини (1246) мы находим первое упоминание о самоедах. Рубрук, посол Людовика IX к Мангу-хану, очень кратко говорит о киргизах и оренгаях («лесные урянгиты» Рашид-Эддина), а Марко Поло (ок. 1292) посвящает несколько слов «стране Баргу» (по мнение одних — Баргузинская степь, по мнению других — Барабинская). Но все эти случайные данные тонули в том множестве сведений, к-рые упомянутые путешественники сообщили о Монголии, Китае, Сев. Тибете. Как справедливо замечает Миддендорф, «бездомных жителей дальнейшего севера не отваживались навещать ни торговые люди, ни даже миссионеры, к-рых много отправляли доминиканцы и францисканцы. И самые яркие места из скудных известий Марко Поло об этих краях оставлялись без внимания и были даже не поняты его современниками». Столетие спустя ок. 1410 баварскому солдату Гансу Шильтбергеру, пленнику золото-ордынского хана, довелось быть участником одного из наездов Едигея в Сев. Сиб. и в своей автобиографии («Reisebuch»), к-рая была весьма популярным чтением в XV и еще в XVI вв., он кратко описал племена туземцев, их религию и быт, употребление ими упряжных собак. Шильтбергеру известно уже и самое слово Сибирь (Ibissibur), но сведения его сбивчивы и маловразумительны.

Быстрое развитие торгового капитализма привело к поискам новых рынков. Начался период географических открытий, к-рый принес с собою и полную перемену в представлениях европейцев о Сибири. Стремление предприимчивых торговых людей найти кратчайший путь в Китай обратило их взоры на Московию и вскоре же привело к интенсивным и все учащавшимся попыткам открыть сев.-вост. морской проход. Итальянец Павел Иовий, автор книги о «Московском посольстве» (1525), со слов рус. посла Дм. Герасимова, высказывал предположение, что, «держась правого берега Ледовитого океана, можно добраться до страны Китая, если в промежутке не встретится какой-либо земли»; в те же годы Сиг. Гербер-штейн собирал в Москве сведения о р. Оби, «вытекающей из Китайского озера», и о странах, расположенных на В от нее, к-рые вошли в его книгу о Московии (1549) и сразу же получили широкое растро-странение во всей Европе. Исходя из предположения Иовия, англичанин Роберт Торн уже в 1527 предлагал английскому королю Генриху VIII отправить экспедицию в кругосветное путешествие, с тем расчетом, чтобы она, достигнув большой широты, повернула на В. и, обогнув Татарию, добралась до Китая, Малакки и Ост-Индии. В 1553 английские корабли, отправившись на разведки этой дороги, достигли сев. берегов московской земли и вступили с ней в регулярные торговые сношения, продолжая предпринимать в то же время плавания на В. от Белого м. в поисках морских путей к устьям Оби и Енисея; в конце XVI и начале XVII вв. аналогичные экспедиции предприняли и голландцы, к-рые, отделившись от Испании, оспаривали у англичан первенство в колониальном вопросе. Колониальные и торговые интересы, т. о., возбудили во всей Европе интерес к полярным странам северо-востока. Отчетливые следы его мы находим и в европ. художественной литературе. Португальский поэт Камойнш или Камоенс в своей поэме «Луизиана» (1560) заставляет Васко-де-Гама описывать королю Мелинды Сев. Европу и говорить о Рифейских горах — Урале, где «светоч мира погасает на горных вершинах, покрытых снегом, и вечных льдах, которые питают реки и источники». В «северной повести» автора «ДонКихота» Сервантеса, «Персилес и Сехизмунда», наряду с заимствованиями из итальянского авантюрного романа бр. Зено: «Открытие островов Фрис-ланда, Эстланда, Энгронеланда, Эстотиланда и Ика-рии, находящейся близ Северного полюса» (Венеция, 1558), мы находим следы внимательного чтения книги де-Фера о путешествиях голландцев к Новой Земле и к сев. берегам Сиб., а также трактата Олая Магнуса «История северных народов». Более смутны и фантастичны известия, заключающиеся во французской лит-ре, но и здесь мы находим следы того же интереса к далекому северу. Путешественники и писатель Юбер-де-Л’Эпин в своей книге «Описание восхитительных и чудесных областей Татарии». (Париж, 1558) дает волю своему воображению, описывая сиб. туземные племена, живущие на бер. Сев. океана, а его известный современник Франсуа Раблэ заставляет своего Пантагрюэля (в романе того же имени) совершить далекое морское путешествие где-то ок. сиб. берегов. А. Лефран обращает внимание на то, что Раблэ помещает свою утопию там же, где ее поместил и Т. Мор, т.-е. на ДВ, неподалеку от северной части Китая; что же касается его «страны жаждущих»— Дипсодии, играющей важную роль в общей композиции романа, то она, по догадке исследователей, находилась в Скифии и должна была, по представлениям Раблэ, лежать где-то на территории современной Вост. Сиб. или Маньчжурии; это об’ясняет нам, почему на о-ве Medamothi, под к-рым Раблэ разумел, вероятно, Канаду, он упоминает купцов, приехавших из Скифии, т.-е. татар, и почему он описывает соболя (Soubelin) — «большую кошку с шелковистым мехом». По мнению Шнееганса, описание Дипсодии соответствует представлениям Раблэ о Сиб. еще и потому, что Пантагрюэль с товарищами покупает здесь tarande, т.-е. оленя, для езды в упряжи. Наиб. количество данных о Сиб. мы встречаем в английской художественной литературе. В поэме некогда известного поэта Вильяма Уорнера (Warner) «Albion’s England» (1586) в тяжеловесных стихах прославлены путешествия английских мореплавателей — плавание Ст. Борро к Вайгачу и «в страну диких самоедов», экспедиции Пета и Джэкмэна, и даже переложен в стихи рассказ Ричарда Джонсона о людоедстве самоедов, к-рый, как известно, является довольно близким переводом старинной рус. этнографической статьи: «О человецех незнаемых в вост. стране» XV века. В богатой английской драматической литературе этой эпохи мы также встречаем ряд отголосков сев. английских морских путешествий: в пьесе Даубриджа «Ганс пивная кружка» (нач. XVII в.) упоминается Новая Земля, — в др. пьесах часто говорится о русских мехах.

Со времени окончательного утверждения рус. в Сиб. интерес к ней иностранцев увеличивается. В XVII в. мы имеем уже ряд сочинений о Сиб.-голландских (Масса, Витсен) и английских. Из последних интересно упомянуть об известной компиляции автора «Потерянного рая» Джона Мильтона, как принадлежащей одному из крупнейших английских писателей эпохи английской буржуазной революции 1648: «Краткая история Московии и других менее известных стран, лежащих на востоке от России до самого Китая»; для этого сочинения Мильтон пользовался преимущественно рассказами английских мореплавателей, напечатанными в известном сборнике путешествий, составленном Гэклюйтом (1589), и в продолжении к нему, составленном Перчесом (1625). Вторая и третья главы «Краткой истории Москювин» Мильтона трактуют о «самоедах, Сибири и других странах, подвластных Московии и находящихся на северо-востоке», о «тунгусах и соседственных с ними Восточных странах». Следы занятий Мильтона географией Сев.-Вост. Азии мы находим также в его знаменитой поэме «Потерянный рай», где по разным поводам упоминается и река Обь (песнь IX) и «предполагаемый морской пролив, находящийся далее на Восток, чем Печора, ведущий к цветущим берегам Китая» (песнь X).

Итерес Европы к Сиб. и к сопредельным с ней странам особ. повысился в Петровскую эпоху, когда она стала лучше известна, благодаря усилиям ученых, путешественников и торговых людей. Значит. роль сыграли организации регулярной (после Нерчинс-кого трактата 1689) караванной торговли Москвы с Китаем через Сибирь, в которой непосредственно были заинтересованы все страны, торговавшие с Россией, а также первые исследования природных сибирских богатств, открывавшие Западу заманчивые перспективы дешевого колониального сырья. Отсюда большое количество книг на французском, английском, голландском, немецком языках, посвященных всецело Сиб., к-рые появились в конце XVII и первых десятилетиях XVIII в. (дневники путешествий в Китай; переводы Петлина, Бай-кова, Спафария; книги Избранта Идеса, Ад. Бранда; описание путей, туда ведущих (Авриль); энциклопедии, со сводом всего известного «материала: Витзен, Страленберг). Отражение этого интереса мы находим и в художественной литературе. Автор «Робинзона Крузо» (1719) Даниэль Дефо тотчас же после успеха первой части романа написал продолжение ее, в к-ром Робинзон заканчивает свои странствования по морям и землям путешествием из Китая в Архангельск через Сибирь. Дефо довольно подробно описал путь Робинзона от Аргун-ска через Нерчинск и Тобольск, заставив его попутно в целях оживления довольно однобразного рассказа сжечь «татарского» идола и за это подвергнуться преследованиям со стороны туземцев. Географические и исторические подробности романа подтверждают, что Дефо довольно тщательно ознакомился с важнейшей лит-рой предмета и в своем описании Сибири стоял на уровне знаний о ней европ. ученых своего времени. Во второй половине XVIII в. изучение Сиб. сильно подвинулось вперед благодаря иностранным ученым экспедициям, предпринятым, в большинстве случаев, по предложению Российской Акад. Наук. Труды немецких ученых (Гмелина, Палласа, Миллера), за к-рыми с интересом следила и европ. журналистика, сообщали множество новых данных о Сиб.; на иностранные языки переведены были и некоторые рус. труды в этой области; популярностью пользовались, наприм., «Описание Камчатки» Крашенинникова, уже в 1768 переведенное на французский язык. Несколько сочинений полу-научного, полу-публицистического Коцебу в Сибири (иллюстр. к книге Коцебу. изд. в Берлине в 1802) характера, вроде, напр., резко-враждебной по отношению к России книги Шаппа д’Оттерош (1768), вызвали продолжительную (полемику, оживили интерес к Сиб. и заставили высказаться о ней Вольтера (в его сочинениях по истории России), Руссо и др. Но все эти высказывания носят характер высказываний от случая к случаю; никто из писателей 2-й половины XVIII в., увлеченных Китаем и странами ДВ, не написал произведения на спец. сиб. сюжет; о произведениях, в к-рых действие происходит в «Татарии», не определенной более точно географически, не стоит и упоминать. Роль беллетристических произведений на сиб. темы в эту эпоху играли мемуары ссыльных или путешествия, предпринятые с научной целью. Еще в начале XVIII в. ряд таких мемуаров был издан пленными шведами, сюшанными в Сиб. после Полтавской битвы,—см. напр., книгу капитана Курта-Фридриха фон Вреха (Wreech): «Правдивая и обстоятельная история шведских военнопленных в России», два издания, 1725 и 1728. Шведы много сделали для научного познания Сиб. (Страленберг); их компилятивные труды (напр., Der Allernauste Staat von Siberien, 1722, 1725) значит. способствовали распространению в массе европ. читателей сведений о Сиб. более точных и отвечающих действительности, чем те, какие существовали о ней ранее (ср. напр., сочинение Иог. Бернгарда Мюллера» Lebenund Gewohnheiten der Ostjaken», Berl., 1720, написанное на основании рукописи Г. Новицкого: «Краткое описание о народе остяцком», 1715). Среди шведов, живших гл. обр. в Тобольске, были также поэты и писатели, оставившие ряд произведений на сиб. темы (см., напр., стихотворение ротмистра Георга Малисна, прил. к его дневнику в изд. проф. Квеннерштедта «Дневники воинов Карла XII» — «Karolinska Krigares Dagbocker», Lund, т. V). He лишены были занимательности для европ. читателей воспоминания прусского почтдирек-тора Людвига Вагнера, взятого в плен рус. войсками при занятии Пруссии в 1759 и сосланного в Манга-зею и Туруханск, где он пробыл до 1763 (Wagner’s Schicksale wahrend seines unter den Russen erlittenen Stadtgefangeaschaft, Berl., 1789, 1809, франц. перевод — Berne, 1790); дневник француз, офицера на польской службе, также находившегося в Сиб. в качестве военнопленного (Теби-де-Белькура, 1776), вступившего, м. пр., в полемику с Вольтером за его якобы слишком высокую оценку образованности тобольского об-ва и противопоставлявшего рассказу Вольтера о Ермаке собственный рассказ о покорителе Сибири — яицком казаке Нечаеве. Особенную популярность стяжали себе «Записки» авантюриста Бе-ньовского (см.). Они были изданы сначала в английском переводе (Nicholson’a, Лонд., 1790), в след. же году во французском подлиннике и послужили неисчерпаемым источником для повестей, романов и драм, появлявшихся еще во 2-й половине XIX века. Первое произведение на эту тему—драма «Граф Бень-овский или заговор на Камчатке» (1795) принадлежало немецкому писателю Августу Коцебу (1761 — 1819), переселившемуся в Россию и прославившемуся своими пасквилями, романами и особенно драмами. Драма Коцебу о Беньовском признана была «вредною в отношении политическом» (Арапов), и ее автор был сослан в Тобольск и оттуда в Курган. Ссылка его, впрочем, длилась недолго. О своем пребывании в Сиб. в качестве ссыльного Коцебу рассказал в автобиографическом очерке, написанном в Сиб. и впоследствии несколько дополненном «Das merkwurdigste Jahr meines Lebens», 2 Bd., Berlin, 1801 (перевод: «Достопамятный год жизни Августа Коцебу или заточение его в Сибирь и возвращение оттуда, описанное им самим», 2 ч., перевод с немецкого Кряжева, 1806; новое изд. в прилож. к «Древней и Новой России», 1879); это произведение сыграло известную роль в деле его реабилитации; Павел I, помиловавший Коцебу, после того как ему стала известна одна из его патриотических пьес, назначил его директором немецкого театра в Петербурге; из мемуаров его вскоре сделана была драматическая пьеса:—«Herr v. Kotzebue in Sibirien», Ein Schauspiel, 1802 (ряд изданий), переведенная и на рус. яз. («Достопамятность или Коцебу в Сибири. Драма», М., 1803). Текст оперы Александра Дюваля (музыка написана Буальдье): «Беньовский или изгнанники на Камчатке» (1800) основан отчасти на драме Коцебу, но в большей степени обязан «Запискам» самого Беньовского, история к-рого еще долгое время продолжала интересовать европ. общество. Повествовательная сентиментальная мелкобуржуазная лит-ра первого и второго десятилетий XIX в. довольно широко использовала тему о сиб. изгнаннике, или ссыльно-заключенном, к-рый живет в обстановке суровой природы, иногда вдали от жилья и человеческой помощи, и, в конце концов, либо сам спасается бегством, либо возвращается из изгнания по ходатайству друзей или заступничеству своих детей. В этих произведениях изображение сиб. природы и быта не должно было особенно заботить их авторов. Большой успех выпал на долю повести Коттэнь (1770—1807) «Елисавета или сосланные в Сибирь» (1806). Повесть эта основана на действительном историческом событии, извращенном, однако, до неузнаваемости: она рассказывает о дочери сибирского изгнанника, к-рая добивается освобождения своего отца и в конечном счете благополучно устраивает свою собственную судьбу. Повесть Коттэнь была вскоре по своем появлении в печати обработана в мелодраму Дорво («Elisabeth on les exiles», 1806; много изданий) и драму Пиксерекура: «Дочь ссыльного или 8 месяцев в два часа» (1809, 1819, 1822) и еще в 40-х гг. XIX в. послужила гл. источником для либретто оперы Доницетти «Елисавета» (слова Брунсвика и Левена), а также для итальянской драмы Маркиони «Елисавета или дочь ссыльного» (L. М а r с h i о n n i. Elisabetta ossia la figlia dell’esiliato, Milario, 1869). Еще больший успех имела повесть французского писателя Ксавье-де-Местра (1763—1857) «Параша-Сибирячка» («Prascovie la jeune Siberienne», 1815, переводы: немецкий, английский и ряд рус.), к-рый воспользовался фабулой Коттэнь, но значит. видоизменил ее (см. «Параша-Сибирячка»). Согласно традициям сентиментальной школы Местр сосредоточил свой рассказ на внутренней истории «чувствований» своей героини, поэтому описания Сиб. в качестве фона повествования не дано, и сиб. колорит ограничивается упоминанием Тобольска, Ишима и некоторых др. городов. Под влиянием повести Ксавье-де-Местра, как известно, написал свою

Езда на собаках в Сибири и на Камчатке (иллюстрация к мемуарам Беньовского)

реакционную «Парашу-Сибирячку» и Н. Полевой. Рядом с повестями Коттэнь и де-Местра, следует поставить и несколько других повестей, варьирующих ту же тему. Таков двухтомный роман Ф. Г. Лами «Les amants exiles en Sibirie ou aventures de M-lle Gamilton et du comte Narisking» (1808), в основу к-рого положен исторический анекдот из эпохи Петра I (рус. перевод «Любовники, сосланные в Сибирь, или приключение девицы Гамильтон и графа Н***», М., 1809). Своим общим колоритом и условной характеристикой рус. жизни этот роман сильно напоминает роман немецкого писателя Авг. Лафонтена («Мария Меньшикова и Федор Долгорукий», 1803), переведенный на французский яз. Монтольё (1804). Хотя и здесь идет речь об исто-рич. лицах и событиях, но ссылка Меньшикова в Сиб. (еще в 1781, послужившая сюжетом для трагедии Ж. Ф. Лагарпа: «Menzicoff ou les exiles») здесь только повод для того, чтобы развернуть сентиментальную историю любви Марии Меньшиковой к Ф. Долгорукову, к-рую не могли поколебать ни вражда их семей, ни тяжелая обстановка изгнания. Упомянем еще о лирической драме Вильмонте (Villemontez, С.) «Овинска или сибирские изгнанники» (Париж, 1801), а также об анонимном немецком романе, повторяющем ту же сюжетную схему: «Дружба и любовь или освобождение из сибирской ссылки» (Лейпциг, 1837). Во всех повестях на «сибирскую» тему, написанных в эту эпоху, т. о., собственно Сиб. отводится самое ничтожное место. В лучшем случае она является символом несчастья, бедствия, наказания; отвлеченное представление о ней не наполняется никаким конкретным содержанием; все сводится к «психологической» истории детской любви или любовной страсти, при необычных или тяжелых обстоятельствах жизни. Несколько произведений на темы из сиб. истории обнаруживают слабое знакомство европ. писателей даже с доступными им материалами (напр., с сочинениями Миллера, Фишера и европ. путешественников). Сибирская тема нашла свое отражение и в «европ. беллетристике романтической эпохи. Свойственные романтизму ретроспективные тенденции, тяга к историческим сюжетам как следствие упадочных настроений оттесняемого феодально-аристократического класса — сказались здесь в создании ряда сю-жетно исторических романов и повестей из эпохи завоевания Сиб. русскими, но ни одно из этих произведений, образцом к-рых служил Вальтер Скотт и его эпигоны, не выделяется из общего уровня и не дало достаточного представления о доподлинно исторической среде и общественных отношениях. Таковы романы Wilh, Muler, H. Lutter и др., чаще всего сосредоточивающие действие вокруг л и ч н о с т и Ермака и его сподвижников (см. Е. Кузнецов, Библиография Ермака, Тобольск, 1892, №№ 12, 20, 30, 109; прибавим: Е. Gehe, Die Eroberung Sibiriens, Historische Novelle Leipzig, 1835). Характерно , что посредственная поэма И. Дмитриева «Ермак» (1791), написанная еще под сильным классическим влиянием и резко отрицательно встреченная в России, именно в эти годы нашла на Западе, своих читателей и переводчиков (французский стихотворный пер. A. Hainglaise, 1817, польский—Пб., 1830). Романтическому стилю почти во всех европ. лит-pax свойственны были также этнографизм и поиски экзотического фона для повествований: последнее стояло в связи с стремлением романтического писателя уйти из неприятной действительности и по контрасту создать для своих героев иную обстановку жизни, более яркую по краскам и общему колориту; в некоторых случаях, как, напр., в лит-ре английской и отчасти французской, это стремление поддерживалось завоевательной политикой государств по отношению к колониальному Востоку, отсюда «ориентализм», как своеобразное течение, сказавшееся почти во всех литературах. Однако ориентализм этот, пробудивший новый эстетический интерес к странам Юга, Ближнего и Дальнего Востока, к Греции, Индии и Китаю, сравнит. мало повлиял на интерес европ. об-ва к Сибири. В качестве романтического фона для повествования она должна была показаться слишком тусклой и однообразной. Французск. романтик Теофиль Готье, также захваченный волной ориентализма, в своем «Путешествии в Россию» (П., 1878—79) недаром удивлялся тому, какая нужда заставила Дефо отправить его Робинзона в путешествие по Сиб. «в тридцатиградусный мороз», «бесконечной степью, покрытой снегом», по стране, и климат и вид к-рой «нисколько не напоминает тропическую природу острова Жуан-Фернандеца, где его герой столько лет прожил в уединении». Очевидно, романтик предпочитал страны солнца далекому северу, однообразию — пестроту и красочность картины. Правда, переводы романов «русского Купера» — Калашникова —и др. сиб. писателей внесли несколько новых черт в европ. представление о Сиб., как о «русской Америке», с ее гигантскими таежными лесами, еще не видевшими человека, и первобытными нравами туземцев, оттесняемых в глубь страны рус. колонизацией. Под влиянием европ. переводов «Камчадалки» Калашникова написаны, напр., повесть Marie v. Koskowska «Alexei und Aphaka, oder die Kamtschadalin», роман—J. E. Schut «Kasaku, of de Kamtschadal in Paris, «Gravenhag», 1832, но Сиб. все же продолжала оставаться «страною изгнания» по преим. и интересовала только как место заключения и ссылки. Сюда относится также один из юношеских романов будущего создателя «Человеческой комедии»—Оноре Бальзака, изданный им в 1823 под псевдонимом Вьеллергле и впоследствии ни разу не перепечатывавшийся: «Татарин или возвращение ссыльного»; в романе этом действие развертывается то в Сиб., то в астраханских степях. В представлении о Сиб., как об огромной каторжной тюрьме, сыграла значит. роль ссылка декабристов, сделавшаяся довольно известной и на Западе. Событие 14 декабря 1825 не могло не привлечь иностранных авторов, интересовавшихся Россией. С др. стороны, враждебная позиция, занятая в 30—40-х гг. по отношению к рус. правительству буржуазной английской и французской публицистикой, как следствие рус. политики на Ближнем Востоке, должна была усилить, этот интерес и вызвать в Европе сочувствие к судьбе декабристов (см. А. Шебунин, Движение декабристов в освещении иностранной публицистики, сбор. «Бунт декабристов», Л., 1926; И. Звавич, Восстание 14 декабря и английское общественное мнение, «Печать и Революция», 1925, кн. 8). Поэтому в европ. лит-ре мы находим несколько произведений, в к-рых говорится о Сибири в связи с героями 14 декабря. На первом месте здесь следует поставить поэму — немецкого писателя А. Шамиссо «Изгнанники» («Die Verbannten», 1831). Первая часть ее представляет вольный перевод «Войнаровского» Рылеева, точнее ее центрального эпизода — описания встречи в Якутске сподвижника Мазепы с историографом Миллером (позднее был сделан, и более близкий к подлиннику немецкий перевод поэмы Рылеева — Роб. Липпертом); вторая часть повествует об аналогичной встрече декабриста А. Бестужева с ученым иноземцем, путешествующим по Сиб. (А. Эрманом); в глухую зимнюю ночь Бестужев рассказывает своему собеседнику историю восстания 14 декабря и предсказывает грядущие мятежи и народные волнения. Колорита сев. природы, к-рый внес в свою поэму Шамиссо, сам бывший путешественником, географом и натуралистом (совершивший, м. пр., кругосветное путешествие в рус. экспедиции Коцебу), лишены др. европейские произведения на тему о рус. декабристах. Поэма Альфреда де Виньи «Wanda. Histoire Russe» (стихотворный перевод Е. Волчанецкой в «Голосе Минувшего», 1913, № 12), навеянная мемуарами о России Кюстина и книгой Н. Тургенева («Россия и русские»), передает историю кн. Е. П. Трубецкой в форме разговора на балу в Париже. Русская княгиня рассказывает здесь о своей сестре, к-рая отправилась вслед за мужем декабристом «в далекую Сибирь, отчизну льда и снега, в берлогах медведей ища себе ночлега» и «с мужем черный хлеб делить осуждена, и стужу зимнюю и тяжкие лишенья, и чашу горькую труда и униже-нья». А. Дюма в занимательном романе «Memoire d’un maitre d’armes» (рус. перевод «Учитель фехтования», Л., 1925) воспроизвел историю Полины Гебль, француженки, бывшей замужем за декабристом—И. Анненковым и также последовавшей за ним в Сиб., но прибавил к тем рассказам о ней, к-рые слышал в России, много фантастических эпизодов и несколько легкомысленно отнесся к описательной, стороне повествования: Сиб. занимает здесь далеко не первое место и описана в самых общих чертах. Ф. Ф. Вигель в своих «Записках» справедливо подверг суровой критике этот роман, в к-ром Дюма «загнал навстречу своему герою всех волков и медведей изо всей России и на необитаемой, беспредельной снежной равнине при сорока градусах мороза и при свете северного сияния заставил его с ними сражаться».

Более полно отразилась Сиб. в польской литературе. Это вызвано разгромом польского восстания 1831, ссылкой в Сиб. многих повстанцев и наступившей моральной и полит. депрессией среди тех кругов шляхты и интеллигенции Польши, к-рые были связаны с неудачным восстанием. Естественно, что Сиб. отразилась в польской лит-ре 30-х и 40-х гг. через призму этих ущербных настроений, как далекая страна наказания, суровый и безрадостный край. Свою поэму «Дзяды» Мицкевич закончил за границей «эпизодом» о России и обращением к «друзьям-москалям» («Do przyjaciol moskali»), под к-рыми разумеет декабристов, томящихся в глубине сиб. темниц: «Пускай к вам речь моя из стран oсвободы даль-ной домчится на рубеж пустыни ледяной, и в край изгнания, далекий и печальный, приносит с воли весть, как журавли весной» (перев. Тана). За границей же написанная поэма Ю. Словацкого «Ангелли» (Париж, 1838), полная загадочных символических намеков и реминисценций из библии и Данте, с ее идеей добровольного искупительного страдания и жертвы, очень типична для упадочн. мессианистических настроений польской эмиграции. Поэт намеренно избегает реального живописания и переносится в воображаемую, стилизованную Сиб., имеющую, впрочем, мало общего с настоящей Сибирью. В более позднем произведении («Беньовском», 1841) Словацкий хотел еще раз вернуться к изображению Сиб. и Дальнего Востока, хотя история знаменитого авантюриста и на этот раз была лишь поводом для того, чтобы высказать ряд патриотических и философских размышлений по поводу тягостных судеб польского народа; поэма эта осталась неоконченной и оборвалась на похождениях Беньовского в Крыму. Последующая польская лит-pa, касавшаяся Сиб., внесла в общем мало нового в ее изображение; появилось много воспоминаний ссыльных поляков: Раф. Блон-ского, И. Кобылецкого, Ант. Пауши, Евг. Жмиевского, Ад. Янушкевича, К. Волицкого, В. Мигурского, Руфи-на Пиотровского, Густава Зелинского, Бронислава Залесского, Евы Фелинской и др.; последняя, м. пр., утверждает, что в жизни ссыльных поляков в Сиб. «нашли бы ряд великолепных тем и Вальтер Скотт и Дефо» однако, сколько-нибудь крупного беллетриста-поляка, к-рый взялся бы за этот сюжет, не нашлось; лишь группа ученых и писателей, оказавшихся в ссылке в 80-х годах и изучавших Сибирь, дала ряд очерков и рассказов, основанных на действительном знании сиб. природы и быта; таковы, напр., якутские рассказы А. Шиманского, Сохачевского, В. Серошевского (ему же принадлежит недавно изданный роман «Беньовский»).

Зап.-европ. лит-ра 40—60-х гг. в своем изображении Сиб. находится все еще в полной зависимости от сентиментальных повестей начала века Те затруднения, какие обычно встречает иностранный писатель, описывая совершенно незнакомую ему жизнь, принуждают его к тесной зависимости от старой литер. традиции, и к приверженности его готовым шаблонам повествования: это часто служит причиной нередких анахронизмов. В данном случае нельзя, однако, забывать и о том, что реалистическая лит-ра середины XIX в., создававшаяся, гл. обр., представителями европ. средней и мелкой буржуазии, в произведениях сентименталистов начала века могла найти для себя опору, свойственную «и по идеологии и стилю. Прокатившаяся в 1848 по всей Европе волна рев. движения оживила интерес читателей к судьбе ссыльных и заключенных. Некоторую роль в этом отношении могло сыграть удачное бегство Бакунина из Сибири. Во всяком случае сюжетная схема «Елисаветы» Коттэнь или «Параши» Ксавье-де-Местра с легкими вариациями все еще повторяется в романе и драме (напр., L. M a r c h i o n i, Elisabetta ossia la figlia dell’esiliato, Drama, 1869;V о g 1, Em Cefangener in Sibirien, Drama, 1850, есть французская переработка; «Die Treue Liebe oder: Die Verbannten in Sibirien, Novelle, Berl., 1860; A g a Mrs. The Adventures of a serf’s wife among the mines of Siberia, London, 1866); появляются новые рассказы о приключениях ссыльных (иногда поляков, французов, немцев, напр., написанная в начале 40-х гг. драма Lafont et Parfait, «Un frangais en Siberie», итальянский перевод 1844; «Schultze und Muller in Sibirien»—1865 и мн. др.), повествования о бегстве их из Сиб., либо, наконец, новые вариации на темы о «знаменитых заключенных» вроде романа Варвары Гофланд «Дочь Меньшикова» (1843) или «Изгнание в Сибирь Ф. Головина» рассказа Кербера (1852). С конца 60-х гг. эта своеобразная лит-pa о сиб. изгнанниках и беглецах значит. увеличивается благодаря интересу к рус. политической жизни вообще, и в частности к рев. деятельности народников. Европ. пресса с большим вниманием следила тогда за борьбой классов в России, за теми серьезными конфликтами общества и власти, в к-рых многие прозревали уже настоящую угрозу самодержавному строю. Чем напряженнее становилась борьба, тем сильнее росло к ней внимание на Западе, все чаще находя свое отражение и в публицистике и в художественной литературе. Модной делается тема о «русском нигилисте» — революционере, и писатели не жалеют красок для изображения темных сторон рус. каторги и ссылки. Развитие этой лит-ры идет одновременно в нескольких направлениях; сентиментальная традиция, воскресшая еще в одном из поздних романов Эмиля Сувер-стра (1806—54), писателя 30—40-х гг., особенностью к-рого была сильная моралистическая тенденция (см. его: «Pendant le moisson. Les Bannis», Siberie, Paris, 1852, первоначально в «Magasin Pittoresque») , продолжает свое развитие в книге Ламота «Мученики Сибири» (А. Lamoth, Des martyrs de la Siberie, Vols 1— 3, Paris, 1869). С др. стороны—Сибирью, как живописным фоном для повествования, и историей ссыльного беглеца, как удобной сюжетной канвой, заинтересовывается авантюрный роман («La Route de la Siberie, aventures des deux deportes nihilistes» Лю-сьена Томэна, 1832; La vie en Siberie, aventures de trois fugitifs en Siberie» Тиссо и Амеро, 1881, 6 изд., есть английский перевод; сюда же относится — «Un francais en Siberie, aventures du Comte de Montleu» E. Мюллера, 1884, 4 издания). Из произведений второй группы наиб. известность получил роман Жюля Верна (1828—1905): «Михаил Строгов. Москва — Иркутск» (1876), множество изданий (переведен на все европ. языки), в основу к-рого положены солидные сведения из области географии, но к-рый полон смешными историческими извращениями бытовых черт эпохи. Но в 80-е годы европ. читатели уже не удовлетворялись созданиями фантазии, а требовали

Пожар Иркутска. Драма Жюля Верна и Деннери „Михаил Строгов» на сцене парижского театра Шатлэ

правдивых описаний и точных данных. В известной степени этому удовлетворяли выдаваемые за подлинные мемуары и письма заключенных в Сиб., к-рых появилось тогда множество на всех европ. языках. В создании всей этой лит-ры Англия не отставала от Германии или Франции, тем более, что удобными поводами для этого были политические столкновения двух держав на почве восточного вопроса, вызвавшие в Англии рост руссо-фобских настроений. О. Уайльд в 1881 пишет пьесу на рус. сюжет «Вера или нигилисты», в к-рой действие открывается в корчме на сиб. тракте; Генти (Hunti) создает приключенческий роман для юношества «Condemned as a nihilist», в к-ром идет речь, м. пр., и о Сибири. Большое любопытство возбуждает к себе вышедшая в 1890 книга американца Дж. Кеннана «Сибирь и ссылка» (в 1870 он выпустил книгу «Кочевая жизнь в Сибири»), где он дает беспощадную критику рус. каторги и ссылки. Книга Кеннана представляет собою не только публицистический трактат, но также и мастерское худож. произведение, из к-рого Европа впервые получила верное понятие о сиб. природе, жизни в сиб. городах и т. д. Книгой Кеннана и ее рус. отголосками инспирирована была и резко осуждавшая российскую действительность ода английского поэта Чарльза Альджернона Сюинберна «Россия», напечатанная в журнале «Фортнайтли Ревью» (1890, август), в к-рой Сиб. изображена красками Данте, как ад на земле. Интересным исключением из очень однообразной европейской лит-ры о Сиб. явились этнографические охотничьи новеллы немецкого писателя Эгона ф. Капперра (Egon v. Kappherr): «Шайтан», «Сибирские и русские истории» и «Сын лесов» 1913). Эти заметки аристократа — туриста и охотника — не лишены до известной степени привлекательности в своей пейзажной и этнографической части и грешат лишь, б. м., временами слишком сильной идеализацией сиб. природы и быта, в к-рую автор впадает, отталкиваясь от предшествовавшей ему европейской лит-ры о Сиб., но в полном согласии с психоидеологией своей общественной среды.

Толчок к новому под’ему интереса к Сиб., и при том в новой плоскости, Зап. Европе дала империалистическая война 1914—18. В последние годы выходит довольно много беллетристических произведений на сиб. темы, написанных германскими, австрийскими и др. солдатами и офицерами, побывавшими в Сиб. в качестве военнопленных. Из множества произведений этого типа критика отметила вышедший в 1927 роман Иозефа Рота: «Бегство без конца» (J. Roth, Die Flucht ohne Ende), острую картину послевоенной Европы; здесь описаны скитания германского военнопленного, начавшиеся в Сиб. и кончившиеся в Париже. Назовем также крупного венгерского писателя Геза Гиони, умершего в рус. плену в 1917 и посвятившего Сиб. ряд стихотворений и рассказов. Др. венгерскому писателю—Балогу (Balogh) принадлежит «Сибирская биография Г. Гиони» (Gyoni Gesa, Sziberiai eletrajza, Будапешт, 1927).

В 1924 вышел, заставивший говорить о себе, роман немецкого писателя Рудольфа Гейста «Сибиряк Нижин», в к-ром изображены эпизоды, будто бы относящиеся к началу пролетарской рев. в Сибири. Герой романа — рыбак, живущий в Сев. Сиб. в воображаемом поселке Антатове и горячо увлеченный идеей рев. служения пролетариату после Октябрьских событий, когда весть о них дошла до его медвежьего угла. Однако Нижин не может разобраться в людях и отличить «настоящих» большевиков, от «не-настоящих», в наивной характеристике к-рых автор проявил полное непонимание рев. эпохи и явственно обнажил свою типичную мелкобуржуазную позицию. Вульгарный психологизм романа вплетен однако в острую авантюрную фабулу. В поисках идеальных «освободителей народа» и настоящего «народного» дела, к которому можно было бы приложить свою рев. энергию, Нижин доводит до сведения правительственного комиссара, что на север от Антатова, на самой поверхности земли, под снегом, лежат огромные пласты каменного угля, и ведет туда, для отыскания богатства, специально снаряженную экспедицию. Экспедиция погибает от метели недалеко от чудесных залежей и вместе с ней погибает тайна местонахождения угля. Идея произведения заключается в иллюстрации того положения, что природа оказывается сильнее как «злых», так и «добрых» героев романа.

Подводя итоги всему сказанному можно положительно утверждать, что в европ. художественной лит-ре Сиб. отразилась в общем достаточно слабо, при том основой интереса к ней зап.-европ. лит-ры была колониальная экспансия, с идеей к-рой на протяжении не одного столетия носились командующие классы передовых капиталистических стран.

IV. Бурятская литература. Монгольскую письменность буряты получили вскоре после распространения буддизма в Забайкалье (см. Ламаизм), но долгое время широкого распространения монгольская грамотность не имела, т. к. разговорный язык значительно отличался от письменного литературного языка. Грамотность сделалась своего рода привилегией духовенства (ламства) и зажиточных классов.

Ламство создало большую переводную (с тибетского языка) культовую литературу. При крупных монастырях были образованы библиотеки и кустарное печатание книг (путем ксилографии). Медленнее развивалась светская литература — она обнимала преимущественно исторические сочинения (полулегендарные истории отдельных бурятских родов).

Западные районы Бурятии, где ламаизм широкого распространения не получил, совсем не имели письменности. Попытки создания алфавита в дореволюционное время не были доведены до конца. Зато чрезвычайным богатством отличается устный народный эпос зап. бурят. Сохранилось много былин, сказок, песен. Сюжетами былин являются героические подвиги богатырей и их борьба с представителями злого начала. Существуют эпопеи в несколько тысяч и даже десятков тысяч стихов (Ге-сер-Богдо, Ашир-Богдо, Хурин-Алтан-Хубун и др.).
Господствовавший в период проникновения ламаизма в Бурятию феодально-родовой строй, сохранявший свои основные черты почти до конца XIX века, представлял весьма благоприятную для развития новой религии почву. Удельный вес ламства в Бурятии долгое время был весьма велик (см. Ламаизм). Ламаизм стал крупнейшим фактором социальной жизни Бурятии, наложившим отпечаток на все стороны быта; он подчинял своим интересам и извращал все ростки национальной культуры. Этим и было обусловлено долгое отсутствие светской письменной литры у бурят. На базе роста капитализма начала расти и светская культура бурятского народа, что приблизительно относится к началу второй половины XIX века.

Нарождающаяся национальная буржуазия выдвинула на историческую сцену и национально-буржуазную интеллигенцию, оппозиционно-настроенную в отношении русского империализма и царизма, стремившегося колонизовать и русифицировать Бурятию. Движение бурятской интеллигенции, начавшееся с требования культурно-национальной автономии, по мере общего роста рев. движения в России (1905) и классового расслоения в бурятском улусе постепенно стало принимать характер массового национально-освободительного движения. Этот период (с 1905 по 1917) явился в то же время начальным периодом развития бурятской литературы. В сиб. печати впервые появляются произведения бурятских писателей. Основной мотив большинства из них—протест против национального и классового (феодального) угнетения (см. публицистику в журн. «Сибирские Вопросы» в 1907, пьесу «Ухул» Д. Абошеева). Отсюда идея просветительства в пьесах («Архин-Зимэ» Барлукова, «Хар-ташан» Ч. Базарона), сатира на ноенство и русское чиновничество («Жигдэн» Б. Барадийн) и подчеркивание происходящего в условиях роста капитализма классового расслоения в улусе (пьесы А. Тур-гэна и Барлукова «Архин-Зимэ», «Хубха Чоно»).

Наиб. типичным по своему замыслу произведением, представляющим стиль бурятской лит-ры этого периода, является пьеса «Архин-Зимэ», в к-рой даны типы беззаботного, консервативного, начавшего деградировать ноена Хонгора и предприимчивого улус-ника Сойбона.

Ограниченная рамками буржуазно-демократического строя, бурятская лит-pa не могла выявить себя до победы Октябрьской революции. Только Октябрьская революция могла создать и создала все предпосылки для широкого развития бурятской литературы, которая с этого момента вступает на путь широкого развития.

Первый период послереволюционного развития Бурятии (с октября 1917 по 1922), затянувшийся вследствие гражданской войны, составляет буржуазно-демократический этап послеоктябрьской литературы. Лит-pa этого периода, представленная в основном националистической интеллигенцией (Солбонэ-Туя, Барадийн, Намжилон, Ч. Базарон и др.) выражала интересы всей бурятской «степи» и ее поэтизацию.
Идеализируя «степь», при сознательном затушевании социальной действительности и классовой борьбы в бурятском улусе, эти писатели выступали ярыми противниками города («город чужд и не близок… скучен, скучен во всем». Солбонэ-Туя. Сб. стих. «Цветостепь»).

Одним из таких произведений, являвшимся в свое время средством воодушевления кулацко-ноенатс-кой молодежи, был националистический гимн «Бурят-монгол биденэ» (Д. Намжилон).

Особо следует указать на явно антисоветскую, правоэсеровскую публицистику журнала «Голос Бурят-Монгола», издававшегося в Верхнеудинске в 1922, с большим усердием отводившего свои страницы громовыми речами в даль-восточной учредилке редактора П. Дамбинова (Солбонэ-Туя) против большевизма и «кремлевских заправил». Этот журнальчик был в то же время и органом «национал-демократической» литературы

Социальная сущность бурятской «национал-демократической» лит-ры особенно отчетливо выявилась после советизации Бурятии, когда значительная часть «национал-демократических» писателей, сведя почти на-нет свою рифмованную патетику о «степи», против «города многошумного» и большевизма,— предалась мистике и символизму, занявшись на досуге воспроизведением божественных рассказов из лам-ской литры («Бурято-монгольское чтение» И. Мал-кова) или бежала в доисторическое прошлое (поэма «Балта-Бэргэн» Солбонэ-Туя), лишь бы не видеть «грядущего мира и совершающихся сейчас перемен».

Позиция другой части этих писателей (Б. Бара-дийн, Д. Намжилон, Ч. Базарон и др.) выразилась в многозначительном молчании, хотя в предыдущий буржуазно-демократич. период она заявила себя как воинствующая национал-демократическая группировка. Она обнаружила признаки творческого вырождения и полную неспособность приблизиться к современности.

Более последовательная в своей борьбе против завоеваний Октября часть бурятских писателей сконцентрировала свое внимание на судьбе кулаков (стих. «Саяны»), обреченных историей на неизбежную гибель; в разных поэтических аллегориях или со всей откровенностью разглагольствуя о «юрте восьмипалой, покосившейся», которую неизвестно «в годах и днях летучих какая участь ждет» (Мунко-Саридак «Саяны»).

По мере соц. преобразования Бурятии, активная часть буржуазно-кулацкой агентуры в бурятской художественной лит-ре еще истеричнее вопила о «бесчеловечности железа-исполина» для «Саянов» и о том, что: «Хоть здесь ничто не вечно, не вечна и краса, но как бесчеловечно в чугун одеть леса» (Мун-ко-Саридак «Саяны»).

В эти годы еще не было в Бурятии более или менее подготовленных кадров марксистской критики, к-рые вскрывали бы завуалированные аллегориями замыслы реакционных и правооппортунисти-ческих литераторов. Следствием молодости и неопытности бурятской марксистской критики явилось недостаточное осознание роли лит-ры, как орудия классовой борьбы, отсюда и слабая борьба с буржуазно-кулацкими вылазками в литературе.

Реакционный и правооппортунистический сектор бурятской лит-ры, учтя это обстоятельство, стремился всячески проникнуть в область культурного строительства, в первую очередь в область национального искусства. Отражением этого являлось: искусственное насаждение понятий из древнего мертвого языка, ориентация на ламское искусство, попытка прививки условно-мистического принципа в театре.

Однако бурный рост строительства и новые бытовые отношения оказывают сильнейшее влияние на часть старой, попутнической, интеллигенции, тем самым производя процесс дифференциации и в ее среде. Близкие нам слои бурятского литературного попутничества уже сейчас обнаруживают тенденцию к перерастанию в литературных союзников (Нацов, Батоциренов и другие).

В современной попутнической литературе наиб. видным поэтом является Г. Дагуров, выявившийся в послереволюционные годы. Но влияние прошлого и в нем еще настолько сильно, что он продолжает оставаться в стороне от современной тематики, работая на «нейтральном» материале, художественно реабилитируя легенды бурятской старины (поэма «Байкал»).

Положительные явления, происходящие в попутническом секторе бурятской литературы, ни в какой мере не снимают с ведущей части бурятской литературы ответственности за состояние попутнического сектора. Наоборот, они требуют еще более повышенного внимания к нему и (всяческой помощи в целях действительного перерастания попутчиков в подлинных союзников молодой бурятской пролетарской литературы как по линии овладения методом диалектического материализма, так и изжития мелкобуржуазной двойственности, колебаний и происходящих на этой основе идеологических прорывов в творческой практике.

Художественная лит-pa Бурятии, действительно выражающая интересы трудящихся, появилась лишь в начале восстановительного периода, т.-е. в начале советизации прибайкальской части Бурятии, хотя стихийные революционные элементы в виде устной сатиры, песен или даже отдельных произведений (пьеса А. Тургена) были в ней еще до революции.

Вызванные революцией к активной борьбе за Советскую Бурятию, трудящиеся массы, выдвинули группу молодых писателей (Сампилон, X. Намсара-ев, Б. Абидуев, Б. Базаров и др.). Эта группа революционных писателей, творчески спаянная с современностью, с интересами трудящихся, внесла новые, созвучные эпохе социальные мотивы в бурятскую лит-ру, все более и более насыщая ее революционным пафосом и классовой целеустремленностью, хотя в их творческом методе большое место еще занимают схематизм, натурализм и бытовизм.

Первым вкладом этого периода являются составленные литературным молодняком революционные, комсомольские и лирические песни, частушки («Ма-най залучудай зорилга», «Учитель-Ленин» и др., перевод «Интернационала» и «Молодой гвардии»), стихотворения, воспевающие Октябрь (правда, часто весьма неконкретно или в духе поэзии космизма), стихи, воспевающие национальное и социальное освобождение трудящихся, соц. реконструкцию хоз-ва, стихи, разоблачающие реакционное кулачество, ноенатство и ламство.

Но большинство этих произведений, несмотря на свою агитационность и злободневность, не представляет еще материала значительной хужествен-ной ценности.

Более значительными произведениями этого периода являются новеллы X. Намсараева «Хара Чи-райта», «Как овца наказала ламу» и повесть «Умцо ба хомто».

В первой новелле метко обрисован тип суеверного улусника (крестьянина), думающего, что его болезнь — злой рок судьбы: попутно вскрыты суеверия и шарлатанство ламства, наживающегося на народн. предрассудках. В другой новелле «Как овца наказала ламу» с большим мастерством дана бытовая сценка из жизни лам. Ламство, бывшее и являющееся в значительной степени и сейчас в условиях Бурятии крупнейшим паразитическим слоем, выведено в этих двух произведениях во всей его омерзительности. Эти новеллы, вскрывающие шарлатанство и бытовой бандитизм ламства, заслуженно могут быть отнесены к лучшим произведениям бурятской антирелигиозной сатиры. Однако нельзя не отметить некоторую односторонность творчества X. Намсараева, заключающуюся в показе лишь одних отрицательных сторон улусного быта, что, несомненно, об’ясняется и далеко недостаточным осознанием и восприятием писателем новых, здоровых элементов рождающегося на базе соц. реконструкции улуса нового соц. быта. Повесть «Умцо бо хомто», из быта колхоза, является более значительным по своей тематике произведением. Но автор не вполне справился с этим заданием, не дал развернутой картины жесточайшей классовой борьбы бедноты в союзе с середняком против кулачества.

Событием является выход в свет в 1932 сб. стихотворений «Наранай тул» молодого пролетарского поэта Б. Абидуева, — сб., в к-ром собрано творчество последних трех лет (сорок одно стихотворение). Б. Абидуев выглядит здесь поэтом уже значительно оформившимся как по своей идеологии, так и по технике стихосложения. Им совершен большой сдвиг в реконструкции старого аллитерационного бурятского стиха, основанного на так наз. звуковом повторе, ведущем свое начало из старой шаманской и устной народной поэзии. Таким образом, поэт является новатором бурятского стиха, пионером свободного стихосложения. Но методом социальных обобщений Абидуев еще не обладает, страдая характерным для всей современной бурятской лит-ры схематизмом и натурализмом.

Говоря о бурятской поэзии, нельзя не отметить явлений,чреватых опасностью потери классовой целеустремленности. Эти явления обнаруживаются в произведениях отдельных поэтов (напр., лирическое стихотворение «Жаворонок» поэта-комсомольца В. Галданова) и порой преобладают над социальными мотивами. Произведения молодого поэта и прозаика комсомольца Б. Базарова, работающего помимо комсомольской тематики над вопросами освобождения бурятской женщины, страдают недостатками, аналогичными творчеству Б. Абидуева.

Самыми замечательными явлениями в бурятской литре последнего времени являются проникновение в нее производственной, рабочей тематики (стихотворение «Паровоз», поэма «Промфинплан на сто» и др.) и начало выхода литературно-художественной периодики — журнала «Тэмэсылан Чимэк» («Знамя, Борьбы»).

Суммируя сказанное, следует отметить, что сравнительно низкий уровень художественного мастерства бурятского писательства со всей силой подчеркивает необходимость литературной учебы, повышения квалификации, поднятия марксистско-ленинского образования, критического изучения писателями Бурятии художественного мастерства классиков лит-ры, при широком освоении богатейшего опыта пролетарской лит-ры СССР и, при всем этом, повышения познавательной и организующей роли советской литературы. Вырабатывая марксистско-ленинское мировоззрение, изучая и творчески реализуя генеральную линию партии в лит-ре, бурятские писатели в ближайшем будущем сумеют дать достойные эпохи, подлинно революционные и высоко-художественные произведения, к-рые полнее и правдивее отобразят практику и перспективу могучих реконструктивных процессов, совершающихся на промышленных новостройках и колхозно-совхозных полях Советской Бурятии.

Литература

  1. Барадин, Б. Отрывки из бурятской народной литературы, СПб., 1910;
  2. Жамцарано, Ц. Материалы к изучению устной лит.-ры монгольских племен, „Зап. Восточ. Отд. Р. Археолог. Об-ва», т. XVII, в.в. II—III, СПб., 1903;
  3. его же. Произведения народной словесности бурят. Пб., 1913;
  4. Руднев, А. Д. Ха-Ошир. Перевод отрывка бур. былины, сб. Музея Антроп. и Этнографии, т. V, в. II, Л., 1925;
  5. Санжеев, Г. Песнопения аларских бурят, „Зап. Коллегии Востоковедов», т. III, в. II, Л., 1930;
  6. Лауфер, Б. Очерк монгольской литературы, Л., 1927;
  7. Бадмаев, А. В. И. Ленин в бурятской песне, „Бурятоведческий Сборник», в. I, Иркутск, изд. Бур.-монг. секции Вот.-Сиб. Отд. Р. Г. Об-ва», 1926;
  8. Бертагаев, Г. Новые песни бурятской молодежи, там-же, 66. III—IV, 1927.
  9. Межов, В. И. Сиб. библиография, т. III, М., 1891;
  10. Азадовский, М. Сибирь в рус. художественной литературе, в. I; Периодические издания Европ. России, Иркутск, 1925 („Изв. Вост.-Сиб. Отд. Р. Г. Об-ва», т. LI, и отдельно);
  11. Здобнов, Н. В. Материалы для сиб. словаря писателей, М., 1927;
  12. Азадовский, М. Несколько замечаний по поводу „Сиб. словаря писателей» („Советская Азия», 1931, I—II);
  13. Вейсберг, Э. и Пушкарев, Г. Сибирь в художественной литературе, М., 1926;
  14. Межерова, Ё. и Нагибина, А. литер. отдел газеты „Восточное Обозрение», Библиографические материалы «Сибирский литер.-краеведческий сборник», Иркутск, 1928;
  15. Стож. Словарь сиб. писателей, поэтов и ученых, Иркутск, 1916 (см. также рец. М. Азадовского „Сиб. Записки», Красноярск, 1917, VI).
  16. Goedes, G. Textes d’auteurs grecs et latin relatifs a 1’extreme Orient, Paris, 1910;
  17. Tomaschek, N. Kritik d. altesten Nachrichten fiber den Skytischen Norden, „Sitzungsberg. d. Wien. Akad., phil.-hist. Classe», Bd. CXVII;
  18. Мищенко, Ф. Известия-Геродота о вне-скифских землях России, „Журн. Мин-ва Народ. Просвещения», СПб., 1896, 12;
  19. Weinhold. Die Polar-gegenden Europasnach den Vorstellungen d. deutschen Mittelalters, „Sitzb. d. Nier. Akad Bd. LXVIII; Larsen. K. Cervante Vorstellungen vom Norden, „Studien z. Vergleich. Littgesch». 1905, Bd. V; Le nevigations de Pantagruel, Paris, 1905;
  20. Оксенов Л.Сибирь до эпохи Ермака по сведениям западно-европейских писателей и путешественников (1245—1578), „Томск. Губ. Вед.», 1888, 2—6, 8—13;
  21. Тыжнов, И. Обзор иностранных известий о Сибири 2-й полов. XVI века, „Сиб. Сборн.» 1887 и „Литературный Сборн.», Иркутск., 1890;
  22. Алексеев, М. П. Сибирь в известиях иностранных писателей и путешественников, Иркутск, 1932;
  23. его же, Сибирь в романе Д. Дефо. Иркутск, 1928.
  24. Marlino, P. L, Orient dans la literature franfaise XVII—XVIII, Paris, 1906;
  25. Conant, M. P. The Orientaltale in England in XVIII cent. London, 1908;
  26. Reichweiti, A. China und Europa, Berlin, 1923.
  27. О поэме Шемиссо: Алексеев, М. П. Немецкая поэма о декабристах, веб. „Бунт Декабристов», Л., 1926;
  28. Азадовский, М. Поэма Шамиссо о декабристе Бестужеве, „Сиб. Огни», 1926, 3;
  29. Вихлянцева, В. Перевод поэмы Шемиссо „Сиб. Огни», 1930, 1.
  30. Michallanik. Dzieje Polakow na Syberji, Krakow, 1928;
  31. новое комментированное изд. „Беньовского» Славацкого—Klelner’a J. (Krakow, 1923);
  32. „Ангелли», перев. А. К. Виноградова, М., 1913;
  33. о поэме Сюинберна: Алексеев, М. П. Сибирская ссылка и английский поэт, „Сиб. Огни», 1928, 4;
  34. о романе Руд. Гейста: Маца, И. литература и пролетариат на Западе, М., 1927;
  35. Ernest D. Baker’a. Guide to the best Fiction in Englich. London, 1913 (см. Index s. v. „Sibetia»)
  36. „Catalogue de la Section des Russica», St. Peterb., 1873, 2 тома;
  37. Межов, В. Сиб. библиография, т. III, СПб. 1892. 

Выходные данные материала:

Жанр материала: Др. энциклопедии | Автор(ы): Ширабон С., Алексеев М. | Источник(и): Сибирская советская энциклопедия. В 4 т. — [Новосибирск], 1929–1992 | Дата публикации оригинала (хрестоматии): 1929 | Дата последней редакции в Иркипедии: 19 мая 2016

Примечание: "Авторский коллектив" означает совокупность всех сотрудников и нештатных авторов Иркипедии, которые создавали статью и вносили в неё правки и дополнения по мере необходимости.

Материал размещен в рубриках:

Тематический указатель: Сибирская советская энциклопедия | Иркутская область | Иркутская область в энциклопедиях