Советская репрессивная политика в Сибири // «Историческая энциклопедия Сибири» (2009)

Активное использование репрессивных мер началось уже с 1-х месяцев установления советской власти. В условиях Граж­данской войны 1918—20 к репрессиям прибегали все воюющие стороны. Бессудные расстрелы, заложничество, групповые аресты и прочие акты подавления и устрашения противника являлись составной частью ожесточенной борьбы враждующих сил. Складывался первый советский опыт ши­рокого государственного принуждения, воплощенный в системе мер «военного коммунизма» и продразверстки.

В Сибири, где советская власть стала закрепляться с 1920, объектом репрессивных акций правительства стали большие группы крестьянского населения, не желавшего мириться с систематическими конфискациями производимых ими продуктов в счет выполнения продразверстки. Против мероприятий государственной власти были подняты стихийные восстания, из которых наиболее крупным стал Западно-Сибирский мятеж 1921 с участием десятков тысяч человек. Крестьянские волнения были подавлены вооруженной силой, многие их участники подверглись репрессиям (см. Крестьянское движение).

В условиях новой экономической политики и наступления общей стабилизации в стране масштабы репрессивных мер государства заметно снизились. В Сибири в этот период действия карательных органов (ВЧК—ГПУ) были направлены на устранение остатков политической оппозиции большевизму (эсеров, меньшевиков, анархистов, на­ционалистов) и ликвидацию отдельных групп «исторической контрреволюции», состоявшей из представителей сверг­нутых классов. Наиболее характерные эпизоды этой эпохи проявились в арестах и изоляции членов оппозиционных партий (в Новониколаевске, Томске, Каинске, Барнау­ле, Иркутске и других городах), преследованиях бывших офицеров, государственных служащих, крупных частных собственников и др. «социально-чуждых элементов». В апреле—мае 1923 в Новониколаевске состоялся один из первых показательных уголовных судов над политическими противниками большевизма — Базаровско-Незнамовский процесс, на котором свыше 80 человек были приговорены к различным видам наказания, в том числе 33 человека — к расстрелу.

Новый этап репрессивной политики в Сибири начался в конце 1920-х гг. Провозгласив курс «развернутого наступления социа­лизма по всему фронту», партийное руководство санкционировало решительную «борьбу с капиталистическими элементами». С этого периода система государственного принуждения существенно транс­формировалась, насилие приобретало характер массовых политических кампаний. Переход к новому курсу во внутренней политике означал прежде всего радикальный поворот в отношениях с крестьянством. Ликвидировав к 1928 свободный рынок сырья и продовольствия, советская власть встретила в лице крестьян решительных противников планов ускоренной модернизации экономики за счет ущемления интересов деревни. Чтобы заставить сельских тружеников сдавать «хлебные излишки», использовались различные способы. С января 1928 главным из них стало расширительное применение судебных преследований на основании статьи 107 УК РСФСР, допускав­шей арест и конфискацию части урожая по мотивам «злостного повышения цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок». К марту 1928 в Сибирском крае «в связи с хлебозаготовками» было арестовано около 1,3 тыс. чел. В ходе последующей кампании хлебозаготовок (1929) к крестьянству применялись новые статьи УК РСФСР (статья 61 и др.) (см. Хлебо­заготовительный кризис 1927/28, Урало-сибирский метод хлебозаготовок).

Условием для эскалации массовых репрессий в от­ношении «кулаков» послужил раскол в среде крестьянства, который был результатом целенаправленной политики большевистской партии. На протяжении 1920-х гг. советская власть культивировала в сельской среде идеи классовой непри­миримости, подогревала борьбу двух полюсов деревни (бедноты и зажиточных) посредством экономических и политических мер по ограничению «кулацких тенденций» и предоставления привилегий бедноте. К концу 1929 внутрикрестьянский конфликт достиг такого уровня, который позволил органам власти на­чать повсеместную «ликвидацию кулачества». Применение репрессивных мер, поддерживаемых беднотой и сельскими «активис­тами», было одним из главных рычагов проведения коллекти­визации — радикальной социальной перестройки деревни.

С первых месяцев 1930 волна анархического "раскулачи­вания» охватила большинство сельскохозяйственных районов Сибири. При отсутствии каких-либо правовых норм развитие этого первое время стихийного процесса привело к полному упразднению законности в деревне. Многие официальные отчеты тех дней ха­рактеризовали процесс «экспроприации кулаков» как массовое соцуиальное бедствие.

Коллективизация — один из самых драматических этапов репрессивной политики, крупнейшая акция насилия и государственного принуждения 1930-х гг. С февраля 1930 по всей Сибири происходили массовые аресты крестьян за попытки сопротивления «раскулачиванию», за «самоликвидацию» своего хозяйства, бегство с места жительства и оказание помощи пря­тавшимся. Аресту подверглись и многие бывшие во­еннослужащие белой армии и священнослужители. В Западно-Сибирском крае «тройками» ОГПУ были арестованы и осуждены 16 553 человек, в Дальневосточном крае — 3 843, в Якутии — 411 человек.

Основная часть кампании заключалась в депортации «ку­лацких семей» за пределы создаваемых колхозов. 1-й этап этой карательной операции был осуществлен в Сибири в течение 1930, начиная с февраля. Одновременно органами ОГПУ в регион были депортированы тысячи крестьянских семей, высланных из Украины, Белоруссии и Татарии. Из 76,3 тыс. крестьянских хозяйств Сибирского края, учтенных как «кулацкие», было экспроприировано 55,2 тыс. (72%). Высылке в Сибирский край подверглось 17 525 семей, в Дальневосточный край — 537 семей, что составляло в це­лом около 90 тыс. человек. Из других районов страны было сослано: в Сибирский край — 11 612 семей, в Дальневосточный край и рудники Алдана (Якутия) — 4 083 семьи, или 71 182 человек. Таким образом, за несколько месяцев Сибирь превратилась в зону крестьянской ссылки. К концу 1930 в восточных регионах страны, включая Сибирь и Дальний Восток, сосредоточивалось 156 339 так называемых кулаков, или почти треть всех сосланных по стране. Однако объединить большинство крестьян в колхозах посредством лишь одной репрессивной кампании оказалось невозможным. Поэтому ставка по-прежнему делалась на принуждение, но обобществление и «ликвидация кулачества» осуществлялись теперь в несколько приемов. В 1931—33 органы ОГПУ при содействии мест. парт, и гос. орг-ций провели в регионе серию круп, операций (в основном в форме депортаций) по изоляции остатков сопротивляющихся крестьян. Самая масштабная акция выселения последовала в мае—июне 1931. Депортации в Западно-Сибирском крае подверглось около 44 тыс. крестьянских семей, большинство которых представляли крес­тьяне-единоличники. Органы ОГПУ и милиции изъяли 2 422 «кулака» в колхозах, 586 — в совхозах, 928 — на предприятиях и 226 — в госучреждениях. В закрытом письме Запсибкрайкома ВКП(б) райкомам партии «О завершении сплошной коллективизации» отмечалось, что «экспроприация и выселение в мае 39 788 кулацких хозяйств прошла успешно. Обреченный враг оказался неспособным на открытое сопротивление, благодаря активной поддержке наших мероприятий со стороны подавляющего большинства колхозных батрацко-середняцких масс».

Выявление «саботирующих» крестьян и их высылка производились в течение всего 1933. В 1-й группе были высланы единоличники, не желавшие принимать план посева. С апреля—мая 1933 «чисткой» деревни стали за­ниматься политотделы. Только в Западно-Сибирском крае, где действовало 150 политотделов в 194 МТС, были обнаружены более 6,5 тыс. «враждебных элементов», из которых 1,1 тыс. человек отдана под суд, более 1 тыс. человек исключено из колхозов и выслано. Значит, размеры приняло лишение избирательных прав. Обычным следствием этой меры являлось изъятие у «лишенцев» имущества и скота, после чего семья преследуемого ввергалась в нищету. В 1933 в Западной Сибири «лишенцами» стали 62,3 тыс. человек (4,7% электората).

Своеобразие репрессивной политики этого периода проявлялось также в широком применении преследований по суду. Размеры судебных репрессий в весеннюю посевную кампанию 1933 были са­мыми высокими по сравнению с предыдущими. Больше всего осужденных оказалось среди руководящих кадров — бригадиров, счетоводов, завхозов, председателей колхозов, чле­нов сельсоветов. В 1932 в Западно-Сибирском крае их было 17,8 тыс., в 1933 — уже 23,8 тыс. человек.

Важные особенности проведения репрессий в деревне в 1-й половине 1930-х гг. — чрезвычайный широкий масштаб карательных мер по отношению к различным группам населения, хаотический характер преследований. Это было обусловлено политическими це­лями переустройства в данный период, исключавшими нормальное правоприменение любого советского закона, а также предоставлением права исполнять политико-право­вые функции многим субъектам, в т. ч. политотделам, партийным ячейкам, райкомам, райисполкомам и сельским советам. Исчезновение в ходе коллективизации относительно стабильной правовой среды наносило существенный ущерб политике режима. Несанкционированного действия местных ад­министраторов в области права подрывали почву для утверждения государственного порядка и проведения последовательных хозяйственных и социальных мер. Поэтому возвращение к стабильности на основе советского законодательства становилось неизбежным.

8 мая 1933 создана секретная инструкция ЦК ВКП(б) и СНК СССР с указанием «немедленно пре­кратить всякие массовые выселения крестьян», а в даль­нейшем допускать выселение «только в индивидуальном и частичном порядке».

В 1930-е гг. репрессивная политика в деревне играла роль совершенно нового элемента социально-правового регулирования жизни сельских граждан. С появлением коллективного хозяйства — раз­новидности собственности государства — появился и новый тип преступности, неизвестный в доколхозной деревне. 7 августа 1932 было принято постановление ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» (см. «Закон о ко­лосках»). В 1933—34 за «варварское отношение к коню» только в Западно-Сибирском крае ежегодно судили по 7—8 тыс. крестьян. Качественно новый вид карательных мер — предание суду за «плохой ремонт тракторов», «несоб­людение норм высева», «хищение социалистической собственности», осуждение единоличников за «отказ от принятия обязательного плана сева», «невыполне­ние планов» и многие другие. С утверждением колхозного строя общая потребность в репрессиях в отношении крестьян значительно ослабла, но полностью не исчезла. Она стала катализатором использования принуждения в качестве регулярной меры во всех сельскохозяйственных кампаниях, проводимых в деревне, в результате чего репрессии стали носить преимущественно сезонный характер.

Важным следствием радикальных преобразований в экономике и социальной сфере в начале 1930-х гг. были пресле­дования представителей старой интеллигенции и ликвидирование госаппарата (бывшие чиновники, офицеры, торговые, банковские служащие), Церкви и других упраздненных структур, объединявшихся официальным понятием «социально-чуждые». Репрессивные действия ОГПУ против них представляли собой часть общей планомерной «чистки», которую режим рассматривал как превентивную меру в отношении потенциальных противников.

Главную кампанию по выявлению «вредителей» в Сибири ОГПУ развернуло с лета 1930, в период нарастания экономического кризиса. Разоблачая «саботаж» и «вредительство» в различных отраслях экономики, сибирский аппарат ОГПУ во главе с Л.М. Заковским, Н.Н. Алексеевым, Я.П. Зирнисом неизменно вскрывал какой-нибудь«заговор», участниками которого являлись «выходцы из социально-враждебной среды». Путем фабрикации следственных материалов орга­ны ОГПУ готовили большие списки внутренних «врагов», а затем производили массовые аресты в государственных учреждениях и организациях. Так были сконструированы «заговор» в системе мясозаготовок Сибири, дело «контрреволю­ционной организации в сельском хозяйстве» под названием «Трудовая крестьянская партия», дело работников из Общества по изучению Сибири и ее производительных сил и др. Типичным было также дело о «белогвардейском заговоре» во главе с экономическим консультантом Сибкрайплана, бывшим генералом В.Г. Болдыревым (по этому делу в 1933 арестовано 1 759 человек).

Практика фальсификации уголовно-политических дел в дан­ный период отличалась не только своими необычными масштабами, но и стремлением объединять в рамках какого-либо «заговора» самые разнородные социальные элементы — бывших белогвардейцев и красных партизан, священников и атеистов, генералов и рядовых солдат. В июле 1933 на совещании в крайкоме ВКП(б) полпред ОГПУ Н.Н. Алексеев отрапортовал «...на протяжении послед­них пяти—шести месяцев, начиная с декабря месяца, арестовано по Запсибкраю примерно 15 тысяч человек, из них уже осуждено около 12 тысяч».

Полномасштабная «чистка» 1930—33 позволила ра­дикально обновить кадровый состав многих советских учреждений, предприятий и организаций. После 1933 ОГПУ уже не про­изводило изъятий «классовочуждых» в таких количествах; оно лишь добирало уцелевших и переключилось на новые категории населения и остатки «врагов» внутри правящей партии.

Дальнейшая эволюция репрессивной политики связана с изменениями, вызванными убийством члена Политбюро ЦК ВКП(б) СМ. Кирова 1 декабря 1934. ЦК ВКП(б) и НКВД подго­товили и провели серию акций, направленных на физическую ликвидацию бывших сторонников троцкистской оппозиции. Сибирь в этом процессе служила местом ссылки для многих политических оппонентов режима, бывших членов партии и др. лиц, удаленных из европейских городов СССР по признакам политической неблагонадежности. Самую многочисленную группу высланных в 1935 под надзор НКВД в города и районы Сибири составили жители Ленинграда.

С августа 1936, после распространения закрытого письма ЦК ВКП(б) от 29 июля «О террористической де­ятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюци­онного блока», началась кампания арестов, означавшая окончательное устранение остатков оппозиции из общественной жизни страны. Она приобрела характер крупной спецопе­рации и завершилась массовыми арестами многих бывших коммунистов и беспартийных граждан. Аресту подверглись многие бывшие видные деятели оппозиции, находившиеся в регионе на хозяйственной работе: Н.И. Муралов, М.С. Богус­лавский, Я.Н. Дробнис, А.К. Мирский, Н.А. Угланов и др. Полностью была ликвидирована политическая ссылка в Сибири, ее обитатели отправлены в лагеря НКВД. Ярким проявлением борьбы НКВД с «троцкистской оппозицией» стал Кемеровский процесс в ноябре 1936 — крупный показательный суд над инженерами Кузбасса, обви­ненными во вредительской деятельности по заданию «троцкистов» и германских спецслужб. С помощью этого и последовавших за ним московских показательных процессов руководству страны удалось представить партии и обществу доказательства широкого и глубоко законспирированного проникновения в структуры государства «вредительских троцкистских элементов». Такой итог открыл возможность начать кампанию массовых репрессий в самой большевистской партии.

Реализация плана «чистки» партии началась в Си­бири во 2-й половине 1936, но широкие формы приобрела после февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937. Первыми ее жертвами были члены партии, имевшие какие-либо связи с бывшими оппозиционерами, а также получившие взыскания политическо-идеологического характера. Затем арестам стали подвергаться «вредители» в сфере экономики и управления. С июля 1937 органы НКВД приступили к выполнению «особых приказов» НКВД СССР, подготовленных на основании решений Политбюро ЦК ВКП(б) о проведении «очистки страны от враждебных элементов». Аресты по определенному плану («лимитам» и «линейным приказам») в 1937—38 являлись кульминацией политики репрессий, получив­шей название «Большой террор». Программа массовых арестов была направлена на ликвидацию основного ядра партийного аппарата с целью его обновления, устранение «недостаточно надежной» части управленцев и военных кадров, изъятие потенциально «враждебных элементов», включая националистические группы, этнически связанные с «враждебным государством», и всех подозреваемых в нелояльности советской системе.

Массовые операции НКВД и вынесение приговоров по упрощенной процедуре (решениями «троек» и Особого совещания НКВД) прекратились в ноябре 1938. В даль­нейшем был восстановлен ряд процессуальных норм (прокурорский надзор за ходом следствия, формальное ограничение в использовании пыток, судебное рассмотре­ние большинства дел), произведен пересмотр некоторых дел арестованных, а также смещена и обновлена часть аппарата карательных институтов — органов НКВД, проку­ратуры, суда.

Дальнейшие изменения коснулись и характера репрес­сий. В связи с обострением внешнеполитической ситуации и нарастанием угрозы новой мировой войны руководство страны приняло решение об ужесточении рабочего законодательства. В политической и социальной практике начала 1940-х гг. это означало, что режим, продолжая преследования по политическим мотивам, вновь стал активно воздействовать на трудовые отношения с помощью аппарата судебной власти. Преследования трудящихся в предвоенный период, главным образом по Указу

Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 за самовольный уход с работы и опоздания, оказались масштабными. В Сибири они были сопоставимы с судебными репрессиями периода коллективизации. Согласно судебной статистике, в Новосибирской области за 11 мес. со времени введения указа судами общегражданской юрисдикции был осужден 84 191 человек, в Красноярском крае — 28 149 человек. На 1 февраля 1941 численность осужденных за прогулы и опоздания на работу по указу от 26 июня по 5 регионам Сибири (Красноярский и Алтайский край, Новосибирская, Ом­ская и Иркутская области) составляла 120 410 человек.

Вступление СССР во Вторую мировую войну пов­лекло за собой важные изменения в использовании репрессий как средства мобилизации масс. Глубокой корректировке подверглась система советского правосудия. В условиях войны был пересмотрен список нарушений, за которые устанавливалась уголовная ответственность. Грани­цы применения статей Уголовного кодекса существенно расширились благодаря новой трактовке самого понятия «преступное деяние». Целый ряд действий, которые в мир­ное время не считались даже административным нарушением, перешел в разряд преступлений и подлежал уголовному наказанию. К категории уголовных правонарушений стали относиться «распространение в военное время ложных слухов» (Указ Верховного Совета СССР от 6 июля 1941), «ук­лонение от сдачи радиоприемников и призматических биноклей» (на основании статьи 59-6 УК РСФСР), «уклонение от обязательного обучения военному делу». Вводилась уголовная ответственность для колхозников — «за невыра­ботку минимума трудодней» (Указ Верховного Совета СССР от 15 апреля 1942), для молодежи — «за уклонение от воинского учета» (постановление Государственного Комитета Обороны от 16 января 1942), «за уклонение городского населения от мобилизации на период военного времени на работу в промышленность и строительстве» (указ от 15 февраля 1942) и др. Одновременно был снижен и возрастной порог, с которого наступала уголовная ответственность по всем видам правонарушений (с 14 лет). Другая важная тенденция — ужесточение трудового законодательства: повышена ответствен­ность за опоздания на работу, прогулы, самовольный уход, уклонение от трудовых мобилизаций. Кроме того, на фоне рас­ширения роли специальных судов — военных и транспортных трибуналов были значительно упрощены судебно-следственные процедуры.

Во время войны политика режима в сфере борьбы с государственными преступлениями, основу которых составляли пре­ступления «контрреволюционные», была непоследова­тельной, с резкими поворотами. В начальный, наиболее трудный период войны (1941—42) власть активизиро­вала внутреннюю борьбу с нежелательными политическими настроениями и фактами неисполнительности, но на следующих этапах не сочла необходимым расширять фронт этой борьбы. За 1941—45 в Сибири органами НКВД—НКГБ было арес­товано в Омской области — 4 360 человек, в Новосибирской области — 5 897, в Алтайском крае — 6 816, в Красноярском крае — 2 170, в Кемеровской области — 1 534 человек.

В целом, репрессии в период Второй мировой войны отличались широким размахом и сосредоточивались прежде всего в области трудовых отношений. Они распро­странялись в основном на те категории населения, труд которых представлял наибольшую ценность для страны, — рабочих оборонных отраслей промышленности, железнодорожников, шахтеров и колхозников. При отсутствии серьезных экономических стимулов судебные репрессии и угроза их применения служили дополнительным побуждением к труду для миллионов граждан.

Тысячи граждан были репрессированы в соответствии с ука­зами и законами военного времени. Наиболее важные из них, например, указы от 26 июня 1940 (о прогулах, опозданиях на работу и самовольном уходе), от 26 декабря 1942 (о самовольном уходе с предприятий военного значения), от 15 апреля 1942 (об уклонении от мобилизации на сельскохозяйственные работы) и некоторые другие, продолжали действовать и в послевоенное время. Они были отменены только в середине 1950-х гг. Появились и новые аспекты репрессивной политики — существенно возросли масштабы депортации в Сибирь «контингентов» интернированных граждан из районов европейской части СССР и сопредельных государств. За годы войны к числу спецпоселенцев прибавились немцы, эстонцы, латыши, литовцы, молдаване (1941), калмыки (1943—47), «вредительские и враждебные элементы» из Прибалтики, Молдавии, Белоруссии (1948—52) и других регионов СССР. Общая численность «новых спецпоселенцев» в Сибири и на Дальнем Востоке составляла около 900 тыс.