Аборигенная (инородческая) политика России в Сибири // «Историческая энциклопедия Сибири» (2009)

АБОРИГЕННАЯ (ИНОРОДЧЕСКАЯ) ПОЛИТИКА РОССИИ В СИБИРИ, комплекс правительственных законодательных установок и практических мероприятий, опреде­лявших основные параметры русско-аборигенных отношений, поли­тико-правовой статус сибирских аборигенов, их административно-территориальное уст­ройство и социально-экономическое положение. Включение в состав России полиэтничных территорий требовало особо­го внимания московского, а затем Петербургского правительства к аборигенному фактору. Господствовавшая в стране авторитарная форма правления, гипертрофированная роль государства во всех сферах жизни, в том числе в экономике, изначально сделали коренные народы Сибири объектом эксплуатации. В аборигенах государство видело прежде всего податных, затем иноверцев и обращало внимание именно на это, а не на этническую принадлежность. Такая установка, с одной стороны, обусловила отсутствие в России до начала XX в. целена­правленной национальной политики, с другой — способствовала ин­теграции сибирских народов в российский социум, что со временем стало основной целью аборигенная политика. При этом интеграция абориге­нов, представлявших конгломерат этнических образований с разным уровнем социально-политической организации, имевших различные хозяйственные уклады, культуры, менталитет, осуществлялась постепенно и поэтапно.

В ходе присоединения Сибири аборигенная политика, не имея вы­раженного идеологией оформления, определялась задачами политического подчинения и включения в русское подданство сибирских народов, закрепления новых территорий за Россией. Ее основные установки отражали предшествующий опыт Московско­го княжества, затем опыт государства по «собиранию» русских земель и взаимодействию с нерусскими и неправославными наро­дами Урала и Поволжья. Были восприняты многие эле­менты политики Золотой Орды в отношении покоренных народов, а также учтена этнополитическая ситуация в Сиби­ри и на ее границах, численность и плотность населения на отдельных территориях, характер социально-политических связей между сибирскими этносами, в том числе практика данничества и так называемого кыштымства. Но, при всей вариативности применительно к присоединению отдельных земель и народов, принципы аборигенной политики в Сибири на протяжении конца XVI — начала XVIII в. не менялись. В их основе лежало сочетание сотрудничест­ва, в первую очередь с нерусскими военно-политическими элитами, и прямого насилия и администрирования. Ведущей целью аборигенной политики являлось обложение аборигенов ясаком, который на данном этапе имел не только финансовое зна­чение, обеспечивая пополнение казны пушниной, но и политическое, выступая главным показателем подданства и при­знания русской власти.

Рассматривая аборигенов прежде всего как платель­щиков или потенциальных плательщиков ясака, государство стреми­лось сохранить и увеличить их число, поэтому предпи­сывало сибирской администрации и землепроходцам поступать с ними «ласкою», а не «жесточью», «от обид и от про­даж и от насильства оберегать». Малочисленность русских вооруженных сил в Сибири, значительная  территориальная дисперсность военно-админисьративных пунктов (острогов и городов) также застав­ляли правительство и местные власти искать мирные пути взаимо­действия с сибирскими народами и на первых порах даже зару­чаться их поддержкой. Это выражалось в форме военных союзов, когда некоторые этнические группы выступали в качестве федератов (например кодские и Сургутские ханты, еуштинские татары, алтайские телеуты), в зачислении на службу отдельных представителей родоплеменной верхушки (например кодских князей Алачевых, тунгусских князей Гантимуровых, ряда якутских тойонов) и рядовых улусных лю­дей, в формировании из аборигенов подразделений в составе русских гарнизонов (служилые сибирские «юртовские» татары, «выезжие» телеуты). Кроме того, русская власть стремилась опереться на местную знать, привлекая ее к управлению соплеменниками, в первую очередь к сбору ясака, но одновременно ставя ее под свой контроль. Такое сотрудничество способствовало укреплению русские влас­ти, а также использовалось для дальнейшей территориальные экспансии.

Применение против аборигенов вооруженной силы разре­шалось лишь в случае сопротивления, под которым пони­малось не только вооруженное  противодействие, но и просто отказ платить ясак. Для избежания сопротивления или его прекращения предлагалось захватывать заложни­ков-аманатов из числа родоплеменной верхушки. Одновременно аманатство считалось гарантией исправной уплаты яса­ка сородичами. Поначалу допускалось взимание ясака в размерах, на которые были согласны сами аборигены, а также одаривание взамен ясака подарками (металлическими из­делиями, бусами, тканями, хлебом, зеркалами и т. п.), что напоминало дарообмен или меновую торговлю. Но достаточно быстро власть стала требовать точно фиксированного размера ясака и переписи всех ясачноплательщиков, в результате чего ясак превращался в разновидность государственного налога. Включение в подданство сопровождалось также приведением аборигенной верхушки к присяге-шерти и пе­редачей ей царского «жалованного слова». То и другое содержало в себе элементы хотя и неравноправного, но договора, фиксировавшего взаимные обязательства: або­ригены должны платить ясак и хранить верность, взамен чего российский государь предоставлял им право проживать и хозяйствовать в районах их исконного обитания, обещал держать их «в своем царском милостивом призрении» и «оберегать накрепко». Русская сторона однозначно тракто­вала шерть как признание аборигенами своего подданст­ва («вечного холопства»), тогда как аборигены могли воспринимать ее в зависимости от своей военной силы и характера взаимоотношений с русской властью как равноправный союз или мирный договор (например, в XVII в. алтайские телеуты и енисейские кыргызы, в XVIII в. — чукчи).

На этапе присоединения русская сторона, довольствуясь формальным признанием аборигенами власти «белого царя» и уплатой ясака, оставляла без изменений социально-патестарную организацию аборигенного общества, просто включая ее в русскую государственную систему: аборигенная община превращалась в фискальную ясачную волость и приобретала некоторые, еще весьма аморфные, административно-территориальные очертания наподобие русской волос­ти. Исключение составили только татары сибирские, чья родоплеменная знать была частично вывезена в Москву, но большей частью зачислена в состав сибирских служилых людей и как таковая прекратила свое существование. Во внутреннее устройство и управление ясачных волостей русской власти старались не вмешиваться, предоставляя родо­вым князькам, мурзам, тойонам, нойонам, шуленгам и другим все полномочия, порой весьма широкие. В частности, значительную автономию сохраняли Кодское и Обдорское кня­жества. Ни в Сибирском приказе, ни в местных воевод­ских избах не существовало ни отделов, ни чиновников, которые бы специально занимались вопросами управления абори­генами. Влияние русской администрации на внутреннюю жизнь аборигенного общества ограничивалось, как правило, только взи­манием ясака, разрешением конфликтов между русским и аборигенным населением и расследованием политических («измена», «бунт») и наиболее крупных уголовных преступлений. К концу XVII в. проявляется стремление русских властей передать ясачный сбор в руки родоплеменной верхушки, которая бы са­ма доставляла ясак в города и остроги.

Заинтересованная в исправном поступлении ясака в казну, центральные власть стремилась оградить ясачных от произвола и разорения со стороны сибирских управлен­цев и русских людей (в первую очередь служилых и промышленных людей). Категорически запрещались всякие насилия и злоупотребления в отношении ясачных, вынесение им смертного приговора без санкции Москвы. Ясачные имели право подачи челобитных с жалобами и просьбами. В ответ они, как правило, встречали поддержку и пони­мание властей, которые довольно оперативно реагирова­ли на их прошения. Из фискальных соображений правительство за­прещало русским брать с ясачных долговые расписки на сумму выше установленной законом, превращать их в холопов или ккаким-либо  образом обращать в зависимость, торговать ими и привозить «на Русь», вести торговлю с ними. На протяжении XVII в. правительство пыталось огра­ничить и даже запретить посягательство русских  поселен­цев на земельные (особенно лесные) угодья аборигенов, не нарушать их традиционных форм землепользования. Поземельные споры русской власти обычно решали в пользу або­ригенов. При этом, однако, государство всемерно поощряло расширение русского земледелия, что неизбежно приводило к захвату «ясачных» земель русскими поселенцами. Такой подход давал видимый политический эффект: ясачные люди, обращаясь с жалобами к царю, привыкали видеть в нем единственного защитника своих интересов, что укрепляло их фактическое подданство.

Фискальными задачами определялась и религиозная политика. Поскольку крещенные, как правило, исключались из числа ясачноплательщиков, в целях сохранения большей численности последних запрещалось насильственное крещение и не проводилась массовая христианизация. Государство стреми­лось пресечь «миссионерскую» инициативу служилых людей и воевод, вынуждавших к крещению ясырей-пленников из числа аборигенов с целью закрепления их за собой в качестве холопов. Крещение допускалось только добровольное и обычно в том случае, когда новокреще­ных предполагалось зачислить в служилые люди.

Реальная практика и действия сибирской администрации и командиров военных отрядов вносили существенные коррек­тивы в эти правительственные установки. Во-первых, далеко не все сибирские народы сразу и безусловно признали русскую власть. Многие из них оказали вооруженное сопротивление. В результате служилым людям приходилось достаточно часто применять оружие, что в целом соответствовало правительственным указаниям, предписывавшим в случае от­каза аборигенов от подданства и уплаты ясака подчи­нять их силой. Во-вторых, обещания правительства защищать аборигенов от произвола со стороны местной администра­ции реализовывались слабо. Насилия, вымогательства, грабежи, обман почти неизменно сопровождали сбор ясака. Ситуация осложнялась вторжением промышленных лю­дей в охотничьи угодья местного населения, занятием его родовых земель крестьянами, торгово-ростовщической деятель­ностью купцов. Вопреки всем запретам в Сибири было широко распространено похолопление аборигенов (из числа пленных или должников). Все это на этапе при­соединения нередко вызывало отпор со стороны ясач­ноплательщиков, приводило их к «шатости» и «изме­не», вплоть до вооруженных восстаний. Однако, несмотря на значительное расхождение между правительственными предпи­саниями и действиями сибирских властей и служилых людей, установка правительства на бережное отношение к аборигенам не была лишь благим пожеланием — она ограничивала произвол и давала правовую возможность искать упра­ву на обидчиков. Увлекавшиеся грабежом воеводы и ясачные сборщики нередко попадали под следствие и несли наказание. Суровые меры к аборигенам русская ад­министрация применяла редко. Главным было не по­карать, а вернуть в ясачный платеж. Вследствие такой политики большая часть ясачных, обитавших в пограничных районах и бежавших в разные годы из русских пределов, воз­вращалась назад.

Аборигенная политика, в первую очередь использование института зависимости «слабых» народов от «сильных» (выплата дани, сопряженная с аманатством, шертованием и не­вмешательством во внутреннюю жизнь зависимых), облегчи­ла Москве подчинение многих сибирских народов, способствова­ла их относительно мирному и быстрому включению в социальную и государственную структуру России. Однако в этой структуре сибирские народы на этапе присоединения Сибири и некоторое время спустя имели особый статус. С одной стороны, становясь ясачными, они превращались в подданных российского самодержца, в одно из податных сословий, не подвергались какой-либо дискриминации, но и не имели каких-либо  привилегий, что, в частности, выражалось в их нейтральном наименовании «люди», изредка «народ», «мужики», с добавлением указания на этническую (братские, корякские, якутские и т. д.), социальную (лучшие, улусные, черные), по­литико-податную (ясачные/неясачные, мирные/немир­ные, неприятельские и т. п.) принадлежность и изред­ка на род занятий (например «кузнецкие люди», т. е. вла­деющие навыками кузнечного ремесла). С другой стороны, с конца XVI в. до второй  половины XVIII в. сибирские аборигены офи­циально именовались «иноземцами», что выделяло их как представителей «иных», т. е. не собственных русско-православных, земель. Этот соционим применялся как обоб­щенное наименование жителей всех иностранных государств. Со­ответственно, сибирские «иноземцы» еще не рассматривались властью как полностью включенные в российский социум. Кроме того, на юге Западной Сибири, где столкнулись интересы России, Джунгарского ханства, государства алтын-ханов, енисей­ских киргизов и алтайских телеутов, русская власть, не имея достаточных вооруженных сил, пошла на признание системы многоданничества, с конца 1660-х гг. — русско-джунгарского двоеданничества.

В ходе податной реформы Петра I сибирские ясачные лю­ди в 1724 были формально отнесены к разряду государственных крес­тьян, помимо уплаты ясака на них стали распростра­няться иные денежные и натуральные повинности в пользу казны (сборы на содержание дорог, почты, перевозка казенных грузов и т. д.). С 1720-х гг. вводится юридическое оформление поземельных прав сибирских «иноземцев». Если ранее они владе­ли землями по праву проживания и хозяйствования на них, то теперь обязаны были получить соответствующий документ от русских властей. Особенно это касалось тех, кто обитал в южных, пригодных к сельскому хозяйству районах, активно заселявшихся крестьянами. Указ 1734 уравнял аборигенов в поземельных правах с русским населением, их земли объявлялись казен­ными и как таковые могли использоваться по усмотре­нию государства. Документирование прав на землю сопровож­далось ее межеванием, определением размеров и границ, что порождало многочисленные поземельные споры между разны­ми категориями земледержателей. В результате в отно­шении земли аборигены попадали в полную зависимость от русской администрации, обычной стала практика земельных переделов в государственных интересах (например, отвод аборигенных земель во владение казакам или крестьянам). Одновременно принима­лись меры, стимулировавшие переход определенных групп або­ригенов (татар, бурятов, якутов) к оседлости и занятию хлебопашеством. В 1767 таким оседлым земледельцам было разрешено вместо ясака вносить денежную подушную подать наравне с русскими крестьянами.

Со второй половины XVIII в. государство в соответствии с общими про­цессами административной унификации берет курс на ликвидацию автономии аборигенных обществ путем фактического включения их традиционных институтов власти в существующие социальную струк­туру и систему государственного управления и фиска. Избегая открыто­го вмешательства во внутренние дела аборигенных общин, власти пошли по пути усиления административной роли родоплеменной знати. Принципы этой политики были заложены в инструкции С.Л. Владиславича-Рагузинского 1728 (она была разра­ботана для Забайкалья, но оказалась применима ко всей Сибири), развиты в указах 1730—50-х гг. и закреплены сенатской инструкцией 1763 секунд-майору А. Щербачеву, возглавившему так называемую Первую Ясачную комиссию («Комиссию о расположении ясака» 1763—69). Деятельность этой комиссии заметно реформировала управление сибирскими «иноземцами». По ее предложению упразднен институт ясачных сборщиков, отменялась практика аманатства, сбор ясака передавался в руки родоначальников (князцов, тойонов, тайшей, зайсанов, шуленг, старшин и пр.), чьи функции регламентировались, разрешалась за­мена пушнины деньгами, при взимании ясака вводилась круговая порука: по образцу общины крестьянской за исправный платеж ясака стали отвечать целиком подат­ные ясачные единицы — род, улус, волость. Передача сбора ясака в руки родоначальников усиливала их по­зиции в аборигенном обществе. Этому же способствовала введен­ная на отдельных территориях система «отпускных билетов», согласно которой ни один родович не имел права выехать за пределы своей волости далее 30 верст без разреше­ния родоначальника. Тенденция опоры государственного аппарата на родоначальников нашла выражение в ряде частных административных распоряжений сибирских губернских властей начала  XIX в.

К концу XVIII в. родоплеменная знать стала делиться на «жалованных» и «рядовых». «Жалованные», чья численность была незначительна, получали особые жалованные грамоты и патенты, подтверждавшие их «достоинст­во», наследственно занимали должности по управлению, а некоторые уравнивались в правах с российскими дворянами (например, остякские князья Тайшины и Артанзеевы, тунгусские кня­зья Гантимуровы, татарские мурзы Кульмаметевы). «Рядо­вые» родоначальники выбирались населением ясачной волости в основном из числа родоплеменной знати с последующим утверждением губернскими властями. Периодичность выборов не оговаривалась и в разных районах у разных территориальных групп аборигенов была разная: ежегодные перевыборы — преимущественно у оседлых, фактически пожизненное и даже на­следственное занятие должности — у кочевников. Получая от государства официальные права на управление сородичами, родоначаль­ники утрачивали остатки политической автономии и превраща­лись в особый разряд государственных чиновников. Им выдавались специальные знаки административного достоинства — медали, значки, мунди­ры, кортики и т. п., а у кочевых народов (бурятов, яку­тов) — иногда и чины, соответствовавшие низшим классам «Табели о рангах». Русская администрация предоставляла родоначальникам большие полномочия, но на практике степень их влияния на подведомственное население зависела не от желания властей, а от реальных социальных отношений, существовавших у того или иного народа.

С начала XVIII в. в целях достижения конфессионной спло­ченности сибирского населения и превращения аборигенов в настоящих подданных православного монарха стала прово­диться политика их массовой и даже насильственной хрис­тианизации. В Сибирь отправляются специальные духовные мис­сии. С 1703 прекращается практика освобождения от ясака при принятии крещения, но с 1720 новокрещеным стали предоставлять 3-летнюю льготу по уплате ясака и «всяких государственных сборов». Для распростране­ния христианства началась подготовка священников из крещеных аборигенов. В 1764 в сибирских епархиях учреж­дены специальные штаты проповедников-миссионеров. К концу XVIII в. почти поголовно были крещены ханты (кро­ме нижнеобских), манси, селькупы, якуты, прибайкальские буряты, ительмены. Значительно меньшие успехи христи­анизация имела среди народов, кочевавших в тайге и тундре, — тунгусов, энцев, ненцев, нганасан, коряков, а среди буддистов-ламаистов (забайкальских бурят) и му­сульман (татар) она вообще не получила распростране­ния. Правительственная политика в отношении буддизма и ислама из неприязненной в первой трети XVIII в. (запрет их распространения, ограничения в строительстве мечетей, да­цанов, кумирен) стала либеральной и толерантной, но ориентированной на то, чтобы поставить обе религии под кон­троль государства и оградить российских подданных — мусульман и буддистов — от религиозно-идеологического влияния из-за границы. В 1741 был установлен штат лам и утвержден глава забайкальского ламаизма, с 1784 введено государственное жалованье для мулл, в 1788 в Уфе учреждено духовное собрание «для заведывания» российскими мусульманами и назначен их глава — муфтий. Никаким притеснениям по конфессионному признаку мусульмане и буддисты не подвергались.

Изменение статуса сибирских «иноземцев» в сторону при­знания их полноценными подданными, равными в сво­ем положении со свободными сословиями империи, нашло выражение в предоставлении им права избрания депу­татов в Уложенную комиссию 1767—68. Из официальной лек­сики постепенно исчезает соционим «иноземцы», который с начала XVIII в. заменяется соционимом «иноверцы», а с конца XVIII в. — «инородцы». Во второй половине XVIII в. правительство предприняло попытки разработать единый законодательный акт о правовом положении народов Сибири.

Патерналистская политика государства стала мягче, но не ус­траняла полностью негативные последствия ясачного ре­жима. Местные власти, служилые люди и купцы, хотя и в меньших масштабах, чем в XVII в., продолжали раз­ными способами обирать аборигенов. Массовый характер приняло занятие переселенцами-крестьянами их земель. Широкое распространение получили обращение «ино­земцев» в холопов и торговля ими. В этом государство де­монстрировало противоречивую позицию, обусловлен­ную его стремлением, с одной стороны, защитить ясачноплательщиков и ограничить количество душевладельцев, а с другой — расширить права дворянства на зависимых людей и способствовать христианизации «иноверцев». Рядом указов второй четверти XVIII в. запрещалось держать в невольниках (дворовых людях) некрещеных абориге­нов. Это привело к их крещению, что давало право на владение и торговлю «крещеным товаром». Главными рынка­ми «работорговли» являлись Якутск, Томск, Тюмень, Тобольск, Ямышевская и Семипалатная крепости. Указ от 1757 легализовал эту торговлю и рекомендовал вла­дельцам крестить невольников. С начала XIX в. правительство берет курс на ликвидацию в Сибири института дворовых людей из числа коренных жителей. Указ 1808 разре­шает их покупку, но без права перепродажи, и предпи­сывает освобождать их всех из неволи по достижении 25-летнего возраста.

В целях борьбы со злоупотреблениями местной адми­нистрации правительство не раз посылало в Сибирь следственные ко­миссии, публично демонстрируя тем самым свое стрем­ление защитить ясачных людей от произвола, но на деле проявляя в первую очередь заботу о своих казенных интересах. Показательна в этом отношении практика изъятия награбленных у «иноземцев» материальных ценностей в казну, а не их возвращение пострадавшим. Наказа­ние виновных снижало, но не искореняло чиновничий произвол. Проведенная в 1819—21 в Сибири ревизия М.М. Сперанского в очередной раз вскрыла «буйный раз­гул чиновничьего, полицейского самовластия и деспо­тизма». Итогом ревизии стала широкомасштабная реформа управления Сибири (1822). Среди законоположений был «Устав об управлении инородцев», в котором отразилось стремление примирить консервативно-охранительный курс са­модержавия в отношении ясачного населения с объективной потребностью в реформе, вызванной к жизни углуб­лявшимся процессом интеграции аборигенов в систему общероссийских административных, социальных и экономических связей.

Устав закрепил официальное наименование сибирских народов «инородцами». Термин обращал внимание на этнические — не русские принадлежности сибирских аборигенов, но одновременно имел четкий сословный смысл и содержание. Его законодательная фиксация знаменовала отказ от прежнего восприятия коренного населения Сибири как не вполне подданных — «иноземцев» и его признание особым сословием импе­рии. Сохраняя общую тенденцию на «окрестьянивание», Устав одновременно демонстрировал осознание хозяйственно-культурных особенностей отдельных народов. Он впервые законодательно определил принцип дифференцированного подхода к народам с разным уровнем социально-экономического развития. «Инородцы», исходя из их «образа жизни» и уровня хозяйственного развития, делились на 3 разряда: оседлые, кочевые и бродячие. Оседлые (татары, часть алтайцев, шорцев, южных хантов и манси) полностью приравнивались к государственным крес­тьянам (за исключением рекрутской повинности) и получали «равные права с россиянами» и подсудность общероссийским законам. Бродячие (таежные охотники) и кочевые (ско­товоды и оленеводы), оставаясь ясачноплательщиками и сохраняя свои внутренние порядки в управлении, составля­ли «особенное сословие в равной степени с крестьян­ским». Кочевые приравнивались к крестьянам в налоговом отношении, но сохраняли самостоятельность в управлении и суде. Предусматривался переход бродячих и кочевых «инородцев» в оседлые и в конечном итоге — их слия­ние с русским крестьянством во всех отношениях, кроме отбы­вания рекрутской повинности. Такой подход означал, что в официальной практике социальный критерий по-прежнему подменял собой этнический.

Устав, оставляя властный контроль и общее управление в руках русской администрации, одновременно стремился осла­бить ее вмешательство во внутренние дела «инородцев» пу­тем реорганизации их управления. У «бродячих» сохраня­лось прежнее родовое управление в лице родовых старшин, которых стали именовать старостами. Органы самоуправления кочевых народов разделились на 3 ступени: низ­шая — родовое управление, средняя — инородная управа, высшая — степная дума. Должностные лица в состав «ино­родческого» управления избирались на общем собрании, к участию в котором допускались все члены общины. Политические и криминальные дела подлежали разбирательству русскими чина­ми. Устав сохранял почетные звания у кочевников. «Зва­ния наследственные остаются наследственными, звание избирательное остается избирательным», — говорилось в Уставе. Принцип наследственности допускался и при замещении должностных лиц на выборах. В случае отсутствия прямого наследника разрешалось избрание ближайшего родственника. Сохраняя таким образом  патриархально-родовые отношения, Устав в ряде случаев отходил от принци­па наследственности, давал определенную свободу выборному началу. Устав не выделял перед лицом закона родоначальников (исключая тех, кто имел дворянское достоинство), а уравнивал их юридически с прочими ясачными людьми. У оседлых вводилось землепользование и управление, ана­логичное крестьянскому — на «основании общих узако­нений и учреждений». В случае малой численности «инород­цев», проживавших в зоне плотного русского населения, предусматривалось их причисление к ближайшим русским селениям. Устав закреплял за коренными народами нахо­дившиеся в их пользовании земли, определял поря­док и размеры взимания ясака, регулировал торговлю с русскими, распространял на аборигенов уголовное законодательство страны. В отношении религии этот зако­нодательный акт придерживался полной веротерпимости, но «иноверческое духовенство» ставилось под контроль полиции. В целом, Устав обеспечивал существование традиционного культурно-хозяйственного и социального уклада, но не превращал «инородцев» в замкнутую, изолированную социальную группу, пре­дусматривая их постепенную, без каких-либо ограничений, обусловленных этнической или конфессионной принадлежностью, интеграцию в российский социум. В своих основных положениях Устав действовал до 1917. Он не привел к полному исчезновению региональных особенностей «инородческих» обществ и злоупотреблений местной администрации, купцов и перекупщиков пушнины, но способствовал их замет­ному сокращению.

Указы от 1822 и 1825 резко ограничили возможности владения дворовыми-«инородцами», что привело к со­кращению их численности, а с отменой крепостного права — к полному исчезновению. В 1832 «инородцы», пользовав­шиеся правами личного дворянства, и их дети были ос­вобождены от уплаты ясака. Важным следствием при­нятия Устава стало собрание в 1820-х гг. норм обыч­ного права «инородцев», в результате чего появились «Свод степных законов кочевых инородцев Восточной Сибири» и «Сборник обычного права сибирских ино­родцев». Однако унификация и кодификация обычно­го права всех сибирских народов были признаны нецелесо­образными.

Особый подход правительство сохраняло в отношении чук­чей, являвшихся формально подданными российской короны, но фактически независимыми, а также «зюнгорских двоеданцев» (телесов и теленгитов), проживавших в Горном Алтае, бывшем спорной территорией между Россией и Китаем. Уставом от 1822 те и другие были отнесены к разряду «инородцев», «не совершенно зависящих» от России, с сохранением у них собственного управления и суда.

В 1830-х гг. в Сибирь была направлена Вторая ясач­ная комиссия, в задачу которой входило переобложение кочевых и бродячих «инородцев» новой ясачной пода­тью в увеличенном размере. Власть пыталась сохранить поступление в ясак ценных сортов пушнины, однако развитие товарно-денежных отношений, постепенное снятие запретов и ограничений на торговлю с «инородцами» обусловили полный перевод ясака в 1910 на денежную осно­ву. Кроме того, растущая потребность в хлебе, административное воз­действие и влияние русских крестьян привели к развитию у народов, обитавших в южных районах Сибири, пашенного земледелия, что ускоряло их переход к оседлости. То и другое, в свою очередь, способствовало окрестьянива­нию и в значительной мере обрусению этих народов.

Во второй половине XIX в. в аборигенной политике произошли качественные изме­нения. Присоединение к России Казахстана, Средней Азии, Приамурья и Приморья, укрепление русских позиций в Горном Алтае, их расширение на Туву и Монголию при­вели к стабилизации положения на южной границе. Импе­рия могла меньше, чем ранее, опасаться иностранного влияния на своих южносибирских «инородцев» и их попыток выйти из российского подданства. Это открывало возможности для более активной социокультурной ассимиляции «инородцев», более откровенного наступления на их земли, потребность в которых резко возросла с начала массового переселения в Сибирь крестьян. Крестьянская колонизация еще с «Сибирского взятия» рассматривалась как важнейший фактор обрусения присоединяемых земель. Во второй половине XIX — начале XX в. она стала основой имперской геополи­тики, направленной на безусловное и окончательное закреп­ление азиатских владений в составе России.

Успехи в окрестьянивании «инородцев» вызвали дальнейшие меры по уравниванию их поземельного устройст­ва с крестьянским. Во второй половине XIX в. в аграрной полити­ке государства в Сибири неизменно присутствовал «инород­ческий» вопрос. Аграрные законы конца XIX — начала XX в. предусматривали полное уравнивание землеустройства «инородцев» южных, пригодных к земледелию районов Сибири с крестьянским. Подтверждалось верховное право собственности на все сибирские земли за государством и Ка­бинетом Его Императорского Величества, а «инородцам» земля отводилась на ус­ловиях пользования из расчета 15 десятин на 1 душу мужского пола. За исключением скотоводов Забайкалья и части кочев­ников казахских степей, все остальные «инородцы» Южной Сибири по окончании землеустройства переводились в разряд оседлых. К 1917 землеустройство народов Си­бири не было завершено. Тем не менее в ходе землеустроительных работ и межевания площадь «инородческих» земель значительно уменьшилась: у бурят Иркутской губернии — на 53%, у бурят Забайкальской области — на 70, у хака­сов Енисейской губернии — на 67, у народов Томской губернии — на 66, Горного Алтая — на 75, Тобольской губернии — на 98, всего по Сибири — на 71%. Большая часть земельных от­резков была использована для образования резервного переселенческого фонда.

Важным звеном политики окрестьянивания стал отказ правительства в конце XIX в. от идей регионализма, за­ложенных в Уставе 1822, и принятие мер по полному подчинению сибирских «инородцев» общеимперскому законодательству, что, по сути, означало ликвидацию самого со­словия «инородцев». Согласно «Временному положе­нию о крестьянских начальниках» (1898), органы са­моуправления «инородцев», основанные на принципах Устава, заменялись управами, устроенными по русскому ти­пу, в этих управах вводились должности инородческих (крестьянских) начальников из числа русских чиновников, наделенных большими полномочиями. Первоначально закон распространялся на Тобольскую, Томскую, Енисейскую и Иркутскую губернии, с 1901 — на Забайкальскую область. В Якутской области и северных районах Сибири, где проживали «бродячие инородцы», закон в силу не вступал. Здесь «инородческое» управление вплоть до 1917 строилось на основе Устава. Частным проявлением полицейской опеки над коренным населением и средством контроля над его пере­мещением стало распространение на него паспортной сис­темы (см. Паспортизация населения Сибири). С 1905 «инородцы» на правах, аналогичным правам крестьян, допус­кались к выборам в Государственную думу.

Новый виток в окрестьянивании «инородцев» после­довал в годы Столыпинских реформ, когда аборигены в мас­совом порядке переводились в разряд оседлых. К 1914 из 350 тыс. кочевников, числившихся, по официальным данным, в Тобольской, Томской, Енисейской и Иркутской губерниях, в оседлые зачислили 233 тыс. человек. В составе кочевых и бродячих осталось около 116 тыс. человек, или примерно 33% коренного населения. Одновременно была проведена волос­тная реформа: у кочевников, причисленных к оседлым, вместо родовых управлений и инородных управ вводились сельские и волостные управления по русскому образцу во главе, соответственно, с сельскими старостами и волостными начальниками, выбиравшимися на общинных сходах по рекомендации крестьянских на­чальников. Низшей административно-территориальной единицей становилось сельское общество, объединявшее «инородцев»-односельчан. Несколько таких обществ составляло волость.

В конце XIX — начале  XX в. в правительстве обсуждался воп­рос о привлечении «инородцев» к отбыванию воинской повинности наравне с русскими. В ходе обсуждения высказывалась идея ликвидации сословной обособленно­сти «инородцев», их полного уравнивания с крестьян­ством. Однако в годы Первой мировой войны власти решились использовать «инородцев» только на тыло­вых работах.

Огромная роль в социокультурной ассимиляции «ино­родцев» с начала XIX в. стала отводиться их христиани­зации. Последняя являлась важной составной частью общегосударственной национальной политики, направленной на обеспечение стабильности полиэтничной империи. В первой четверти XIX в. была реализована наметившаяся ранее идея централизации контроля над конфессиями. На правах особого министерства в 1810 создано Главное управление ду­ховных дел разных (иностранных) исповеданий. В 1817 образовано Министерство духовных дел и народного просвещения, которому передали контроль над всеми конфессиями. В 1832 управление делами иноверцев преобразовано в Департамент духовных дел. В 1857 принят «Устав духовных дел ино­странных исповеданий». Широко разворачивается мис­сионерское движение (см. Православные миссии в Сибири и миссионерство). Основой миссионерства становится проповедь православия на национальных языках и ее адаптация к духовным представлениям иноверцев. Создаются Алтай­ская (1828) и Обдорская (1832) духовные миссии. Во второй половине XIX в. правительство резко усиливает внимание к миссио­нерской деятельности церкви в Сибири. В 1870 учреждено Всероссийское православное миссионерское общество, отделения которого со­зданы во всех сибирских епархиях. Вводится практика бого­служения на языках народов Сибири, активизируется подготовка священников-миссионеров из числа «инород­цев», сохраняется практика льгот для новокрещеных (освобождение от уплаты ясака на 3 года).