«Мы не безродные Иваны» // «Советская молодёжь» (1965)

От редакции: 

«Мы не безродные Иваны, не помнящие родства», — эти слова принадлежат Владимиру Ильичу Ленину. В неимоверно трудных условиях гражданской войны, иностранной интервенции и разрухи русские большевики умели находить время, силы и средства, чтобы брать под опеку памятники старины российской. Рукою Ильича подписан не один правительственный декрет, объявляющий под охраной закона исторические здания, заповедные места, произведения искусства. В самые первые годы Советской власти молодая революционная республика воздвигла монументы в честь выдающихся деятелей русской литературы и культуры в крупных городах страны.

Молодежи принадлежит будущее, и ей должно быть свойственно обостренное чувство Родины, чувство причастности к многовековой истории родной страны. Не случайно «Комсомольская правда» подняла на своих страницах большой разговор о необходимости сохранения в облике наших городов элементов старины, как отражения славной истории народа. Статья лауреата Ленинской премии В. Пескова «Отечество» вызвала горячее одобрение читателей «Комсомолки».

Тема русской истории, вопросы бережного отношения к предметам русского зодчества взволнованно обсуждаются другими центральными газетами: «Известия», «Литературная газета», «Литературная Россия».

Иркутск, которому перевалило уже за третье столетие, тоже заслуживает того, чтобы сохранялись памятники его истории. Но иркутская градостроительная практика последних лет лет повод для многих тревожных раздумий. Тем более, что в опубликованных планах реконструкции города немало говорится о необходимом сносе устаревших и обветшалых зданий и ни СЛОВА НЕ СКАЗАНО, О ТОМ, КАК СОХРАНИТЬ И ПЕРЕДАТЬ БУДУЩИМ ПОКОЛЕНИЯМ ПАМЯТНИКИ НАРОДНОГО РУССКОГО ЗОДЧЕСТВА.

Сегодня мы учреждаем на наших страницах редакционно-читательский клуб «Славный град Иркуцкой».

Вести наступательный, боевой разговор о сохранении исторически . сложившегося своеобразия Иркутска, брать под защиту уникальные сооружения, поднимать вопросы преемственности культурных и патриотических традиций, обсуждать проблемы настоящего м будущего наших городов—это задачи клуба. Его двери открыты для всех читателей.

РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ СТАВИТ НА ОБСУЖДЕНИЕ КОМСОМОЛЬЦЕВ, МОЛОДЕЖИ, ВСЕЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ ИРКУТСКА И ОБЛАСТИ ВОПРОСЫ БОЛЬШОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ЗНАЧЕНИЯ. ИРКУТСКАЯ МОЛОДЕЖЬ ДОЛЖНА ПОСЛЕДОВАТЬ ПРИМЕРУ СВОИХ МОСКОВСКИХ ТОВАРИЩЕЙ.

Сотрудничать в нашем клубе «Славный град Иркуцкой» согласились директор Иркутского исторического музея В. П. Олтаржевский, известный художник-график иркутянин Георгий Леви, кандидат биологических наук доцент института географии Сибири и Дальнего Востока К. А. Козлов, пенсионер, архитектор П. А. Рискинд, поэт Петр Реутский, ученый-охотовед В. Б. Тимофеев.

"Мы не безродные Иваны"

Старинные, самые первые каменные храмы Иркутска несут на себе отпечаток благородной, демократической простоты. Это стиль Вольного Новгорода. Город-республика па далеком Волхове в стародавние времена слал в сибирскую землицу предприимчивых, удалых молодцов.

Сквозь иссекающую бурю годов прошли эти стены, являя сегодня изумительный образец мастерства русских умельцев. Богоявленский собор, который вы видите иа снимка, входил в комплекс Иркутского острога. Зданию угрожает опасность. Оно разрушается от ветра н безнадзорности.

Это поэтическая легенда дерева — кружевное убранство старых иркутских домов. Красоту нельзя пускать на слом. Все фибры души вопиют в защиту ее.

Дом на улице Фридриха Энгельса, выполненный в мотивах смазочного, теремного зодчества, не пользуется никакими особыми правами и привилегиями. Его в любое время могут смести — по плану благоустройстве и реконструкции.

В одной старинной литературной сказке говорится, что города, в отличие от людей, с годами становятся моложе на лицо и благороднее по облику. Нельзя не снять шапку перед пронзительной мудростью этих слов...

Я не коренной иркутянин. Но уже больше десяти лет жизни отданы городу, захватившему пологие холмы на самой красивой реке. В любом переулке, и даже с завязанными глазами, я все равно, как в своей тарелке. Это мой город. Я прикипел к нему сердцем.

Впервые, в окно вагона, Иркутск показался мне волшебным городом из табакерки. Поезд шествовал по-над берегом реки, минуя редкие деревеньки — сейчас это дно Иркутского моря. Над водою клубился серебристый пар. Жалобные гудки паровоза раскалывали холодный утренний воздух, будили тревогу.

Город выплыл из небытия без всякого перехода — зеленое из зеленого — холмистые берега, полого поднятые кверху. Зеленую кипень проклевывали острые шпили — тоже зеленые. В просветах листвы рисовались белые колонны, маячили морщинистые черные крыши.

Вздыбленную арку моста переползал красный вагон трамвая, похожий издали на заводной автомобильчик.

Это было время наивной молодости. Позже я много раз переправлялся через Ангару, приходил на место, откуда увидел Иркутск в первый раз, но волшебная перспектива уже никогда не повторилась больше. Кто знает — почему.

И я писал тогда родным — в таежный поселок горняков, что Иркутск — это удивительный город. Было в диковинку все и нравилось: тополя с могучей морщинистой корой, мудреные каменные дома на главной улице, увенчанные красными островерхими башенками, и белесое дыхание реки, до странности напоминающее запах марганцовки, которую только что развели водой.

А зимою прибавилось новое чудо: кованые серебряные ветки тополей и желтых акаций. Говорят, это особенность только двух городов: Иркутска и Ленинграда. В тайге я видел и не такое — целые рощи молодых лиственниц, увитых колючим, сверкающим куржаком. Тайга — это тайга, а город — это город...

Немало повыветрилось с той поры, приелось в повседневности.

Я узнал другие города, которые, наверное, будут просторнее, богаче старинной славою и крепче красотой своей, нежели наш Иркутск. Каждый остается с тем, что он имеет. Но, многое изведав, пройдя сквозь огонь юношеского скепсиса, изрядно поколесив из конца в конец России, я понял, наконец, насколько верным бывает первое восприятие.

Из мерцающей, безвозвратной дали всплывают вдруг картины первого знакомства с Иркутском. Десять лет — разве это много? Но, увы, даже они унесли, исковеркали и скомкали не одну неповторимую грань.

Мы любили готовиться к экзаменам в прохладном парке на берегу Ангары. Здесь по-сказочному бормотал фонтан, и ажурные тени падали на желтые песчаные аллеи. Это был лучший парк города, заложенный, может быть, столетьем назад.

На романтичном искусственном утесе, в круглой беседке собирались серьезные шахматисты, а в павильоне, приставленном к деревянному ресторану, с самого утра стучали бильярдные шары. Один из бывших королей иркутского бильярда, если не ошибаюсь, служит нынче в пневматическом тире ДОСААФ — на улице Ленина.

Наш университет был тесен и неприспособлен к занятиям. Зато в хмурые осенние дни мы гуляли по Вузовской набережной, осененной угрюмыми тополями за кованой решеткой, ровесницей нашего парка. И в самом волнующем сочетании слов «Вузовская набережная», и в этих строгих тополях под клубящимся небом было что-то от песни Шуберта—раздумчивые, завороженные, лунные волны.

Возле длинной каменной стены, примыкающей к Белому дому, я помню еще кусочек древней мостовой из торцовых деревянных брусков — немного, метров двести. Чьи руки трудились здесь?

С Иерусалимского холма, там, где памятник Борцам революции, открывается выгнутая панорама. Далеко справа, у самого бора, сквозь дымку рисуется сумрачный силуэт старой шатровой церкви — это Каштак. Прямо перед взором сгрудилась толпа каменных строений, под закопченным низким небом. Просто не верится, что это наш Иркутск. Слева карабкаются к горизонту зелено-белые глазковские холмы. Серая дымосборная труба, поставленная года три назад на самом берегу реки как бы плавает в мутном тумане, господствуя над городским пейзажем.

Здесь, на Иерусалимском холме, в памяти моей всегда почему-то всплывают бесхитростные песенные слова о вечернем звоне...

«Иерусалимка» — тогда это был неофициальный народный парк. Бурный всплеск зелени в самой гуще почерневших домов, пропитанных пылью.

Лекции на Иерусалимке учились плохо — мешало млечное весеннее одеяние яблонь. В парк приходили просто так. На старых замуравленных могилах удобно было лежать под запрокинутыми кронами. Небо сквозь ветки отливало кусочками ясной эмали: голубое в зеленом.

А на другом конце города, под крутым склоном Синюшиной горы, широким ковром лежал травяной пляж. Сюда, на Иркут, за тридевять земель, ездили загорать и купаться.

Прошло десять лет, но какими беспощадными были эти годы!

Нашему городу сильно не повезло. Более трех веков стоит он на холмистых берегах Ангары памятником русской предприимчивости, русской силы, простершейся на восток. Но вспоминаем ли мы сегодня, что у нашего Иркутска богатая история? Почему так жестоко, безжалостно нивелируется все, что осталось ь наследство от промчавшихся десятилетий?

У кормила нашего города были разные люди: трезвые рачители, подвижники благоустройства. Круто изменился облик Иркутска в лучшую сторону: газоны, новые мостовые, скверы, удобные современные дома. Особенно разительные перемены свершились в самые последние годы. Этого не зачеркнешь, не сбросишь со счета. Но среди тех, кого называют хозяевами города, кому доверены наши городские дела, кто действует от имени иркутян и для их блага, мало было людей, радеющих о памятниках истории иркутской.

Настоящее корнями своими уходит в прошлое. Будущее от вчерашнего нельзя отграничить непроницаемой твердью, потому что оно, это будущее, прорастает уже в сегодняшнем дне.

Наши предки с плугом и плотницким топором менее чем за  сто лет освоили для страны огромные благодатные пространства. Поставили города, распахали нивы, построили самую протяженную в мире Транссибирскую магистраль.

И именно паша иркутская земля была форпостом и базой для дальнейшего проникновения к востоку, к богатым берегам Великого океана.

Вотчинные владения казака и землепроходца Ерофея Хабарова лежали на Лене, там, где сегодня раскинулся город Киренск. Отсюда он ходил походами в Даурию, чтобы заложить свой Албазинский городок на батюшке-Амуре. Мореплаватель, промышленник, открыватель русской Америки Шелехов шел к восходу, добывая обильные и обширные страны, из Иркутска. Он и похоронен у нас на низменном ангарском берегу за стенами Знаменского монастыря.

Иркутскому генерал-губернатору Муравьеву присвоено было почетное добавление к фамилии — Амурский — в честь присоединения к России пространных! земель, давших выход к океану и окончательно утвердивших присутствие страны на востоке. Русские люди отлично поработали, готовя почву для нашего могущества, создавая условия нашей победы в бесчисленных испытаниях, выпавших на долю державы.

Но Иркутск — это не только слава открывателей новых стран, это город революции. Декабристы, петрашевцы, революционные разночинцы, большевики — все поколения людей, готовивших и совершивших революцию, прошли по нашей земле, оставили на ней свой след.

Иркутск принимал изгнанников, сам дал России много имен. Эти люди — каждый по-своему  внесли вклад в общее лоно нашей культуры.

...И вот сегодня, в городе, ставшим для меня родным, я не могу не сказать тревожного слова в защиту его реликвий, его славной старины, его традиций.

Все знают стену возле Белого дома, выщербленную пулями, помнящую своих героических защитников. Ее разобрали вопреки единодушным протестам общественности, вопреки закону, охраняющему памятники архитектуры. На моей памяти был пущен на слом последний могикан иркутского трехсотлетнего далека — так называемый Горбатый дом на улице Пятой Армии.

Когда решался вопрос о его судьбе, общественность тоже не молчала. Помнятся неоднократные выступления в областных газетах, муссирующие тему Горбатого дома. Предлагались различные решения — как устроить его участь. И все - понапрасну.

Парк имени Парижской коммуны, не нынешний, а тот, на берегу Ангары, уютный и сердечный, был разгромлен и распят. Во имя благой идеи — «облагородить облик города» сняли и сдали в металлолом уникальную кованую решетку, имеющую историческую ценность и создающую неповторимую  интимную перспективу на Вузовской набережной.

Многие поколения иркутских студентов связывают с этим парком свои светлые воспоминания. И теперь, через много лет, придя к альма-матер, они не узнают любимых мест. Здесь царствует холодное, официальное благородство.

Иерусалимский парк, который на самом деле является старым иркутским кладбищем, кощунственно превращен в место развлечений. Есть иркутяне, — и на их долю еще много лет жизни, — которые помнят деревья над могилами своих родных, похороненных на Иерусалимском кладбище. А нынче здесь гремит джаз по вечерам. В распивочных павильонах отпускают вино и пиво. Не хочется и горько говорить о том, что на Иерусалимском кладбище погребены многие декабристы, политические ссыльные, могилы которых преданы забвению и стерты с лица земли.

В ужасном состоянии находятся те обломки старины, которые пробились к нам сквозь толщу веков и счастливо избежали административного рвения благоустроителей. Невеселое это счастье!

Спасский собор, который было начали реставрировать и остановились на полдороге. Богоявленский собор, упорно сопротивляющийся времени и ветру. Оба эти здания входили в комплекс острога, от которого и пошел вширь Иркутск.

Недавно в газете «Восточно-Сибирская правда» появилось коллективное письмо иркутских работников культуры «Музей под открытым небом» — крик страждущей, уязвленной души. Они предлагают немногое: реставрировать Спасский и Богоявленский соборы, переместить сюда сохранившиеся деревянные сооружения, имеющие значение памятников русского зодчества с тем, чтобы создать имитацию очертаний Иркутского острога.

Но даже и эта робкая мечта,  по-видимому, пока еще не находит отклика. Хотя Иркутску приличествует не только архитектурный музей. Ему по силам, и этот город достоин того, чтобы восстановить Иркутский острог, конечно — в приблизительном виде, в приближенных размерах.

Иркутские старожилы помнят, как гуляла рука нивелировщиков в довоенные годы. Взорваны, сведены на нет величественные кафедральные соборы, разрушены мемориальные арки — Амурские и Московские ворота, истреблены и запущены многие городские рощи.

Сейчас и времена не те, не те и нравы. Изменились взгляды. Старые города мыслятся нами, как своеобразная интеграция элементов древнего, исторически сложившегося с нашим сегодняшним днем. Сочетание старой и новой архитектуры, традиционного и современного, национального и международного создает гармоничный облик, добавляет городу характерные черты, присущие только ему «изюминки».

Неужели этой элементарной азбуки не понимают люди, осуществляющие сегодняшнюю архитектурную политику в нашем городе?

Огромный размах работ по благоустройству, становление иркутского городского хозяйства на современные рельсы — это правильный курс. Кто же будет спорить? Мы с удовольствием читаем статьи, появляющиеся в московских газетах и журналах и провозглашающие «осанну» иркутским переменам. Но приезжим корреспондентам, наверное, трудно уловить общую картину. Иначе они не стали бы восхвалять многие поспешные, необдуманные шаги, которые наносят глубокие, неизлечимые раны нашему Иркутску. Так, по поводу стены возле Белого дома, разрушенной в результате волевых, волюнтаристских решений, у иркутян появился злой анекдот («Допусти наших благоустроителей в Москву — они и Кремлевскую стену разберут!»)

Спустя некоторое время, корреспондентка «Литературной России» привела этот анекдот в своей статье, но уже в стиле нежного реализма, порядочно разбавленного умилением.

Нам на месте виднее, что к чему. Корреспондент уедет, ему и море по колена, а нам оставаться...

Тенденция вмешаться в историю; перестроить по-своему то, что было сделано, безответными руками далеких, предшествующих поколений, — удручает, заставляет недоумевать.

Кинотеатр «Гигант» — один из первых кинематографов России (старое здание). Он имел безусловную архитектурную ценность, украшенный по фронтону горельефами титанов, поддерживающих на плечах земные полусферы. Здание надо было ремонтировать — это бесспорно. Однако его взяли, да и разрушили. И построили новый кинотеатр, никто не говорит, отличный, отвечающий современным требованиям.

Со здания филиала, универмага буквально месяц назад было снято оригинальное чугунное литье: драконы и козырьки в стиле китайской крыши. Почему? Зачем?

Город без, заборов — это хорошо. Но надо же и соблюдать в то же время чувство меры и такта в пресловутом «забороборческом» рвении. Совсем недавно разрушена еще одна из стен — боковая, кирпичная вокруг памятника Борцам революции. Собственно, это не только памятник — это братская могила. Здесь похоронены красные военачальники, прославившиеся в гражданскую войну.

Памятник, он на то и памятник, чтобы сохранять его в нетронутом, первозданном виде.

Памятник Борцам революции благоустраивается. Может, это так и надо. Однако сквозная незамкнутая стена разрушает первоначальный архитектурный ансамбль. Целостность памятника нарушена, а этого нельзя делать, ибо он воздвигался не нашими руками.

Небрежность по отношению к реликвиям города — это как бы- наш особый иркутский стиль поведения. Жили в Иркутске какие-то декабристы, говорят, — революционеры, титаны, борцы. Но ведь когда это было!

Повесили на один-два дома по ржавой доске — и хватит об этом. Дома, конечно, скоро сгниют. Само собой. Что поделаешь — время. Ничто не вечно под луною...

Иркутск, ставший второй родиной декабризма, сегодня точно не знает, кто же, собственно, жил и страдал на наших берегах.

Памятник Щапову оставляет горестное впечатление. Черная гипсовая колонна облупилась, буквы выщербились. Чугунную ограду вокруг памятника какой-то умник выкрасил алюминиевым спокойным цветом. Внешняя ограда из фигурных бетонных блоков, поставленная в порядке «облагораживания», успела развалиться.

Скульптурная группа на памятнике Борцам революции выкрашена бронзовым блеском. Их два блеска — алюминиевый да бронзовый — родные братья. Оба с претензиями под благородные металлы.

По чьему-то разумению бронзовой обманкой покрыты литые барельефы на памятнике Шелехову в Знаменском монастыре,

Это какое-то поветрие. Много раз я ездил в Усолье-Сибирское. Здесь на окраине города стоит выразительный монумент в честь героев гражданской войны: бюст красноармейца в буденновке. Прошлой осенью Солдата революции покрасили алюминиевым блеском...

Историю впитывают камни мостовой и воздух площадей, и зеленые склоны холмов, и сами звуки слов, которые привязаны к улицам. Федоров-Омулевский, иркутянин, писатель. Его именем названа улица в нагорной части, когда едешь на автобусе в сторону аэропорта. В обывательском представлении улица Омулевского трансформировалась в улицу Омулевскую. Там, где раньше мыслился человек, предательски выплыла рыба. И никого это не беспокоит. Объявляет кондуктор остановку: «Омулевская» — ни слова протеста. Даже на официальных табличках и в записях Октябрьского райисполкома — везде значится: улица «Омулевская». Омуль, хотя и вкусный продукт, но не по чину ему такая честь. Мы звонили в райкомхоз: нельзя ли восстановить справедливость? Разберемся, говорят, наведем справки...

Утомительная, нудная чехарда с названиями наших улиц, наверное, войдет когда-нибудь в пословицу. Круго-Байкальская получила имя в честь трудового подвига русских людей. Пять лет ушло на эту дорогу, пробитую вдоль южной карнизистой кромки Байкала. Круго-Байкальской улицы больше нет в Иркутске. Есть улица Валентины Терешковой.

Вузовская набережная переименована в бульвар Гагарина, улица Коминтерна — в улицу Байкальскую, улица Доронина — в улицу Российскую, и, наконец,— совсем недавно — улица Красной Звезды — в улицу Сухэ-Батора. Эта лихорадка нарастает год от году. И, кто знает, может, новое поколение, для которого мы стараемся, не оценит наших усилий, рассудит по-своему и снова перетасует имена. Придут новые времена и новые герои.

Конечно, никто не собирается ратовать против того, чтобы давать нашим улицам имена знаменитых людей сегодняшнего дня. Дело не в этом. И для Юрия Гагарина, и для Валентины Терешковой в Иркутске найдутся новые улицы — в новых жилых районах. У нас восемь Советских улиц, две Красноармейских, шесть Железнодорожных, есть улица Горького и улица Горьковская...

Каждое утро я отправляюсь на работу—пешком через Центральный парк. Дряхлая деревянная лестница, с перилами из необструганных брусков, спускается с нагорья мимо молчаливых, почерневших стен. Через старинные тесовые заплоты провисают гроздья персидской сирени. Зеленый шатер Кресто-воздвиженского храма торжественно и печально плывет навстречу белым облакам. Щемящий звон колоколов сливается с грустным ароматом черемухи.

Многое ушло безвозвратно. Не повторятся больше несуразные январские паводки Ангары, когда река заливала город в сумасшедший сорокоградусный мороз. Кажется, совсем недавно по гулким утренним мостовым цокали степенные пролетки извозчиков, а теперь и их уже не увидишь.

Уйдут и эти деревянные дома, свидетели былой патрицианской славы иркутских купцов.

Один из наших почетных гостей, выступая по телевидению, назвал старинную деревянную архитектуру Иркутска «небанальной». Покосившиеся терема, увитые хмелем и засыпанные белыми яблоневыми лепестками, просятся на листы гравюр. Дерево, основной материал русских городов, на иркутской земле заиграло богатой, узорчатой гаммой.

В дереве воплощены формы каменной архитектуры — ампир и барокко. В этом—своеобразие иркутских особняков. Но деревянные дома имеют свои специфические выразительные возможности. И главная из них — резной деревянный фриз. Кружевное убранство нашего города — это своеобразное барокко в дереве — не должно исчезнуть вместе с ветшающими домами, которых доконало время...

Города не похожи на людей. Годы добавляют городам молодость н силу. Но у них все же есть история, и мы не вправе забывать про это. Старина городов: реликтовые парки и здания, испокон веков привившиеся названия улиц и площадей — это, как седина, которая сообщает лицу черты подлинного благородства.

Е. КОРЯКИН, наш корр.