Ангару каждый из иркутян наблюдает ежедневно — город раскинулся на ее берегах. Реку мы почти не замечаем: закованная ГЭС, она не показывает своего сурового нрава, не пугает во время паводков и дождей. Холодная даже летом, Ангара приносит в дома воду и свет. Под мостами ходят суда с грузами, нередко на ее тихих волнах можно увидеть утлые лодочки — это иркутские рыбаки мирно удят леща или сорогу. Вроде бы все-то мы про Ангару знаем — усмирили, обуздали сибирскую красавицу. И все же здесь, в городской черте, она другая, чем километры вниз или вверх по течению. Сотни ангарских деревень у самой реки стоят много лет, помнят ее раздольной, полноводной, прозрачной и богатой ценной рыбой. Люди и теперь живут на Ангаре своим особым укладом — надеясь на ее пучину и сетуя, как она изменилась с годами, увы, не в лучшую сторону.
Две Бурети на Ангаре — Боханского и Усольского районов: одна на правом, другая на левом ее берегу. Река по этим местам протекает разная.
— С той, усольской, стороны вода чище идет, — уверяет житель боханской Бурети Владимир Григорьев. — Белая вытекат, и все, считай, мегаполисы — Иркутск, Ангарск и Усолье — их грязь к нашей стороне прибиват. Такой чистой, именно ангарской, рыбы у нас не стало. Хариус, ленок, таймень теперь в наших краях редкость.
У рыбака со стажем Григорьева чудной ангарский говорок. Рыбачит он с малолетства, потому как если родился, вырос и живешь на Ангаре, по-другому нельзя. Даже если всю жизнь другим делом занимаешься. Владимир Александрович, например, 33 года пожары тушил, но рыбачить никогда не бросал. Почти у каждого буретского своя лодка — кто на реку выходить хочет, конечно.
— Но рыба в Ангаре теперь сорная: карась, сорога, окунь, лещ с конца 80-х появился, — считает буретский рыбак.
— Ой, как болото стала Ангара! — сетует бабушка Декабрина Григорьева, из местных старожилов. — Раньше была светлая, чистая, почти с километр шириной, а сейчас...
Ангара изменилась с тех пор, как построили ГЭС: острова затопили, Братское водохранилище обустроили в 1967 году.
— Течение стало меньше — это раз, — поддерживает Владимир Александрович. — Химии не было в то время. Ангарск, Усолье — все отходы сюда, травят рыбу. Гибнет рыба в основном из-за вредного производства, из-за стоков. Хотя больше на браконьеров списывают: говорят, они не дают воспроизводиться рыбе. А кто нынче браконьер? У кого сети... Но сетями такого урона не нанесешь — ее везде и не поставишь.
— Из Ангары-то мы уже пить боимся, — качает головой бабушка Декабрина. — Но, когда на остров рыбачить уплывешь, все равно ее черпашь, — возражает сын Владимир. — Олонки только из Ангары питаются водой, у них ни одной водоколонки и скважины питьевой, с реки возят — не будем же мы говорить, что ангарская вода совсем плохая.
У Декабрины Перфильевны свой взгляд — она видела Ангару совсем другой, не то что сейчас.
— Мы когда жили до 1967 года в нижней деревне, вот тогда ленки-то были!.. — вспоминает она. — Дед, муж мой, Александр Владимирович, ловил — талменей...
— Тайменей... — поправляю я.
— Ну да, тайменей, — соглашается бабушка.
И продолжает:
— У нас один деревенский поймал 46 килограммов тайменя — Якимов, это давно было, в 1960-м каком-то году, — вспоминает она. — Я родилась 25 декабря, а дед мой — 13 декабря. Говорит он мне: на именины, если вы счастливые, наловлю я вам рыбы, так вот сказал. Один ходил. И он тогда наловил штук 12 или 15: одну, вторую, третью...
— Не в том дело-то, — добавляет Владимир. — В Ангаре не с маху-то поймашь — одну, вторую, третью... Когда река встает, заломы были раньше. Лед идет, до самого дна забиват все. Вокруг течение везде, а за заломом тишина, и рыба забиратся туда, в эту яму. Вот и все. Если захватишь этот залом, будешь с рыбой сидеть зимой.
— Народ-то на наши именины пришел, — смеется бабушка Декабрина. — Все едят, расколотку-то эту! Расколотки очень вкусные — таймени да ленки, ой, жирные! Думают, завтра не будет, наверное, взяли в карманы — и домой. Потом одна женщина и говорит: пахнет и пахнет в избе, шифоньер открою — дышать нечем, пальто посмотрела, а оно там протухло все у ей — рыба-то!
Мама моя рассказывала: пойдем рыбачить на сигов, тогда женщины на лодке плавали, налимов наловим. А потом она большу рыбу никакую не ела — брезговала. Говорит, как-то раз увидела: корова лежит на дне, видно, сдохлая, и рыбы вокруг нее всякой разной. Воткнулись в эту корову и жрут. Вот с тех пор не могла есть.
— Тоже будем есть капусту тогда... — смеется Владимир, слушая бабушку Декабрину..
У старых рыбаков в деревнях в основном остались дюралевые «Казанки». Владимиру Григорьеву лодка служит с 1979 года.
— А что ей сделается? — усмехается рыбак. — У меня документы на нее — так же как на машину: техосмотр, аптечка...
— Вот стоит она, ваша верная подруга, на берегу, без присмотра. Переживаете?
— Но как же? Она же вещь, тоже переживашь. Гараж от машины — на глазах. А там на замочек, а замок-то — на него какая надежда? Бывали случаи, воруют. У племянника два года назад лодку утащили, но он как-то быстро хватился. По берегу туда-сюда — и в Свирск. Адреса перекупщиков примерно есть — уже не одна лодка-то пропала. «Притаскивали мне, но я отказался брать», — говорит один. Объяснил: почти новая лодка, с рулями. «В нетоварный вид приведете — я ее у вас куплю. Иначе возьму новую — отберут и статью припишут». И вот племянник пробегат по частному сектору, а они его лодку на пустошь вытащили, дровами обложили и жгут — чтобы она обгорела. Одна боковина у него выжжена так и осталась. Все жизненное — что хорошо ли, плохо лежит, тащат в деревне. Оттого стоимость рыбацкой лодки сейчас измеряется килограммами, объясняет Владимир Александрович.
— Считайте, сколько примерно килограмм алюминия стоит, — говорит он. — Она может за ночь уплыть, где-то ее зарубят. Если 300 килограмм вешат, по 30 рублей килограмм — вот тыща рублей. Или кто-то перепродаст подороже, по 60 рублей, наверное. А так — в пределах... Новые-то я не знаю сколько лодки сейчас стоят, по газете посмотришь — вместе с мотором до 30 тысяч примерно.
Так что за лодкой своей, без которой на реке никуда, глаз да глаз нужен. Да и вообще, рыбацкое житье-бытье непростое.
— Как это — на Ангаре жить да чтобы рыбы дома не было! — удивляются ангарские старожилы. — Везде она идет — где курам, где цыплятам... Но, бывает, сами у себя рыбу покупаем.
С рыбнадзором не умеешь дружить — плати штрафы. Рыбалка идет под прикрытием или без, признаются местные. Один рыбачит, «ты же видишь, тут на глазах живешь...», сига ловит — и ничего. Стоит тебе выплыть — наказывают... Наша сейчас такая политика, горюют ангарские рыбаки.
Но, как бы там ни было, этих людей, пропитанных Ангарой, без рыбалки представить невозможно. А сколько историй они расскажут, с ней связанных, и грустных, и веселых. Внучка Настя часто просит вспомнить, как зимой собаку спасали, упавшую в прорубь, или про одноглазую ондатру, которая устроила гнездо под лодкой на потопне. Дедушка Володя соглашается.
— Идем с дедом, отцом моим, когда еще вместе ходили (сейчас-то ему уже за восемьдесят), между полыньями, веревку взяли с ем, — улыбается Владимир, начиная рассказ. — Я поменьше, он вперед пробежит, за ним лед прогибается волнами. Он переберется на место понадежнее, я за ем перебегу. Но веревкой привязывались друг за дружку. Собаку взяли с собой, она от нашей тропы метров пять отбежала, бац — провалилась! Выскакиват со страху, лапами перебират, на лед-то выбралась, сзади пристроилась и больше никуда с тропы.
Или совсем с другой собакой дело было. Голуби сидят на краю полыньи (а мы приехали, расположились на берегу). Смотрю — к голубям бежит собака-то, а те поднялись, полетели, и пес юзом — буц! — в полынью прямо. А там течение, он выбраться-то не может. Деду говорю: давай собирайся, уезжам, чтобы не видеть этого, собака выбраться не может — ее под лед затаскиват... А сено косили, и у меня в машине веревка большая была. Я к полынье-то подошел, раз веревку бросил, второй — не докинул, а на третий он зубами поймался за нее, я и его вытащил, Тузика нашего маленького, беспородного.
— Привезли домой — мокрый, трясется весь, — вспоминает бабушка Декабрина. — Я его в пальтуху завернула, в баню. Глазами-то смотрит — только сказать не может, что пережил...
— Лодка моя стоит на потопне, — продолжает Владимир. — Как-то прихожу стаскивать ее. Что-то там под ногами копошится, понять не могу, раз — отскочило. Смотрю: лежат голые три ондатренка, ондатра сама под лодку залезла. Назавтра прихожу — их уже четыре в этом гнезде, у меня под лодкой самец, значит, и самка. Глазки узкие — крысы да крысы... В первый раз, еще по весне, видел одну: лодку спускал, она сидит красивая, думаю: укусит — не укусит? За хвост ее взял, поднял. Не изгибатся — посматриват так. Один глаз выбитый, видать, стрелятый или че, а один нормальный. Отпустил. Думал, в воду кинется, она снова под лодку. И с полмесяца назад — опять. Обычно они делают гнезда в норах, в траве, а тут в лодке-то что? Гляжу: целлофан надратый, веревки какие-то. Притащил я доски, наколотил снизу-сверху, чтобы ей было куда-то залезти — для ходу. Колочу — она рядом сидит, смотрит. Притащил ведро сена сухого, гнездо утеплил. Не понравилось ей, назавтра в соседскую лодку детенышей перетащила. Потом и оттуда ушла в другое место: может, ямку вырыла, может, под другую лодку перебралась — они по берегу-то стоят. Но и сено все сухое забрала — ничего не оставила.
— Давно не рыбачили-то? — смеюсь я, пожимая Григорьеву руку на прощание.
— Дня четыре уже... — отвечает рыбак со стажем, который выходит на Ангару на одной лодке уже больше 30 лет. — Давно!..
Энциклопедии городов | Энциклопедии районов | Эти дни в истории | Все карты | Всё видео | Авторы Иркипедии | Источники Иркипедии | Материалы по датам создания | Кто, где и когда родился | Кто, где, и когда умер (похоронен) | Жизнь и деятельность связана с этими местами | Кто и где учился | Представители профессий | Кто какими наградами, титулами и званиями обладает | Кто и где работал | Кто и чем руководил | Представители отдельных категорий людей
