Из книги «Иркутск, Иркутск... Истории старого города» // Гольдфарб С. «Иркутск. Бег времени»

Гольдфарб Станислав Иосифович (род. 5 августа 1956 г. в Харькове), журналист, писатель, историк, доктор исторических наук. Член Союза российских писателей. Председатель Иркутского отделения Союза российских писателей. Автор книг «Мир Байкала», «Золотая кариока», «Час выбора» и др.

Над летниками тесными бурятов

Сыченный дух да хмель болотных трав;

Сюда бежали, бросивши Саратов,

И вольный Дон, и старой веры нрав.

И город встал в пролете этом узком,

Суму снегов надевши набекрень,

И наречен он был в веках Иркутском,

Окуренный пожарами курень.

Михаил Скуратов

В 1647 году в старинных русских актах впервые встречается на­звание новой реки – Иркут. Открыл ее «енисейский сын бояр­ский, бывший прикащик пашенных крестьян Иван Похабов».

Думал ли, гадал ли он, что именно у этого «кипящего» притока Анга­ры будет поставлен рубленый город, названный Иркутском? Увидел ли опытным глазом «передовщика», сколь пригожи здесь места, или другие заботы и мысли владели им в тот момент, когда отписывал бумагу о реке Иркуте?

История основания Иркутска покрыта тайной. Казалось бы, существу­ют неопровержимые факты, но появляются новые и новые свидетельства, которые изменяют сложившееся мнение. Известный исследователь исто­рии сибирских городов профессор Дмитрий Резун так и написал: «В исто­рии есть факты, которые всегда останутся легендами, ибо они не могут быть подтверждены архивными документами, и главным аргументом их доказательности может являться лишь логика исторического процесса. Так обстоит дело с первоначальной историей основания Иркутского острога». Долгое время считалось, что основанию острога предшествовало строительство зимовья на Дьячем острове в устье Иркута. Новые документы позволили сделать вывод: в отличие от многих других сибирских острогов, Иркутский не имел в качестве предшественника зимовья – оборонитель­ного сооружения простейшего вида. Были уточнены дата основания и имя человека, который построил острог.

Летом 1661 года Похабов, но не Иван, а Яков, во главе отряда служи­лых людей приступил к возведению укреплений. И полетел гонец в вое­водский город Енисейск с донесением: «Государя царя великого князя Алексея Михайловича и всея Великие и Малые и Белые России самодерж­ца воеводе Ивану Ивановичу енисейский сын боярский Якунька Иванов Похабов челом бьет. В нынешнем 169-м (1661) году июля в шестой день против Иркута реки на Верхоленской стороне государев новый острог слу­жилыми людьми ставлю, и башни и потолок срублены, и государев жит­ный анбар служилые люди рубят, а на анбаре башня, а острог не ставлен, потому что снег не достает, лесу близко нет, лес удален от реки. А инде стало острогу поставить негде, а где ныне бог позволил острог поставить, и тут место самое лучшее, угоже для пашени, скотинной выпуски, сенные покосы и рыбные ловли все близко, а опроче того места острогу ставить стало негде, близ реки лесу нет, стали места степные и неугожие. А как Бог совершит наготово острог, и о том будет писано в Енисейский острог к во­еводе Ивану Ивановичу».

Но Дмитрий Резун вновь обращает внимание, что во всех списках ир­кутских летописей утверждается, что первый острог все-таки был постав­лен в устье Иркута на Дьячем острове в 1650-х годах. Далее приводим мне­ние ученого относительно основателя острога: «Этот район (речь идет о за­падном Прибайкалье. – С. Г.) был хорошо известен также и боевому со­товарищу И. Похабова енисейскому сотнику М. Перфильеву, который с начала 1630-х годов не раз ходил по Ангаре и верхней Лене, причем воен­ная судьба не раз сталкивала вместе Ивана Похабова и Максима Перфи­льева. Они не раз сменяли друг друга в должности приказчиков Братского острога, а в 1646 году именно Иван спас Максима от верной гибели, ког­да толпы бурят осадили Братский острог, где засел со своим малочислен­ным отрядом Максим. Народные казачьи предания упорно соединяют эти два имени... И само название острова в устье Иркута, где Иван Похабов в начале 1650-х годов поставил небольшой острог, также может быть связа­но только с именем Максима, ибо он, до того как поменять перо на саб­лю, служил подьячим в енисейской приказной избе, пользовался большим авторитетом у властей и казаков, которые за глаза называли его дьяком. Поэтому мы полагаем, что сам остров был в свое время открыт именно М. Перфильевым, а Иван Похабов, разбив князца Нарея, мог поставить не­большое зимовье-острог на этом острове как свою опорную базу перед большим походом через Байкал... Во всяком случае, народные историчес­кие предания далеко не случайно связывают воедино имена Перфильева, Похабова и остров Дьячий».

Трудно, конечно, судить однозначно, «менять или не менять» дату ос­нования Иркутска, отдавать ли пальму первенства в деле основания Ир­кутского острога казаку Перфильеву. Но пусть и это мнение участвует в давнем споре историков относительно основания будущего города.

Термин «острог» имел несколько значений. Но прежде всего острогом называли тип крепостного сооружения. Когда говорили: «острог» – это оз­начало, что прочие хозяйственные и административные строения внутри него не имеют оборонительных приспособлений. Роль последних выпол­няли башни и ограда.

Остроги не были похожи друг на друга. Опытный глаз древнего стро­ителя сразу различал их не только по внешнему виду, но и по планиров­ке, системе укреплений. Здесь все имело значение. И высота ограды, и форма оборонительных элементов.

Вот стена врытых в землю обыкновенных бревен – тынин высотой от четырех до шести метров, заостренных вверху – это «стоячий тын». Стена могла быть и косой, и в сочетании с земляным валом. Такое сооружение относили к острогам.

Теперь представим себе, что к ограждению добавили более четырех ба­шен. Укрепление переводилось в разряд городов. Но «настоящим городом» укрепление становилось, имея рубленые стены и башни. Иркутск относил­ся к разряду последних. Вот почему довольно быстро получил титул руб­леного города.

Если первая крепость Иркутска имела небольшие размеры (19,4 х 17,3 метра), то при очередной перестройке в 1670 году она имела уже квадрат­ную форму с длиной стороны в 108 метров.

Какова была конструкция Иркутского города, сказать трудно. В Красноярске, к примеру, к рубленой острожной стене через определен­ные участки были сделаны треугольные прирубы. На них укладывался помост для защитников. В Якутске ограда состояла из двух стенок, па­раллельных друг другу. Для устойчивости они соединялись переборками. Такой способ называли террасами. Поверх стен обычно делался облам, или заборало – бруствер, из-за которого можно отбивать нападение врага. Сте­ны острога нередко крыли сверху тесом. Кровля придерживалась особыми стояками.

Для каждого острога тщательно выбиралось место. Оно должно было отличаться удобными участками земли для будущей пашни, близостью ре­ки, лесов. Часто землепроходцы ставили укрепления в том месте, где река делала петлю. Тогда будущая крепость как бы замыкала собой круг.

Строители умело использовали естественные преграды – овраги, отко­сы, протоки, болота...

И еще одна замечательная особенность первых русских городов. С рос­том посадов новые поселенцы, «боясь потерять плечо соседа, пристраива­лись как можно плотнее. Компактность была непременным условием ус­пешной обороны». Таков вывод крупного исследователя истории архитек­туры В. Кочедамова.

В 1669 году Иркутск представлял собой укрепление, окруженное тыновыми стенами «с тремя по углам башнями и четвертою среди крепости, об­веденной рвом. Окружность крепости составляла 88 сажен». Высота стен была семь метров. Над ними возвышались двадцатиметровые башни.

Иркутский острог довольно часто перестраивался. Это отражалось в специальных описях. В 1684 году он выглядел следующим образом: «А по острогу строенья: 6 башен с мосты, 3 башни покрыты тесом, 3 – дранью, в 2 башнях ворота проезжие створные, у одних башенных ворот калитка проходная на железных крюках с петли железными и с замком весным, да в острожной же стене двои вороты, у одних ворот засов железный с петли железными да в острожной стене калитка малая проходная, в той же ост­рожной стене приказная изба с сенью покрыта тесом...

Да на проезжей башне казенный анбар, а у дверей замок... всереди ос­трога церковь... под папертью кругом шесть лавок о двух житнях, колоколь­ня новая рубленая шатровая с переходы, а под него четыре лавки да анбар церковный, казенный; в остроге же анбар житничный об одном житье, крыт тесом. В острожной же стене государев двор, где живут иркуцкие во­еводы, две горницы, одна под башней, а другая на жилом подклете...

Да в тех же горницах в 3 окошках колодных 3 оконницы слудныя, оби­ты железом белым, а меж теми горницами двое сени; изба ж о двух печей и кровлей, где живут воеводские люди; анбар о трех житьях покрыт тесом... погреб с выходом; над ним анбар крыт тесом; ледник, а над ледником ан­бар, крыт дранью; поварня, мыльня на режах, да за острогом мыльня ж людская; огород частокольный с воротцы, а в огороде рассадник; двор ого­рожен забором, ворота створные. В остроге ж под башнями 3 избы, где жи­вут холостые казаки. В остроге ж изба гостина двора, а против избы клеть с подклетью и сеньми, крыты дранью. В остроге ж караульная изба, а в ка­раульне три человека аманатов».

Известный русский писатель XIX века С. Максимов, автор многотом­ной книги «Сибирь и каторга», делил все русские города на «излюблен­ные» и «неизлюбленные». Иркутск был явно в числе первых. Удачное гео­графическое положение способствовало его росту. Он считался важным стратегическим опорным пунктом державы, и потому ему уделялось го­раздо больше внимания, чем острогам, которые возникли ранее. «Ир­кутск, – пишет С. В. Манассеин, – становился своего рода центром для окружающих острогов, из которого рассылаются распоряжения во все эти остроги».

Важным событием было основание в 1672 году на левом берегу Анга­ры, ниже устья Иркута (ныне поселок Жилкино), старцем Герасимом муж­ского Вознесенского монастыря. Иркутск становится центром не только светской, но и церковной власти.

В остроге хранились все богатства царские. Каждый клочок бумаги, каждый аршин ткани, обычная чернильница были вписаны в специальные счетные списки, по которым сегодня можно представить себе жизнь и быт первых иркутских жителей.

И вот уже в начале 1680 года в городе вместо приказчиков-управите- лей появляется воевода. Специально для него строят дом в две горницы.

Поначалу Иркутский острог входил в состав Енисейского уезда и во всем следовал приказам енисейского воеводы. Но уже в 1682 году Иркутск становится центром самостоятельного уезда.

В 1690 году Иркутск получил герб и печать. Он постоянно перестраи­вался. В 1693 году воевода князь Гагарин доносил в Москву, что он пост­роил «в Иркутске город со всяким городовым строением, с башнями и с вороты, с верхним и серединным и подошвенным боем».

В 1697 году Иркутск был уже крупным по тем временам городом. Каж­дая стена его укрепления равнялась 130 метрам, а высота их достигала 21 венца!

Хорошо известно то место, где располагался древний Иркутский ост­рог. Тщательные исследования А. В. Дулова говорят, что он находился на месте Спасской башни или недалеко от нее. «Государев двор» лежал на ме­сте перед современным выездом на пешеходный мост Ангарской набереж­ной; одна из угловых башен стояла в районе мемориала. А если поднять­ся на пешеходный мостик, можно легко представить себе высоту город­ской стены семидесятых-девяностых годов XVII века.

Кстати сказать, именно в девяностые годы XVII века Иркутский ост­рог был изображен в «Чертежной книге Сибири» первым сибирским кар­тографом С. Ремезовым. Этот чертеж сохранился и по сей день. Если вни­мательно изучать архивные документы, то вырисовывается любопытная система управления городом, которая сложилась в конце XVI века. В 1697 году 1 ноября по указу Петра I город передавался от одного воеводы к дру­гому. Но царский указ – указом, а вот прелюбопытнейшее замечание из счетного списка. Что принимал Перфильев? Иркутский рубленый город «по выбору всех иркуцких градских людей»? Естественно, сам город со всеми его строениями – башнями, избами, амбарами, конюшнями и про­чими строениями. В приказной избе хранились иконы – образ Пресвятой Богородицы Владимирской, «писан на цке (доске), риза и венец с коро­ною серебряные вызолочены, чеканные, поля серебряные ж, позолочены, резныя». В приказной избе был и другой образ Господа Бога и Спаса на­шего Христа Вседержителя, в подножие преподобных отец Зосимы и Сав- ватия Соловецких. Передавалась и печать серебряная: «на ней вырезан бабр поймал соболя».

Новый воевода принимал пушнину. И особую связку, предназначен­ную на подарки иноземцам. На представительские расходы отпускалось целое состояние – 40 соболей по 100 рублей каждый, 2 пуда моржовой ко­сти, 11 выдр, 32 рыси и много чего другого.

В счетном списке значатся некоторые вещи в таком количестве, что просто диву даешься, откуда они здесь взялись. Представьте себе, имелось в городе «стеклянных сосудцев сулеек и стаканов и соловеничков 114 со­судов»! Вот тебе и таежная сторона...

А еще была слюда, которая хранилась в 14 коробах. Из этой слюды де­лались окна и оконца. Имелся и приличный запас стрелкового оружия – «2 пушки медные длиною по 3 аршина по 7 вершков в станках, пушка ж медная енисейской присылки в станку, 69 ядер пушечных, 9 мушкетов с жагры, 74 мушкета в ложах без замков, 16 стволин мушкетных без лож и без замков, 9 стволин раздутых и рваных», и копья имелись, и бердыши, барабаны, протазаны и другая воинская амуниция. Новому правителю пе­редавались и все столбы – рукописные дела, касающиеся судебных дел, разбирательств, следствий. Дела здесь были разные – челобитные госуда­рю и отписки к нему же об отправленных караванах пушнины, о взаимо­отношениях с коренными жителями, о том, как строился Иркутск... Были столбы хлебного стола (своеобразного департамента), окладные книги, со­ляные книги, в коих фиксировалось все, что касается такого ценного про­дукта, как соль. Приемка такого хозяйства требовала не одного дня и но­чи... (Первое столетие Иркутска. СПб., 1902. С. 2)

Строительство острогов братской линии, в особенности Иркутского, имело не только важное экономическое, но и политическое значение. Оно содействовало укреплению безопасности бурятского населения. Ведь с се­редины XVII века западно-монгольские феодалы все чаще и чаще совер­шали опустошающие набеги на земли ангарских бурят. С вхождением по­следних в состав русского государства воинствующие кочевники поняли, что будут иметь дело с великой Московской Русью, которая разбила Золо­тую Орду.

Иркутск стал тем центром, который во многом определил пути даль­нейшего освоения края, его социально-экономического развития.

 

***

Смелость, сметливость, повадка

Рыскать по стране,

Чистоплотность, ум, приглядка

К новой стороне;

Горделивость, мысли здравость,

Юмор, жажда прав,

Добродушная лукавость,

Развеселый нрав;

Политичность дипломата

В речи при чужом,

Откровенность, вольность брата

С истым земляком;

Страсть отпетая к природе —

От степей до гор,

Дух, стремящийся к свободе,

Любящий простор;

Поиск дела, жажда света,

Юной жизни кров,

Без предела и завета К родине любовь;

Страсть отстаивать родное,

Знать: да что, да как?

Стойкость, сердце золотое, —

Вот наш сибиряк.

Иннокентий Омулевский

Отдаленная, сказочно богатая и огромная малоизведанная сибирская земля рождала фантастические рассказы, «свидетельства». Чего только не рассказывали и о самих сибиряках! Будто едят они друг друга, а на голове у них рога, что вместо стопы – чертовское копыто, что имеют третий глаз и клыки пострашнее кабаньих...

Сказки становились былями, легенды превращались в предания... Но даже много позднее, в XVIII, XIX и даже в XX веке было довольно расхо­жим нелепое и смешное утверждение, что по улицам сибирских городов медведи бродят, в избы заходят и кашу едят. Те, кто знакомился с краем не по слухам, старались рассказать правду. Вот и Семивский, автор книги «Новейшие, любопытные и достоверные повествования о Восточной Си­бири, из чего многое доныне не было всем известно», изданной 170 лет то­му назад, вынужден был написать: «...многие по сие время об Иркутской губернии думают, что она есть ужасная, не заселенная пустыня и земля как будто Богом отверженная, для житья одним только ссыльным и диким, не просвещенным народам определенная; как напротив того заключает она в себе неисчислимые выгоды, разительные красоты и неисчерпаемые источ­ники различных богатств благодетельной природы по всем трем ее царст­вам; и несмотря на отдаленность ее от российских столиц и прочих внут­ренних губерний, сама в себе имеет города и селения, при самых выгод­ных и привольных местах расположенные и издавна очень хорошо устро­енные, в коих жители, по истинной приверженности к христианской вере, по благонравию и неиспорченности своих нравов и по беспрекословному повиновению ко всем общеполезным распоряжениям смогут почитаться для всех примерными.

Из всего вышеписанного явствует, что Восточная Сибирь, или Ир­кутская губерния, не есть ужасная пустыня, особенно в южной и средней ее части, где при благотворном воздухе, здоровом климате и при доволь­ном народонаселении все служит на пользу человеку, и не только для безбедного, но даже и для избыточного его существования нет там ни в чем недостатка. Она поистине, между прочим, достойна того, чтобы все достаточные молодые люди из россиян, предприемлющие путешествия в чужие края, прежде того для любопытства и совершенного познания сво­его Отечества, проехали Сибирью по прекрасным, спокойным и безопас­ным ее дорогам... дабы собственными глазами видевши там во всем изо­билии богатство и различные, не все еще описанные красоты природы, прежде отъезда своего из России могли быть уверены, что с нею, а тем паче с Сибирью по многим отношениям и преимуществам в избытке раз­ного рода естественных произведений никакое иностранное государство сравниться не сможет; и что Россия в сем отдаленном и несправедливо называемом диким краю имеет такие пособия и неисчерпаемые источни­ки богатств, каковых, так сказать, взятых всех вместе, никакое государ­ство не имеет».

Славу Иркутскому рубленому городу добывали его жители. В повсе­дневных трудах осваивали они землю, обживали тайгу, изучали реки, про­кладывали дороги, строили Иркутск. Кто же они, первые иркутяне, отку­да пришли в эту суровую страну?

Заглянем в писцовую книгу 1686 года. Воеводский служка самым до­тошным образом составил «паспор» на каждого посельца Иркутска. «В Ир- куцком остроге на посаде двор, а в нем Спасской церкви поп Григорий Иванов...

В Иркуцком же остроге на посаде двор, а в нем Спасской церкви дья­чок Ивашка Терентьев... В Иркуцком же посаде посадские люди: двор, а в нем посадский человек Якушка Псковитин; по скаске его родом он псковитин, был посадский же человек, из Пскова прислан в Енисейск по указу великих государей, а из Енисейска пришел в Иркутск и приверстан в посад при приказном енисейском сыне боярском при Дмитрии Авваку­мове; годовой оброк платит 7 гривен, а как поверстан в посад, тому ны­не 20 лет; жены и детей у него нет; пашенной же земли и сенных поко­сов у него нет же, а на рыбный де промысел посылает он, Яков, неводиш- ки для домашней своей нужды, а коли случится рыбы продать, а он де, Якушка, с той рыбы платит в казну великих государей таможенную пош­лину.

Двор, а в нем посадский человек Пахомко Сидоров. По скаске его ро­дом де он московитин, присыльный человек, женат, детей у него нет, сен­ных покосов косит 5 десятин, сена ставит на том сенном покосе по 40 ко­пен на десятине, а сенными де покосы владеет он, Пахомко, по иркуцким записным отводным приказной избы книгам; рыбных де ловель и птичих угодий у него нет.

Двор, а в нем посадский человек Ивашка Галактионов сын Рагозин; по скаске его родом он, Ивашка, устюжанин, а отец его на Устюге был госу­дарев пашенный крестьянин, а он де Ивашка с Устюга пришел в Иркуц- кой гулящим человеком для свидания с сродичи своими и в Иркуцку по­верстан в посад тому ныне 15 лет; годового оброку платит в казну велико­го государя полтину. Детей у него: Степка 17 лет, женат, детей у него нет, пашенной земли и рыбных ловель и птичих угодий в даче за ним нет, сен­ных покосов косит по полудесятине 20 копен смежно с иркуцкими жите­лями по записным книгам».

По пять человек прибыло из Москвы и Устюга, четверо из Яренска, по три – из Пинеги и Соли-Вычегодской, двое из Енисейска, по одному из Мизени, Пскова, Усолья, Переславля Залесского, Усть-Цельма, Шацка. Числился и один «украинец».

Судя по документам, почти половина первых посельцев была из «гуля­щих людей», бродивших по всей Московской Руси в поисках средств су­ществования. Нередко правительство приказывало своим наместникам пе­реселять в тот или иной населенный пункт сразу десятки семей. В 1697 го­ду верхотурскому воеводе велено было послать в Иркутск пятьсот семей хлебопашцев. Из года в год появлялись и ссыльные, как правило, опаль­ные приближенные царя, пленные солдаты и т. п.

Население города представляло собой сложную систему, в которой каждому посельнику отводилось определенное место. Каждый житель ост­рога выполнял определенные функции и нес повинности.

Известный историк и общественный деятель П. И. Словцов делил всех посельников на два «отдела»: свободных и податных. К первым принадле­жали три сословия: духовенство, должностные трех степеней до приказно­го включительно и служилые казаки. Ко вторым относились крестьяне и ямщики «со своим поколением», посадские из промышленников, «окор- мившихся в городах и острогах», крестьяне, пришедшие в город по воевод­скому вызову и переселившиеся самовольно.

Ядро населения Иркутска составляли казаки. В 1673 году их было 25, в 1681-м – 44. Служилое население росло постоянно. К началу XVIII ве­ка в городе уже было 428 служилых.

Появляются московские дворяне. В числе государевых людей 11 бояр­ских детей, 4 подьячих приказной избы, 143 конных и 150 пеших казаков, десятников и пятидесятников, мельник казенной мельницы, «заплечный мастер». Прибыли переселенные «в вечное житье» служилые люди из дру­гих городов – по 15 человек из Сургута и Туринска, да 26 из Верхотурья, 9 из Березова.

Вся тяжесть государевой службы – суд и расправа, сбор ясака, карау­лы и дипломатические поручения – лежала на казаках.

Люди духовного звания – ружники пришли в Иркутск довольно рано. В городе были свой поп, дьякон, два дьячка, пономарь, просвирница.

Главным административным лицом в остроге был наместник, или во­евода, как правило, из числа боярских детей. Помните, как начинались че­лобитные письма к государю: «...енисейский сын боярский Якунька Поха­бов челом бьет...» Конечно же, он не был потомком московских, влади­мирских или новгородских бояр – знатнейших представителей русской аристократии. В Сибири в «сыновья» или «дети» боярские жаловались лю­ди низших чинов за особое усердие и отличие в каком-нибудь полезном деле «в награду и другим в поощрение». Звание становилось наследствен­ным, т. е. переходило от отца к сыну. Но обладатели его не имели практи­чески никаких особых преимуществ или привилегий. В таком же положе­нии находились и сибирские дворяне. Им не дозволялось иметь деревень, совершать крепости, покупать крестьян. В 1737 году в огромном крае на­ходилось 76 сибирских дворян и 277 детей боярских. Любопытно, что са­ми московские дворяне всячески отмежевывались от своих сибирских «со­братьев». Так, в 1767 году, когда стала работать Екатерининская комиссия, депутат Ярославского дворянства князь Щербатов заявил, что «сибирский дворянин не есть звание, а чин», и предложил для лучшего порядка управ­ления учредить там постоянный дворянский корпус.

И боярские дети, и сибирские дворяне тоже использовались в основ­ном «для посылок и служб» государевых. Они единственные были свобод­ны от многочисленных податей и повинностей. Правительство вниматель­но следило за тем, чтобы служилое население пополнялось только за счет детей или лиц, принадлежащих к этому разряду.

У детей боярских и сибирских дворян был свой особый «подчинитель­ный слой» – «задворные», «деловые» люди и половники. За определенное жалованье, вознаграждение они исполняли различные работы.

К податному сословию относились посадские и крестьяне. Последние делились на пашенных и оброчных.

В 1681 году Иркутский посад насчитывал всего 27 человек, а в 1698 го­ду «посадских, жен посадских и их детей мужского пола» было уже 350.

К посадским же относились ремесленники, наемные работники, мел­кие торговцы и «хлебные оброчники», которые хотя и жили в посаде, но занимались хлебопашеством и платили в казну оброк.

Среди посадских видим мы солеваров, винокуров, пивоваров и мель­ников.

Торговые люди делились на купцов, приказчиков и лавочных сидель­цев. В самом Иркутске торговые люди, по мнению иркутского историка В. П. Шахерова, появляются к началу XVIII века. Основатели многих извест­ных купеческих династий – Сибиряковых, Трапезниковых, Басниных – были выходцами с Русского Севера. Самые крупные купцы – «гости» – вели дело в Иркутске только через своих приказчиков. У приказчиков в подчинении находились лавочные сидельцы, которые и вели непосредст­венную торговлю. Последним подчинялись «работные промышленные лю­ди». В эти первые годы развития Иркутска купцы были самой многочис­ленной группой посадского населения. В 1724 году только в Иркутске их проживало 2,5 тысячи человек, что составляло 80 процентов от общего числа жителей города. В 1775 году случилась страшная история. Прави­тельство решило навести «порядок» в купеческих гильдиях. Все торговые люди, которые имели капитал менее 500 рублей, оказались в новом сосло­вии – мещанском. Быть купцом в те годы было не только престижно, но и выгодно. Купец не облагался многочисленными налогами и подушной податью, рекрутской повинностью, казенными службами; а те, кто состо­ял в первых двух гильдиях, не могли быть наказаны телесно. После рефор­мы в иркутских купцах осталось всего 77 человек. Зато какие капиталы складывались, какие фамилии засверкали на городском небосклоне – Мыльниковы и Солдатовы, Трапезниковы и Кузнецовы, Баснины и Сиби­ряковы, Дудоровские и Медведниковы... А какие дела воротили они, быв­шие странники российских дорог, те, кто шел нередко с одной лишь ко­томкой и яростным желанием достичь в жизни высот известных. Они тор­говали с Китаем и Америкой, гоняли корабли и караваны в неведомые большинству российских купцов страны. Они имели собственные крупные компании на Тихом океане, в Русской Америке... Известно, что первое время именно иркутские торговые люди играли ведущую роль в Россий­ско-Американской компании. 15 из 20 компаньонов ее представлено ирку­тянами!

Относительно самостоятельной группой городского населения были промышленники. Их основные занятия – охота, рыбная ловля, добыча со­ли, железной руды и слюды. Но и у промышленников хорошо заметно рас­слоение на «хозяев» и «рабочих». На низшей ступеньке промышленных людей стояли «покрученники», или «покручники». Они «покручивались», т. е. закабаляли себя в разные работы. Xозяин оплачивал их повинности в казну, кормил, давал небольшое вознаграждение.

Добирались до Иркутска «гулящие люди» – городская и сельская бед­нота, бродячие ремесленники, скоморохи, крепостные, бежавшие от поме­щиков в поисках лучшей доли.

И, наконец, крестьяне, кормившие все увеличивающееся население города. В Сибири государством была заведена государева десятинная паш­ня. Это означало, что вся земля объявлялась собственностью царя. Ее пре­доставляли крестьянину при условии, что он кроме своего поля обработа­ет и государеву десятину. Она выделялась особым полем.

В отличие от пашенных крестьян, оброчные платили пошлину уже го­товым продуктом – хлебом. Размер ее устанавливался так – четвертый сноп с «хорошаго хлеба», пятый сноп со среднего, шестой с плохого. Но, как правило, в казну шло гораздо больше. В царствование Михаила Федо­ровича встречались крестьянские семьи, которые накашивали до 300 ко­пен сена!

Со временем исчезают одни названия зависимых людей, появляются другие. Неизменной остается лишь суть – бедные и богатые, хозяева и служащие, правители и подчиненные...

С момента присоединения Сибири к Московскому государству и до конца XVII века, когда Иркутск получил статус города, прошло чуть более ста лет. Как же выглядели тогда иркутские «сибирянины»?

В одном из документов, датированном 1684 годом, можно найти такое описание сибиряка: «Черные волосы, серые глаза, скуловатость, татарко- ватость, слабая растительность на бороде». Появляется и своя особенность в одежде: «чулки по-сибирски».

На одежду шла ткань, которую производили в собственном хозяйстве. Конопля, лен, посконь, крапива шли на холст. Шерсть – на сукно.

Обувь, носки, рукавицы плели из конского волоса, использовались ко­жа, мех. Xолщовые одежды наши предки называли волоконщиной или портяниной. Суконные – пониточиной или сермяжиной. Для зимней одежды применялись меха и кожи животных. Поселянки носили прямые рубахи, юбки или сарафаны, телогрейки или шушуны, передники-запоны; на голове – повойники, кокошники, платки, косынки.

Посельцы щеголяли в длинных рубахах, шароварах. На голове зимой носили чебак, весной и летом – колпак.

Очень любили «сибирянины» пояса. Были они тканые, плетеные и ре­менные. На поясе крепились нож, кисет и другие необходимые предметы.

Среди верхних одежд распространены были суконные халаты-одноряд­ки, зипуны, шабуры, балахоны, шинели, армяки. Для верхней одежды счи­тался обязательным кушак.

В холодное время надевали рукавицы – верхние и исподки. Верхонки делали из кожи, собачьих шкур мехом наружу.

Осталось упомянуть об обуви наших посельцев. Она состояла из обер­ток ног – чулок и собственно обуви.

Основными материалами для изготовления обуви служили кожа и мех. От местных жителей посельники заимствовали унты, пимы.

А вот описание более позднего времени. Его оставила русская писа­тельница иркутянка Е. А. Авдеева-Полевая: «Жители Иркутска почти все бреют бороду и стригут волосы, не носят русских кафтанов, и даже чер­ный народ носит летом халаты, а зимою тулупы, крытые китайкою или нанкою; летом – круглые шляпы и картузы, а зимою шапки и меховые картузы.

Отличительный наряд женщин низших сословий – покрывало, кото­рое они называют накидкою. Накидки бывают обыкновенно ситцевые; но­сят и каныватные, с золотом. Прежде были накидки каныватные рублей по сту; и теперь многие за стыд почитают выйти из дому без накидки. Обык­новенную одежду женщин из простого народа составляют рубашки с ши­рокими рукавами и узенькими запястьями (у пожилых женщин бывает у рубашек высокий ворот и широкий воротник), юбка и душегрейка или шу­шун. Шушуны бывают разных кроев. Голову повязывают платком. Преж­де все купчихи носили юбки и кофты, а на головах платки; платки были парчовые, глазетовые, тканые, с золотыми каймами, шитые золотом, би­тью, канителью; бывали платки по сту пятьдесят рублей; дома носили в до­статочных и бедных домах бумажные вязаные колпаки. Ныне все молодые женщины, купчихи, одеваются точно так же, как и в столице. Кто приедет прямо из Москвы или Петербурга, тот мало заметит разницы в одежде; за­то его слух жестоко пострадает от тамошнего выговора.

В богатых купеческих домах женщины с давних времен подражали сто­личным модам, и нигде более, я думаю, не сохранились наряды прабабу­шек. В маскарадах встречаете роброны, фуро, на головах кораблики; муж­чин видите в старинных французских кафтанах. На женские наряды упо­требляли прежде штоф французский, китайский, штоф по саржирону».

Население Иркутска растет. В 1700 году в городе проживало 726 чело­век мужского полу, через 22 года цифра приблизится к трем с половиной тысячам. В 1775 году перевалит за четыре. К концу XVIII века Иркутск становится крупным социально-экономическим, культурным и политиче­ским центром Сибири. В нем живет десять тысяч иркутян, довольно зна­чительное число по тем временам.

Теперь поговорим о праздниках, которые отмечали иркутяне. С чего начать? Конечно, с Нового года.

Как отмечается Новый год в наши дни, знает каждый. Ну, а что было раньше? Совершенно верно – ставили елку. Правда, есть сведения, что до 1850—1860-х годов праздник-елка (так называли в старом городе Новый год) был редкостью. А вот к концу восьмидесятых годов XIX века он прочно во­шел в обычаи сибиряков. Новому году предшествовали рождественские пра­здники, начинались они 25 декабря с организации детских увеселений.

Вот что писали иркутские газеты об этом в 1888 году: «Как гласит хро­ника Иркутска, праздники нынешнего года начались также с детских ве­черов и елок. Иркутские елки и детские праздники блестящи, оживленны благодаря множеству городских школ и значительному количеству учащихся детей. Нам удалось видеть елку, устроенную для всех городских училищ, где собрались все дети городских школ, учителя и учительницы. Имея се­мейный характер, елка эта была для детей, конечно, величайшим удоволь­ствием».

Нет ничего удивительного в том, что прежде всего Новый год с нетер­пением ждали дети. Именно в эти радостные дни для них специально ус­траивали гуляния, ярмарки, театральные представления.

Перелистаем еще раз старые газеты: «2 января в Иркутском театре дан утренний спектакль для детей всех городских школ. Поставлены были сце­ны из «Ивана Сусанина» и «Волшебной флейты». До тысячи детей были размещены в театре...»

Кстати, на праздниках-елках богатые купцы делали пожертвования. Например, только А. К. Трапезников в том же 1888 году подарил 30 тысяч рублей для образования и воспитания детей и 35 тысяч на содержание го­родских школ.

Детские хороводы водили под «Елочку». Да, да, ту самую, что и сего­дня предлагают спеть малышам.

В лесу родилась елочка,

В лесу она росла...

Зимой и летом стройная,

Зеленая была.

Песенка, стихи которой написала поэтесса Р. Кудашева, мелодию – музыкант-любитель А. Бекман, пришла к нам из той далекой поры.

Апогей праздника наступал 31 декабря. В этот день город был особен­но красив. 31 декабря 1856 года, рассказывает «Иркутская летопись», «ве­чером старый год провожали, а новый встречали великолепною иллюми- нациею. Против дома генерал-губернатора Муравьева устроен был фейер­верк в разных видах, вензель из плошек, и играла музыка; по всей Боль­шой улице, начиная от берега Ангары и до речки Ушаковки, по обе сто­роны... улицы, поставлены были плошки и протянуты на подставках верев­ки, вышиною наравне с фонарными столбами; на этих веревках развеше­ны были очень часто разноцветные фонари – около трех тысяч. Публич­ный театр был весь иллюминирован...»

С началом весны в городе устраивались народные увеселения. Строи­лись качели, особые горки, «с которых можно было скатываться по дере­вянным рельсам в небольших колесных повозочках».

Впрочем, массовых, истинно народных развлечений явно не хватало. Об этом писал еще Семивский: «Кроме вторника на Фоминой неделе и последних дней на Сырной неделе, или Масленицы, публичных, или об­щенародных гуляний, по примеру прочих российских городов, в Иркутске никогда не бывает».

Еще об одном занятии горожан упомянул путешественник Вязовский. Ему бросилось в глаза, что «особенность иркутского центра – это скамей­ки на тротуарах, где иркутяне любят сидеть в свободное время».

Конечно, отмечались именины. Сегодня их нередко путают с днем рождения. В те времена каждому имени соответствовал святой. И вот в день празднования этого святого отмечались именины. В Иркутске, по рассказам Авдеевой-Полевой, это происходило так: «...утром пекли мно­жество пирогов, сдобных, из простого теста, с вареньем, изюмом, черно­сливом, винными ягодами, с пшеном сарочинским, капустой, морковью и другими начинками. Пироги рассылались к родственникам по три и по четыре пирога; где были маленькие дети, то клали маленькие пироги по числу детей. Разносили и развозили их женщины. Вошедши в комнату, женщина молилась Богу, кланялась хозяевам и, поставив пироги на стол, просила пить чай к имениннику или обедать, как было приказано; потом отправлялась в другой дом. У кого было много родни, те рассылали не­сколько женщин с пирогами. Знакомых звали без отсылки пирогов. Вече­ром, когда приезжали гости, подавали вина, потом кофе (хотя и не во­время) и чай; к чаю подавали женщинам каждой тарелку с разными пи­рожными».

Масленицу праздновали с блинами, катаньем по улицам на широких санях с ряжеными, шутами. Сани расписывали, устилали коврами. Кто мог, делал себе маску. В разгар праздника появлялась лодка с мачтой, в ко­торой сидели потешники и ряженые. Она катилась на полозьях, запряжен­ная шестью, а то и двенадцатью лошадьми. Настоящий карнавал. Однаж­ды в одном городе мачта перепугала лошадей у полицмейстера, и старин­ный обычай – «плавание лодки» – был запрещен.

Масленичный кортеж свидетельствовал о знатности и богатстве участ­ников. Те, кто имел капитал, строили огромные сани с настланным полом, беседкой. Здесь же сидели музыканты.

Именно таких участников Масленицы высмеивал фельетонист иркут­ской газеты, задавая вопрос: «Кому предстоит настоящая Масленица?» И давал злой и ироничный ответ: «Заседателю N-ского округа, добравшему­ся до места и пустившемуся во все тяжкие свои мечты о наживе; Масле­ница горному исправнику X, подобравшемуся к золотопромышленникам; Масленица инженеру, получившему добрую командировку и заведшему тотчас же пару лошадей и модную камелию; Масленица торговцу, скупив­шему выгодно хлеб при повышении цен и ожидающему нагреть руки во время голодовки; Масленица аферисту, явившемуся с благодетельным проектом водоснабжения, когда глупая дума поддалась на его обольсти­тельные речи и выкладки, а он положит десятки тысяч в карман, пустив вместо воды только пыль в глаза. Вот это Масленица!»

В самом начале XIX века в Иркутске были распространены вечерин­ки, непременной частью которых являлись танцы. Кроме традиционных русских, популярностью пользовался придуманный иркутянами танец под названием «восьмерка». Сибирский романист Иван Калашников оставил нам описание «восьмерки», при которой пары «становятся в кружок и по­том, начиная с первой, вертятся по порядку, одна за другою: вначале пер­вая со второю, потом с третьею, четвертою и так далее. После первой на­чинает то же вторая, там третья и все последующие, делая разные фигуры, как-то: крест, круг, плетень и т. п. «Восьмерка» есть танец самый продол­жительный и утомительный, особенно при большом числе пар. Незадолго до настоящего времени она была в употреблении на самых парадных ба­лах иркутских, и, бывало, какой-нибудь секретарь казенной палаты или за­седатель земского суда, расфранченный по иркутской моде, со всею про­винциальной ловкостию подбегал к оркестру и торжественно провозгла­шал: «Восьмерку!»

Кроме вечеринок, в городе устраивали многолюдные маскарады. Новый человек, прибывший в Иркутск, был бы чрезвычайно удивлен, услышав на бале-маскараде сплошной колокольный звон, который шел от пола... а точнее – от каблучков обуви. Именно в них были встроены колокольчики. Долгое время «поющие» сапожки были самой изыскан­ной принадлежностью маскарадного костюма не только дам, но и кава­леров.

Были здесь и свои франты. Они носили разную обувь. Таким «щего­лям» какой-то остроумный иркутянин дал прозвище «дже и фордуле и раз­ные вакрантасы». «Дже» означало сапоги со стоячими голенищами; «фор­дуле» – голенища в виде мехов гармошки; «вакрантасы» – каблуки, наби­тые медными гвоздями... А в целом обувь – «черт-те что».

 

***

Герб – это условное изображение, являющееся символом и отличительным знаком государства, города, а в старину – рода или отдельного лица и отражающее исторические традиции владельца. Обычно герб составляется по правилам, принятым в данное время или в данной стране, и утверждается определен­ным законодательным актом.

В. Драчук

 Живописец Станислав Лопуцкий еще и еще раз перечитал царский именной указ. В особенности эти несколько слов: «...на том знамени на­писать разных государств четырнадцать печатей в гербах».

Он кликнул своих учеников Ивана Безминова, Дорофея Ермолаева да Андрюшку Москвина, которого только-только приобщал к своему ремес­лу. Прочел указ императора.

—                 Знамя гербовное государя Алексея Михайловича работать предсто­ит. Уяснили, отроки, смысл и величие, что содеять предстоит? – спросил учитель с необычной для него веселостью.

Иван и Дорофей молча переглянулись, пожав плечами. Знали, учитель не любит, когда «да» говорится слишком быстро, без обдумывания и со­мнений. Еще бы! Их труды годом-другим не измерить. Десятилетия прой­дут, а может, и больше... Больше Лопуцкий не загадывал, боялся сглазу. Xотя свято верил – и этих тысяч дней, мелькавших зимами и веснами, вполне достанет, чтобы их работу оценили по достоинству.

Ученики ждали похвалы и одобрения – ведь видит учитель воочию плоды воспитания своего. Но на этот раз Станислав Лопуцкий не похва­лил за терпение и выдержку. Казалось, учитель чем-то встревожен. Он бы­стро передвигался по палате, которая одновременно служила и домом, и мастерской, время от времени останавливался у начатых работ, что-то об­думывая, ища решения.

—                 Сейчас же и начнем, – совсем тихо сказал учитель и принялся го­товить дорогую красную и белую тафту.

—                Иван, займись красками и кистями, а ты, Дорофей, рисунками гер­бов. Подбери их, разложи, как сказано по указу. Андрей, около Дорофея будь, вникай, взором и умом охватывай – то наша первая заповедь.

Знал Лопуцкий страсть Ермолаева к геральдике. Не раз замечал, как тщательно подбирал Дорофей элементы будущих гербов, как долго проси­живал над эскизами...

Дорофей разложил перед собой все гербы.

—                Андрей, гляди, – подозвал он подростка. – В середине в кругу бу­дет двуглавый орел под двумя коронами. В правой лапе скипетр, в левой – держава. В середину орла впишем всадника на коне, колющего змия. Те­перь так. По правую и левую стороны в клеймах гербы новгородский, вла­димирский, казанский, киевский. Над орлом станет вид Кремля с надпи­сью «Москва», а под ним поставим еще два герба – астраханский и сибир­ский...

Андрюшка вздрогнул.

— Ты чего? – удивился Дорофей.

— Брат мой старший в Сибирь ушел, год вестей нет. Поди, сгинул...

Он взял эскиз сибирского герба – две собаки или волка держат в зу­бах корону, а между лап у них лук и стрелы. Взглянешь на герб – кажет­ся, все так просто, но Андрей уже знал, сколько сил затратит создатель, пока появится эта миниатюра. Ведь нужно было следовать особым прави­лам, собрать обширные сведения о местности, которой даруется этот осо­бый знак. И здесь все важно, говорил учитель, – природные условия, ре­месла и традиции, история и легенды.

Он наизусть помнил вопросник, который рассылался по городам Рос­сии герольдмейстерской конторой, прежде чем приступить к составлению очередного герба: «Сколько давно и от какого случая или причины и от кого те городы построены, каменные или деревянные или земляные, и от каких причин, какими имянами названы, которых языков и в тех языках те речения не знаменуют ли какого сходства;

и каждого из тех мест каких родов скоты, звери и птицы всем имена, а особливо где есть род какой партикулярной;

и самые те места гористыя или равныя, болотныя ли или сухия, степныя ли или лесныя и плодовитым древам партикулярным наипаче какой род; какова хлеба в котором месте болши родитца;

и те городы на морях или на каких озерах или реках, и как их имяно- вали, и в них каких родов партикулярных наипаче рыб обилие бывает;

и огородных, и полевых, и лесных овощей и всяких трав и цветов че­го где больше родитца;

и в которых местах какие народы живут: русския ли, или татарские, или иной какой нации и какова звания;

и который город взят осадою или войною (задачею или добровольным подданством, сочинением или установлением мира) или иными какими случаями, какие возможно сыскати...»

А еще Андрей знал, что геральдика не допускала существования оди­наковых гербов. Вот почему и Дорофей, и учитель часто листают книги с изображениями знаков. Пытаются запомнить их, чтобы не ровен час са­мим не ошибиться.

Дорофей позвал его и молча протянул уже готовый рисунок герба.

— Иркуцкий рубленый город, – прочитал Андрей...

Именно так. В 1686 году возведенный в статус города, Иркутск через четыре года получает свой герб – особый знак.

В летописи П. И. Пежемского и В. А. Кротова сказано:

«...Герб города Иркутска высочайше пожалован первоначально 18 фе­враля 1690 года, а сего года 26 октября высочайше подтвержден. Он пред­ставляет в серебряном поле бабра, бегущего по зеленой траве в левую сто­рону щита и имеющего в челюстях своих соболя. Многие у нас разумеют сказанного бабра за бобра. Бобр (castor liber) – известное земноводное жи­вотное, шкура которого ценится очень высоко; а бабр (lelis pantera) – кро­вожадный, сильный и лютый зверь, живет в жарких странах. Он иногда за­бегает в Сибирь из Китая. Шкура его светло-желтоватого цвета с черно­бурыми поперечными полосами, с длинным хвостом. Этот-то зверь и изо­бражен на гербе города Иркутска и всей Иркутской губернии».

Скажем, что кроме герба Иркутск имел еще один особый знак – пе­чать. В сибирских острогах печати появились вскоре после вхождения края в состав России. Ими накладывали «слепки на товары, пошлиною очи­щенные».

Иркутская городская печать своим изображением повторяла герб: «Пе­чать в Иркутском серебряная, вырезано же: печать Государевой земли Си­бирской».

Кроме того, особый знак, повторяющий городской герб, имели долж­ностные лица – волостные старшины, городские головы, базарные смот­рители. Но это произошло гораздо позже – во второй половине XIX века.

Нам, конечно же, интересно подробнее узнать о деталях иркутского герба, о том, что они символизируют. Заглянем еще раз в мастерскую Ста­нислава Лопуцкого.

Дорофей посвящал Андрея в тайны геральдики.

—                 Запомни, Андрей, все гербы в основании имеют щит. Сия традиция испокон веков идет. От рыцарей. Щит может быть пяти форм – варяж­ской, итальянской, испанской, немецкой и французской. Для этого сибир­ского города Иркутска мы избрали последний. Серебряное поле – это во­да. Географы и путешественники рассказывают о могучей реке Ангаре и Байкальском море. Соболь в зубах бабра – символ пушных богатств.

—                А бабр? – спросил Андрей, рассматривая странного зверя, похоже­го на тигра.

—                Бабр забегает в Сибирь из Китая. Зверь могучий...

—                Наверное, им хотели показать силу города, обширность подвластных земель, богатства рек и тайги.

—                Может быть, и так...

Оставим мастерскую художников и перенесемся в XVIII век. Перели­стаем страницы удивительной, поистине волшебной книги, названной по имени автора словарем Даля. Известный русский собиратель, писатель и ученый, он раскрыл нам тайный смысл тысяч слов, которые сегодня не встретишь в обиходе. Вот что писал он о бабре: «Бабр – сибирский зверь, равняющийся по лютости и силе льву; тигр, полосатый, королевский, цар­ский тигр...» Может быть, бабр в значении «царский тигр» был введен в печать и герб Иркутска не случайно? Может быть, именно так московский государь подчеркивал свою власть над новой «землицей»? Ведь геральдика всегда была спутницей дипломатии.

Нередко в старинных книгах, на сургучных печатях, которыми скреп­ляли документы, можно увидеть иркутский герб, увенчанный короной, – это символ императорской власти.

Кроме герба и печати, в Сибири, в том числе в Иркутске, был распро­странен еще один особый знак. На этот раз денежный.

Долгое время в Сибири «били» монету из «золотистой и сребристой меди». Она была разного достоинства: полушечная, десяти-, пяти-, двух- и однокопеечная.

Чеканка сибирских денег – результат политики императрицы Екате­рины II, которая объявила край царством. Всего выпустили денег на пять миллионов рублей. Запрещение чеканить монету с сибирским гербом от­носится к 1787 году.

История герба Иркутска продолжилась в 1995 году, когда был принят городской Устав. Городская дума обратилась в Государственную герольдию в Санкт-Петербург. Эскизы фактически нового герба были сделаны глав­ным художником Иркутска В. Ким Кир Xо. После доработок эскизов герб был зарегистрирован под номером 132. Свой номер – 133 получил и флаг Иркутска.

Новый герб города был серьезно изменен по сравнению с историчес­ким геральдическим знаком. Современный герб выглядит так: на зеленом поле земли изображен черный бабр, бабр теперь смотрит направо, а не на­лево. Голова зверя смотрит анфас, а не в профиль. Из герба удалили на­звание города, которое значилось сверху. Бабр также изображается на го­родском флаге. Сам флаг представляет собой белое полотнище с голубой полосой.

После получения регистрационных грамот эти символы стали офици­альными знаками отличия Иркутска.

 

***

Иркутск есть город, который, особливо благодаря его об­ширной торговле, заслуживает внимания отменного. Он есть склад всего торгового дела сей губернии, исключая те товары, что, не попадая в него, идут из Якутска прямо в Енисейск... Иркутск, будучи теперь истинным центром сибирской торгов­ли, будет распространяться паче и паче, и если можно прони­цать слабыми нашими взорами будущее, он по положению сво­ему определен быть главою сильныя и обширныя области.

А. Н. Радищев

25 лет понадобилось Иркутску для того, чтобы из острога стать горо­дом. Событие по тем временам исключительно важное, означавшее, что Иркутск приобрел особый политический статус, что его экономический, культурный уровень, административное устройство поднялись на ступень­ку, вполне соответствующую его новому положению. После 127 лет вое­водского управления, когда, как писал М. Ядринцев, «управление вверя­лось совершенно усмотрению воевод: «делати по тамошнему делу и по сво­ему высмотру, как пригоже и как Бог вразумит», в Сибири вводится гу­бернское правление.

В 1719 году громадный край делится на пять провинций. Иркутск ста­новится центром одной из них. Он еще не свободен во всем, и его вице­губернаторы подчинены Тобольску. Но в 1764 году, после очередной адми­нистративной реформы, когда указом Екатерины II Сибирь провозглаша­ется царством, а провинции – губерниями, Иркутск уже числится губерн­ским городом. Появились органы самоуправления – посадская община. Она выбирала городовой магистрат, или ратушу, во главе которой стояли два бургомистра и четыре ратмана.

Первая ратуша открылась в 1722 году. Потом ее заменили магистратом, он ведал городскими делами до 1728 года.

Важную роль играл посадский сход, представлявший интересы торго­во-ремесленного населения Иркутска. В его ведении находились слободы, сотни, гильдии и цеха. В слободах и сотнях избирались староста и сотни­ки, в гильдиях и цехах – старшины. Слободские старосты следили за точ­ным исполнением гильдейских решений, собирали различного рода пода­ти, вели учет слобожан и т. п.

Посадский «мир» выбирал двух земских старост, в распоряжении ко­торых находилась канцелярия – земская изба.

В состав исполнительного органа кроме старосты входили писчик, рас- сыльщики и два сторожа. Земской староста обычно являлся выходцем из купеческого сословия, ведь главная часть его обязанностей заключалась в регулировании торгово-экономической жизни города. Староста обладал немалой властью. К примеру, только он мог созвать посадский сход по ре­шению магистрата «советоваться о мирских нуждах».

Нужд было немало: выборы должностных лиц, отбывание казенных служб, правильный расклад подушной подати, добывание денег по специ­альным указам правительства и оброка с лавок, торгов и промыслов. Все эти вопросы были жизненно важными для Иркутска и иркутян. Вот поче­му участие в мирском сходе считалось непременным делом для каждого взрослого мужчины.

Иркутск стал центром торговли и ремесла. Два гостиных двора на Тих­винской площади едва вмещали всех торговцев. В одном находилось 224 лавки, а в другом – 243. В 1778 году начали строить новый гостиный двор. Прежний обветшал, да и стал тесноват для Иркутска. С утра до ночи на главной городской площади – Тихвинской – царило оживление. Подъез­жали новые и новые караваны с грузами. Случалось, в день здесь покупа­лось и продавалось товаров на полтора миллиона рублей. Сумма по тем временам колоссальная!

В. П. Шахеров сделал очень интересный вывод. Оказывается, в Иркут­ске очень рано сложился слой предприимчивых торгово-промышленных людей. Люди были под стать условиям. Рисковые, бывалые, изведавшие всего, они тянулись в этот город в надежде обрести славу и богатство, осесть навсегда, обзавестись семьей, домом... Их влекло и выгодное гео­графическое положение Иркутска, и «ориентация на внешнюю торговлю с пограничными странами. Еще до официального признания его как города к стенам Иркутского острога стали приходить бухарские караваны, – рас­сказывает В. П. Шахеров. – Самый большой, состоящий из 172 верблю­дов, привез в 1686 году товаров китайских и бухарских на 2 тысячи руб­лей. К их прибытию в город съехалось столько торгового люда, что все складские помещения были забиты товарами. Из-за начавшейся в Монго­лии войны бухарские караваны перестали приходить в город, но с девяно­стых годов XVII века начинают формироваться первые торговые транспор­ты в Китай».

Как крупный торговый центр, Иркутск имел четыре выезда. Москов­ский вел через тайгу и реки, через Каменный пояс в Европу. Заморский – в Забайкальские степи. Кругоморский – в Южное Прибайкалье, к знаме­нитому Китайскому торгу, в Монголию и Китай. Якутский простирался на север, в Русскую Америку, к Лене и Амуру, холодным морям и Восточно­му океану. В 1768 году в Сибири были официально учреждены ярмарки. «С этого момента, – считает В. П. Шахеров, – Иркутская ярмарка пре­вращается в ведущую для всего Восточно-Сибирского края. Обороты ее быстро росли. В конце XVIII века достигли 3,7 миллиона рублей, что со­ставляло 6 процентов от общероссийского ярмарочного оборота».

Иркутский гражданский губернатор Корнилов в любопытном сочине­нии «Замечания о Сибири», изданном в 1807 году, размышляя о положе­нии Иркутска, отметил, что оно «весьма способствует коммерческим она- го оборотам со всею Восточною Сибирью. От полуденной страны все с ки­тайских границ вымененные товары складываются в Иркутском каменном гостином дворе; а от северо-восточной привозится туда множество пушно­го товара якутской и американской промышленности. В мое время купцы имели здесь до 400 капиталов, с которых взималась в казну подать, и, не­смотря на затруднительную переправу чрез Байкал тамошних грузовых су­дов, иркутское купечество не токмо не теряло, но ежегодно умножало свои капиталы».

К 1726 году Иркутск занимает значительную площадь: от берега Анга­ры, где был построен острог, до Большой улицы. В нем два «города»: боль­шой – центр торговли, ремесленников, где стояла полковая казачья изба, тюрьма, полицмейстерская контора, и малый – с его канцелярией, судеб­ной палатой, вице-губернаторским домом и амбарами, местом, где жили лучшие люди Иркутска. 939 домов насчитывал город – цифра по тем вре­менам и сибирским условиям немалая.

В 1744 году в Иркутске проживает уже 7 тысяч человек, а к концу ве­ка – более 10 тысяч.

К концу XVIII века насчитывалось около 60 улиц. Главной была За­морская. Она делила город на две части. Обе получили название по име­ни рек. Северная звалась Идинской стороной (река Ида), а южная – Ан­гарской стороной (река Ангара).

В Иркутске развиваются практически все ремесла, известные в России. В топографическом описании Иркутского наместничества 1791 года отме­чалось, что горожане «наиболее обращаются в торговле пушных товаров и вместе с тем занимаются промыслом зверя, рыбы и ремеслами: иконным, плотничным, сапожным, кожевенным, шапочным, портновским, рука­вичным, гребенным, свечным, пряничным, кирпичным, бочарным, ко­тельным, чеканным, скорняжным, шерстобойным, мыльным, кузнечным и др.»

Вильгельм Лагус, биограф известного путешественника, ученого и промышленника Эрика Лаксмана, который долгое время жил в Иркутске, так описывает город конца XVIII века: «...подобно оазису в пустыне, лежа­щий близ Байкала Иркутск привлекал к себе торговые пути Азии, вместе с ними и людей различного восточного и западного происхождения, ог­ромные капиталы и весьма оживленные торговые сношения. Народонасе­ление и богатство города возрастали с каждым годом; в нем уже было 20 тысяч жителей, 12 церквей, между которыми также и лютеранская, не­сколько училищ, библиотека, кабинет редкостей и театр, не говоря уже о банках, лечебницах и прочих обыкновенных публичных учреждениях. Вследствие чрезвычайной роскоши уже называемый сибирским Петербур­гом, Иркутск вместе с тем замечателен был своим гостеприимством...

Погруженный в материальные интересы, Иркутск не чуждался и лите­ратурных занятий...

Здесь жили естествовед Карамышев и весьма начитанный граф Ман- тейфель, здесь гащивали сплошь и рядом иностранные исследователи француз Патрен, корреспондент Палласа, и монголист Иерич, потом в 1786 и следующем году – Биллинг с своею большою экспедицией, в 1787 году – англичанин Ледьяр, в 1788 году – Лессеп, потом Сиверс...»

Долгое время утверждали, что в промышленном отношении Иркутск был самым отсталым городом России. А ведь еще с середины XVIII века здесь действовали мануфактуры, которые с полным основанием можно на­звать фабриками.

Стефан Иванов имел шелкоткацкую фабрику. Этим же делом промы­шляли купцы Прокопьев и Глазунов. По указу Екатерины II из адмирал­тейства в Иркутск отправился мастер прядильного ремесла.

Под иркутским парусом ходило большинство кораблей Байкальской флотилии, на Охотском море и в Восточном океане.

А Иван Шароглазов в предместье Глазково сам стал выращивать пеньку.

Крупным дельцом слыл и Михайло Сибиряков. Он открыл специаль­ное полотняное производство.

«Братья гость Иван и купчина гостиной ситни Алексей Ушаковы» вхо­дили в число самых крупных хлебных, квасных, пивных, винных и банных откупщиков. Они владели пашнями и мельницами, солеварницами и со­лодовнями. Товары их раннекапиталистических предприятий можно было встретить в самых крупных городах Сибири и Европейской России. В 1686 году Ушаковы отправились в Ярославль и наняли там шесть мастеров «на несколько лет для изготовления добрым мастерством против ярославского 14 800 юфтей кожи из расчета по две юфти кож каждому за день и обуче­ния двух ушаковских людей своему мастерству отделки кож от золения до окраски».

В 1688 году иркутский посадский Иван Штинников открыл мылова­ренный завод. В 1695 году он ходил самостоятельным торгом в Китай. А вскоре его можно было увидеть во главе Иркутской таможни.

В 1750 году на левом берегу реки Ангары у устья Иркута Прокопьев поставил стекольный завод, в 1768 году в Иркутске появляется вторая сте­кольная мануфактура.

В начале 1740 года появились в Иркутске братья Андрей и Алексей Курсины. Они стали проводить опыты по изготовлению из местных мате­риалов фарфоровых изделий. Один из братьев специально отправился в Китай, чтобы узнать, в чем секрет знаменитого китайского фарфора. Ос­новы производства иркутского фарфора были заложены. В начале XVIII века Алексей Евсеевич Полевой, отец будущих знаменитых литераторов, освоил производство фаянса в Иркутске. Через несколько десятков лет в Тальцах станут делать настоящие фарфоровые изделия. Пройдет еще нема­ло лет – и в устье реки Xайтинки встанет завод, где получат фарфор изу­мительной красоты. Слава о нем разнесется по всей России.

Но как торгуют иркутские купцы и ремесленники, что за мысли рож­даются в их голове, интересуются ли они еще чем-нибудь, кроме торга и денег? Вот несколько любопытных высказываний на сей счет.

Из «Описания Иркутского наместничества 1792 года»: «Товары полу­чают из Москвы, от города Архангельского, а также с ярмарок Макарьев- ской, Ирбитской и Енисейской. Азиатские – из Китайского государства. И во все оные места отвозят для продажи пышные товары. Нет недостат­ка ни в виноградных винах, ни в водках, ни в сахаре, ни в чае, ни в сук­нах, полотнах и материях. Легко можно достать всякую посуду: серебря­ную, медную, хрустальную и деревянную, масло, уксус, спирты, травы, краски и все почти, что только есть в Москве и Петербурге, только что не в равном качестве, количестве и цене».

М. Александров, посетивший Иркутск в 1827 году, оставил любопыт­ные высказывания как раз по интересующей нас теме: «Тут продавалось все, кроме птичьего молока». Г. Н. Потанин: «Города Восточной Сибири отличались от городов Западной тем, что последние отвозили в Европей­скую Россию громоздкие сырьевые материалы для заводской обработки, так называемый жировой товар и другие произведения сельской промыш­ленности, тогда как города Восточной Сибири доставляли в Европейскую

Россию дорогие и удобные для перевозки продукты: золото, меха, чай... Купцы Западной Сибири со своими тяжелыми и громоздкими, но деше­выми товарами ездили сбывать их на ярмарку в Ирбит, купцы же Восточ­ной Сибири приезжали со своими легкими для провоза, но дорогими ме­хами и чаями до Нижегородской ярмарки. Таким образом, иркутские куп­цы имели случай ежегодно проезжать на тысячу верст дальше на запад и очень близко подъезжали к столицам государства, особенно к Москве. Для усвоения если не духовной, то, по крайней мере, внешней культуры, ир­кутские отправители сибирских товаров были поставлены выгоднее, чем жители западносибирских городов».

А вывод Г. Н. Потанин сделал такой: «Поэтому иркутский купец – по­ставщик на запад элегантных продуктов востока: золота, соболей, чая. Томский купец отправляет кожи, сало, шерсть. Иркутянин – негоциант, томич – прасол. Негоциант ищет удовольствий в чтении книг, в беседе с учеными, путешествии с просветительными целями, выскочка из прасолов находит их только в удовлетворении своих животных потребностей».

Приведем еще один показательный факт, характеризующий роль и значение Иркутска в сибирской жизни. Когда в конце XVIII века в Моск­ве была создана Екатерининская комиссия для составления проекта ново­го Уложения, в числе заседателей было 29 представителей Сибири. Иркут­скую губернию, и главным образом Иркутск, представляли восемь человек.

Немногие города России так активно участвовали во внешнеполитиче­ской деятельности, как Иркутск. Он становится проводником русско-мон­гольских и русско-китайских экономических и культурных связей. В 1793 году существовал даже проект создания компании на паях местными куп­цами для развития этих контактов. «Составление каравана, закупка това­ров, наем работников – все это должно было осуществляться в Иркутске. Компаньоны, пытаясь заинтересовать правительство, предлагали вывозить из Китая предметы, необходимые стране, главным образом драгоценные металлы и сырье для промышленных предприятий: золото, серебро, шелк, сырец, ревень, сахар и т. д. Предлагалась даже промышленная переработ­ка некоторых видов сырья. Так, планировалось создание в Иркутске или близ него сахарного завода, для чего авторы проекта испрашивали государ­ственной привилегии».

Иркутские купцы часто бывали в Урге. Они вели здесь обмен товара­ми, заключали сделки.

Золотой век для купечества наступил в 1762 году, когда отменили ка­зенную монополию в кяхтинской торговле и разрешили торговать всеми видами пушнины.

В пятидесятых-шестидесятых годах XVIII века Иркутск, наряду с Москвой, Петербургом, Казанью, Киевом, Ригой, Xарьковом, Калугой и Нижним Новгородом, входил в число важнейших городов России. Имен­но тогда эти города считались главными торговыми, ремесленными и про­мышленными центрами страны, именно они снабжали Россию товарами местного и заграничного производства.

В 1769 году в Иркутске учреждается банковская контора. Вместо маги­страта, ратуши в 1787 году открывается городская дума, призванная управ­лять общественными делами. Это стало следствием введения в 1785 году городового положения.

Что же нового приобрел Иркутск с появлением этого крайне важного и необходимого документа?

Прежде всего, расширился сам состав «общества градского», в который попали теперь все проживающие в Иркутске и имеющие недвижимость или иную собственность. Иркутяне получили право выбирать своего го­родского голову. Сам голова мог быть избран, если ему было не менее 25 лет и он обладал капиталом не менее 5 тысяч рублей. Все иркутское обще­ство разделилось на шесть категорий. «Настоящими городовыми обывате­лями» становились лишь те, кто имел собственность или недвижимость. Далее шли купцы первых трех гильдий. Затем шла группа цеховых ремес­ленников, затем иногородние и иностранцы, работающие в Иркутске. Пя­тую группу составляли именитые граждане, судовладельцы или люди сво­бодных профессий с высоким образовательным цензом. И наконец, по­следнюю категорию иркутских посельцев составляли посадские, те, кто жил в Иркутске издавна. Такой крайне сложной и регламентированной си­стемой представляется начальное самоуправление иркутского общества. Иркутян к моменту начала истории самоуправления было в городе немало по тем временам. В 1792 году в Иркутске проживало ни много ни мало – почти 9 тысяч человек обоего полу. Только в купеческих гильдиях значи­лось более 500 человек.

История же собственно городской думы началась с забавного курьеза. 1 января 1787 года состоялось торжественное открытие городского органа самоуправления. 17 января состоялось заседание общего присутствия ду­мы. И вот тут все увидели, что вместо шести гласных избрано 20. При­шлось иркутянам провести первые в своей истории не только выборы, но и перевыборы. Вот он, первый состав Иркутской городской думы:

Настоящий городовой обыватель Андрей Шалев, мещанин 1-й части Григорий Трушков, настоящий городовой обыватель Петр Попов, купец 2­й гильдии Андрей Савватеев, цеховой Михайло Радионов, цеховой Алек­сей Фередгеров.

Первым городским головой стал Михаил Васильевич Сибиряков. Па­мятным днем стало 19 января, когда из губернского магистрата гласные ду­мы получили большую серебряную печать городского общества.

Работы у думы хватало. Она обязана была способствовать развитию торговли и заниматься благоустройством города, собирать доходы, сохра­нять город от ссор и нерадивого поведения граждан... Всех обязанностей не перечесть.

С появлением в Сибири М. М. Сперанского, который реформировал в том числе и управление городами, история Иркутской думы получает оче­редной виток – новый закон «Учреждения для управления Сибирских гу­берний и областей». Отныне все города делились на три категории – мно­голюдные, средние и малолюдные. Попав в категорию многолюдных горо­дов, Иркутск получил и общественное управление, что называется, по пол­ной схеме. Сама же функция думы была сведена к хозяйственной деятель­ности, но фактически она занималась всеми вопросами внутренней жизни города. 15 пунктов определяли функции думы. Сюда входили сиротский суд и опека, цеховая управа и городской суд, сбор налогов и надзор за мак­лерами...

Много других изменений и дополнительных дел ожидало Иркутскую городскую думу. Менялись названия должностей и структура этого город­ского органа управления. Главными функциями думы являлись регламен­тирование местной жизни, создание условий для развития городского хо­зяйства, для жизни и работы людей.

Население столицы обширной губернии постоянно увеличивалось. Время от времени происходили переписи – когда общероссийские, когда свои, местные. 15 января 1884 года в Иркутске прошла однодневная пе­репись населения. Когда подвели итоги, оказалось, что в Иркутске про­живает 36 117 душ обоего пола, в том числе 19 488 мужчин и 16 629 жен­щин. Но перепись давала не только представление о количестве населе­ния, данные ее говорили о вероисповедании, образовании иркутян, харак­тере недвижимости. Иркутский летописец Н. С. Романов приводит такие данные: «По вероисповеданию жители распределяются: православных – 89,58 процента, евреев – 5,25 процента, католиков – 2,37 процента, ма­гометан – 1,43 процента, лютеран – 0,53 процента, шаманствующих – 0,34 процента, старообрядцев – 0,29 процента, ламаистов – 0,16 процента, армяно-грегориан – 0,04 процента, англиканского исповедания – 2 жен­щины.

По сословиям: мещан и цеховых – 37,29 процента, крестьян – 15,6 процента, поселенцев – 9,13 процента, солдат служащих – 7,85 процента, чиновников служащих – 4,36 процента, отставных – 2,15 процента, дво­рян – 3,98 процента, казаков – 3,96 процента, купцов – 2,96 процента, почетных граждан – 0,6 процента, духовенства – 1,81 процента, офице­ров служащих – 0,62 процента, отставных – 0,2 процента, иностранцев – 0,88 процента, иностранных подданных – 0,27 процента, политических ссыльных – 0,26 процента, лишенных всех прав состояния (в тюрьме) – 0,84 процента, лиц, не принадлежащих ни к одному из перечисленных раз­рядов, – 1,06 процента.

По возрасту достигших преклонных лет: от 70 до 100 лет – 113 муж­чин и 325 женщин, 100 лет – 1 мужчина и 3 женщины, 106 лет – 1 муж­чина и 109 лет – 1 женщина. По образованию окончивших курс:

К общему числу, %   мужчин женщин В высших учебных заведениях 0,95 0,05 в средних 2,55 1,86 низших 6,4 2,8 учащихся 9,7 6,6 малограмотных 22,63 10,87

 

Следовательно, грамотных 32,2 процента общего числа населения».

Вот такие любопытные сведения дала перепись 1884 года.

Сто лет понадобилось Иркутску, чтобы войти в число лучших городов России. Титул стольного града Сибири закрепляется за ним прочно. Путе­шественник М. Геденштром, побывавший здесь, издал позднее книгу «От­рывки о Сибири». Есть в ней такие строчки: «Иркутская губерния – об­ширнейшая в Сибири и во всех отношениях возбуждает большие внима­ние и любопытство. Зная ее, остальная Сибирь представляется уже во всех предметах в виде знакомом». Немало порадел для этого город Иркутск.