Интеллигенция Сибири // «Историческая энциклопедия Сибири» (2009)

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ СИБИРИ, массовая социальная профессиональная группа населения. Состоит из лиц, выполняющих функции умственного труда, что требует определенного образовательного и квалификационного уровня.

Дореволюционный период. Из 65 групп населения, выделен­ных переписью 1897 по принципу занятости, лица умственного труда входили в 7 из них (администрация, суд, полиция, общественная и сословная служба, частная юридическая де­ятельность, богослужение православного вероисповедания, учебная и воспитательная деятельность, наука, литература и искусство, врачевание и санитарная деятельность). Их численность в России составляла 726 тыс. человек (2,7% самодеятельного населения), в том числе в Сибири — 28,7 тыс. (1,8%). До 1/3 работников умственного труда про­живало в Томской губернии. Специфика Сибири состояла в меньшем удельном весе лиц умственного труда, занятых в сферах материального производства и культуры, и в преобладании группы чиновничества и служащих по найму в сравнении с общероссийскими показателями. Особое статусное и социокультурное положение в составе региональной интеллигенции занимала ссыльная интеллигенция (см. Ссылка).

К 1917 численность категории лиц умственного труда в стране удвоилась, достигнув 1,5 млн человек. Точных статистических дан­ных о численности интеллигенции в Сибири в этот период нет, но мож­но предположить, что ее численность утроилась и составила 80—90 тыс. человек вследствие быстрого роста населенного регио­на и еще большего прироста горожан, а также притока эвакуированных и беженцев в годы Первой мировой войны.

Большое значение для подготовки профессиональных отрядов интеллигенция имело формирование в регионе сети высших и средних специальных учебных заведений. С конца XIX в. по 1918 томские вузы (университет и технологический институт) выпустили около 3,2 тыс. специалистов. На начало XX в. 22% студентов университета и около 60% студентов технологического института являлись выходцами из семей интеллигенции и служащих, что свидетельствовало о частичном самовоспроизводстве данной группы. В 1914 в Томске обучалось 2,6 тыс. студентов.

Одним из наиболее массовых профессиональных отрядов интеллигенции яв­лялось учительство. Общая численность преподавателей в начальных школах Сибири к 1915 достигала 10 тыс. Статус, профессия, материально-бытовая неоднородность учительства определялась главным образом различиями между его сельскими и городскими подотрядами. До­ля лиц со специальным педагогическим образованием среди городского учительст­ва (53,4%) более чем вдвое превышала их долю среди сельского (21,7%). В сельском учительстве преобладали выходцы из крестьянства и духовенства (1/3), тогда как городское формиро­валось представителями привилегированных и средних сословий и групп. Зарплата учителя городских начальных училищ составляла 330—600%, учителя гимназии — 750—1000% от жалова­нья сельского учителя (около 300 руб. в год).

Общая численность медиков высшей и средней квалификации к 1914 в Сибири достигала около 4 тыс. человек. Подавляющее большинство фельдшеров трудилось в сельской местности, тогда как ²/з врачей работали в городах, в том числе в Томске — половина всех врачей губернии. Годовой оклад фельдшера составлял 1/3 врачебного. Призыв медицинского персонала в армию в годы Первой мировой войны уменьшил в регионе на '1/5 число гражданских врачей и на 1/3 фельдшеров.

Среди инженерного корпуса, насчитывавшего к началу войны до 1 тыс. человек и имевшего свои корпоративные объедине­ния (Общество сибирских инженеров и других), выделялась группа специалистов, занимавших высшие управленческие должности. Основная часть инженеров-управленцев имела классные чины, дававшие им права личного и потомственного дворянства; их годовой оклад колебался от 3,6 тыс. (помощник начальника железнодорожной службы) до 15 тыс. руб. (начальника дороги). В Восточной Сибири в составе инженерной корпорации преобладали горные инженеры, механики и технологи. Средний технический пер­сонал, почти втрое превосходивший по численности высший, был представлен в значительной мере практиками, не имев­шими требуемого образовательного ценза.

Численность юридической корпорации (служащие в учреждениях судебного ведомства и адвокатура) составляла к 1917 до 1 тыс. человек. В подавляющем большинстве (⁹/10) они про­живали в губернских и уездных городах, причем 1/3 из них кон­центрировалась в 3 крупнейших городах региона — Омске, Томске, Иркутске. Материальное положение низшего звена судебной системы (судебные приставы) соотносилось с поло­жением верхов (председатели судебных палат) как 1:10. В отличие от адвокатуры, которая целиком идентифицировала себя с интеллигенцией, судебное чиновничество открыто дистанцировалось от последней, хотя и обладало таким признаком, как специальное образование.

К 1917 общая численность управленческих служащих в Сибири достигла почти 30 тыс. человек, к ним примыкал офицерский корпус (10 тыс.) и священнослужители разных конфес­сий (10 тыс.).

Таким образом, группу работников умственного труда составляли 2 категории: чиновники, служащие государственных  учреждений и общественных организаций и работники, занятые в отраслях материального производства и культуры. Почти трехкратное за 20 лет увеличение социально-профессиональной группы было достигнуто главным образом за счет превращения немногочисленных и корпоратив­но-замкнутых категорий в массовые профессии, рост которых вызывался общественными потребностями и подкреплял­ся развитием профессионального образования в стране в целом и в регионе.  Диспропорции в территориальном размещении специалистов сохранялись. Значительная и наиболее квалифицированная часть интеллигенции размещалась в крупнейших городах региона. Только в 4 из них — Тобольске (1,5 тыс. служащих и лиц свободных профессий), Барнауле (5,5 тыс.), Ом­ске (11,5 тыс.), Томске (12,5 тыс.) — проживали около 1/3 представителей работников умственного труда, что составляло от 10 до 20% активного населения городов, ядро новых городских средних слоев. Внутри региональной интеллигенции четко проявлялась социальная стра­тификация по материально-бытовым, образовательным, статусным и другим при­знакам. На примере уровня доходов ряда групп томской интеллигенции (работники сфер образования, здравоохранения и юриспруденции) можно оценить соотношение ее разных групп: высшее — 5,5%, среднее — 46,5, низшее — 48%.

Социальная неоднородность дополнялась идейно-политической дифференциацией интеллигенции. Широкое распространение полу­чили идеи сибирского областничества, объединявшие либеральные и леворадикальные группировки политически ак­тивной интеллигенции. Значительную роль в активизации позиций сибирской интеллигенции играло размещение в регионе политической каторги и ссылки. Накануне 1917 политическая ссылка в Сибири насчитывала до 6,5 тыс. человек, среди которых группа лиц умственного тру­да и учащихся являлась второй по численности (около 40%) после рабочих. Политические ссыльные не только оказывали мощ­ное воздействие на общественное сознание и мировоззрение представителей местной интеллигенции, но и выполняли функции интеллигенции в условиях дефицита местных кадровых специалистов.

Социальная деятельность интеллигенции реализовывалась в профессиональной и внепрофессиональной формах. Интеллигенция играла активную, зачастую решающую роль в создании и дальнейшем развитии всевозможных негосударственных и неполитических обществ и организаций (см. Просветительские общества). Социально-просветительская деятельность способствовала установлению и укреплению связей интеллигенции со всеми слоями населения, а также городской части интеллигенции с сельской.

Революционный и постреволюционный периоды (1917—21). Данные о численности и составе интеллигенции в Сибирском регионе в 1917—21 разроз­ненны и зачастую несопоставимы. Восточные районы страны в полной мере испытали влияние сопутствующим военным действи­ям миграционных волн (беженство, эмиграция и т. п.). Политические перевороты лета и осени 1918 в сочетании с нестабильной ситуацией на Восточном фронте Гражданской войны привели к значительным сдвигам в численности и размещении интеллигенции в регионе. Вплоть до окончательного крушения колчаковского режима приток интеллигенции преобладал над убылью, главным образом за счет массово­го беженства от большевиков с территории Поволжья и Урала летом и осенью 1919.

Вузовские города Сибири приняли эвакуированные инсти­туты и университеты из Казани, Екатеринбурга, Перми, что на некоторое время ликвидировало хронический дефицит профессионально-преподавательских кадров. В Томске, например, только препо­давателей Пермского университета насчитывалось 285. К осени 1919 численность студенчества в регионе, по меньшей мере, удвоилась по сравнению с довоенным периодом, достигнув 6 тыс. человек. Этому способствовали расширение сущест­вовавших и открытие в 1917—18 в Омске, Иркутске и Владивостоке 4 новых вузов, а также эвакуация учебных заведений с Урала и Поволжья. Прибытие беженцев увеличило отряд медиков, особенно средней и высшей ква­лификации. С лета 1918 в городах Сибири отмечалось необычное явление — на биржах труда регистрировали безработных врачей, численность которых летом—осенью 1919 про­должала увеличиваться.

Особенно заметно выросло число государственных служащих, офицеров и военных чиновников. Развертывание в Сиби­ри антибольшевистских  вооруженных сил, численность которых к 1919 достигла 400 тыс. человек., потребовало мобилизации пред­ставителей образованных слоев, студенчества. Офицерский корпус в 1919 насчитывал 30—35 тыс. человек (в 1917 офи­церство в Сибири составляло около 10 тыс.). В результате вынужденных миграций к осени 1919 численность основных профессиональных отрядов интеллигенции  составила предположительно более 100 тыс.

Ко времени восстановления в регионе советской власти (конец 1919 — начало 1920) вследствие прямых потерь в боевых действиях, голода, эпидемий, а также миграции на Дальний Восток и эмиграции численность интеллигенции значительно уменьшилась.

Крах колчаковского режима повлек за собой разрушение социально-культурной инфраструктуры. Острый дефицит специа­листов поставил перед советской властью в качестве одной из первоочередных задачу учета и перераспределения налич­ных кадров специалистов. Работа осуществлялась в те­чение 1920—21 в масштабах всего региона на основах всеобщей трудовой повинности и милитаризации труда. Учет охватил как беженцев, так и бывших белых офи­церов и военных чиновников, находившихся в лагерях. В ходе демобилизации из Красной армии к гражданским профессиям возвратились тысячи ранее мобилизованных специалистов.

Благодаря принятым мерам государственного регулирования профессиональной деятельности интеллигенции без значительных сбоев функционировал аппарат земельных органов, народного образования, здравоохранения и других отраслей экономики и культуры. В 1921 в Сибири в штатах земельных органов состояло около 2 тыс. агро- и ветспециалистов; в школах, по разным данным, работало 13—17 тыс. учителей; численность врачебно-фельдшерского персонала достигла 4 тыс. человек. Вместе с тем образовательный и квалификационный уровень работников просве­щения, медиков, агро- и ветперсонала за годы войн и революций существенно снизился. Например, к лету 1921 имели образование ниже среднего 2/3 учителей. Рост численности специалистов и служащих, достигнутый в Сибири в 1920—21 благодаря мобилизациям трудовым, носил неустойчивый и временный характер. Отмена в течение первой половины 1922   принудительных и карательных мер вызвала резкий отток из Сибири кадров, попавших на службу по трудовой мобили­зации. Доля медицинских работников, учителей, специалистов сельского хозяйства и других групп интеллигенции к 1923 сократилась по сравнению с 1921 примерно вдвое.

На численность и структуру интеллигенции в регионе в 1917—23 воз­действовали как экстраординарные факторы (эвакуация, реэвакуация, эмиграция, репрессии), так и длительные, устойчиво проявлявшиеся тенденции. Среди последних огосударствление, маргинализация лиц умственного труда, а также политизация сознания и сфер деятельности интеллигенции. Огосу­дарствление труда проявилось в регулировании профессиональной деятельности интеллигенции  в годы Первой мировой и Гражданской войн и вов­лечении интеллигенции в работу органов власти и аппарата управления в ходе событий Февральской и Октябрьской революций, Гражданской вой­ны. Восстановление советской власти и перенесение политики «военного коммунизма» на Сибирский регион довели данную тенденцию до логического завершения. Собы­тия эпохи изменили характер интеллектуального труда: значительно су­зился круг лиц свободных профессий, возросло примене­ние служебно-принудительных форм труда. Маргинализация интеллигенции, проявлявшаяся во временной или полной утрате отдельными лицами и целыми группами своего прежнего социального и профессионального поло­жения, имела 2 основных причины: экстремальные социально-политические и социокультурные условия эпохи (разрушение экономики, уклада жизни, прямые потери, принудительные и вынужденные миграции и т. д.) и целенаправленные усилия господст­вовавших режимов в борьбе с реальными и потенциальными противниками. Смена политических режимов и управленческих ап­паратов непосредственно затрагивала интеллигенцию  и служащих. Одни оказывались у власти, другие лишались постов и работы, теряли свой социальный статус. Установление власти белых режимов сопровождалось широкими репрессия­ми против сторонников советов. Различным формам дис­криминации подверглась 6-я часть адвокатского сословия в Западной Сибири. В ходе устроенных в июне 1918 Томским учительским союзом перевыборов 10% педагогов было забал­лотировано по политическим причинам. После восстановления советской власти тысячи офицеров и военных чиновников оказа­лись военнопленными. Активные деятели колчаковского режима были репрессированы, часть из них расстреляна. Вско­ре для большинства репрессированных специалистов последовала амнистия. Однако в конце 1920-х гг. практика примене­ния дискриминационных мер в отношении групп специалис­тов по признакам их прошлой профессиональной или политической деятельности возобновилась.

Еще одна сквозная тенденция эпохи — политизация массового сознания, поведения и профессиональная деятельность групп специалистов. Пик политической активности интеллигенции последовал за Февральской революцией. В Сибири вследствие относительной сла­бости основных классовых сил воздействие интеллигенции на ход собы­тий оказалось значительным, ее представители обладали большим влиянием как в государственных органах, так и в советах. Однако, пережив политические кризисы лета—осени 1917 и резкую поляризацию общества, большая часть интеллигенции перешла на пассивно-выжидательные позиции, что в сочетании с по­левением одной ее части и поправением другой привело к размыванию социальной базы Временного правительства и объективно ускорило его падение. Всплеск массовых антисоветских на­строений среди интеллигенции отмечен в конце 1917 — начале 1918. В Сибири реальное сопротивление советам в форме сабо­тажа не являлось повсеместным и всеобъемлющим. Для значительной части специалистов характерно несоответствие негативных настроений фактическому нейтралитету в фор­ме профессионального сотрудничества с новой властью. О неустойчи­вости этого нейтралитета свидетельствует новая вспыш­ка политической активности основной части интеллигенции, резко качнувшейся в сторону поддержки антибольшевистских режимов после падения советской власти в регионе. Определенную роль в этом поп­равении интеллигенции сыграла миграция в Сибирь противников большевизма в первой половине 1918. Фаза «демократической контрреволюции» и сменивший ее колчаковский режим спо­собствовали вовлечению в органы власти и управления части специалистов, традиционно исповедовавших апо­литичность, в частности, научно-педагогических работников. Томская профессура (Н.Я. Новомбергский, М.П. Головачев, В.В. Сапож­ников, Г.Г. Тельберг и другие) сыграла активную роль в формировании органов Западно-Сибирского комиссариата, Временного Сибирского и Российского правительств. Восстановление советской власти в Сибири знаменова­ло новую фазу политизации интеллигенции. В условиях военно-коммунистических методов регулирования профессиональной деятельности специалистов предполагалась советизация работников умственного труда вне зависимости от их политической ориентации.

В конце 1921 — начале 1922 завершилась длительная по­лоса социально-политической нестабильности, были отменены военно-коммунистические принципы регулирования сферы труда специалис­тов на основе трудовой повинности и принуждения. Завер­шилась уникальная фаза политического развития интеллигенции, когда идейное размежевание в ее среде проявлялось в открытых фор­мах и определялось динамично менявшимся соотноше­нием внешних (социально-политических) и внутренних (самоопределение) по отношению к интеллигенции факторов.

Годы нэпа (1922—27). Согласно городской переписи 1923, в городах страны числилось более 1,8 млн служащих, среди них собственно специалистов насчитывалось свыше 570 тыс., в том числе в городах восточнее Урала — соответственно свыше 100 тыс. и около 38 тыс. Доля специалистов в сферах образования, науки и культуры в Омске, Новониколаевске, Томске и Иркутске составляла 9—15% от общей численности служащих этих городов. На момент Всесоюзной пе­реписи 1926 численность городских служащих в Сибири превыси­ла 160 тыс. Доля служащих и лиц свободных профессий в составе самодеятельности населения региона составила в 1926 около 4%, в том числе в сельской местности — чуть более 1 %, в го­родах — более ¹/₄самодеятельного населения. Удельный вес женщин в составе лиц умственного труда достиг 36,9%. К 1926 интеллигенция по сравнению с дореволюционным периодом стала «моложе»: доля людей не старше 30 лет составляла 49,6%. Соотноше­ние основных профессиональных групп мало отличалось от предреволюционной: 1/3 специалистов работали в сферах управления и культуры. Учительские кадры в Сибири в послереволюционное десятилетие увели­чились в 1,5 раза, в сельской местности произошло их удвоение. Возросла численность специалистов сельского хозяйства: к 1928 в составе земельных органов региона работало почти 3 тыс. агрономов, ветеринарных врачей и фельдшеров, лесоводов и других. С 1923 по 1927 участковый агроперсонал вырос почти в 5 раз, численность землеустроителей увеличилась более чем в 3 раза. По сравнению с дореволюционным временем, к 1927 ста­ло вдвое больше врачей, в 1,5 раза — фельдшеров. В сельской местности Сибирского края работали 24 % врачей и 69,4% фельдшеров. Таким образом, к 1927 завершилось восста­новление дореволюционной численности и структуры специалистов сельского хозяйства, педагогических и медийинских работников. Однако сохранялся характер­ный для дореволюционной интеллигенции сравнительно низкий уровень общей и профессиональной подготовки специалистов, и особенно сельской интеллигенции. Еще более обострились диспропорции между быс­трорастущими потребностями общества в специалистах и численности и квалификацией имевшихся кадров.

Важнейшим каналом пополнения интеллигенции высшей и средней квалификации оставалась система высшего и среднего специального образования. Доля сибирского студенчества в составе студентов вузов РСФСР в 1921-28 выросла с 4,3 до 6,5%. Тем не менее Сибирь отставала от общероссийских показателей: в 1927/28 учебном году на каждые 10 тыс. жителей РСФСР при­ходилось студентов основных факультетов 10,4, в Сибирском крае — 7,8 человек. С 1920 по 1928 вузами региона подготовлено около 6 тыс. специалистов, из них почти треть — воспитанники Томского университета. Свыше половины выпускников состав­ляли медики, далее шли инженеры и специалисты сельского хозяйства (более 2 тыс. человек). Несмотря на ежегодное увеличение численности молодых специалистов, региональная высшая школа не удовлетворяла потребностей народного хозяйства и культуры: обеспеченность квалифицированной медицинской помощью составляла в различных регионах Сибири 30—70% нормы, установ­ленной в РСФСР; насыщенность сельскохозяйственными специалистами — 35—65%. По обеспеченности промышленности инженерами Си­бирь значительно отставала от страны в целом.

Несмотря на успехи в подготовке новых кадров, партийно-государственная политика на протяжении всего периода нэпа заключалась в расколе и размежевании различных групп «старых» специалистов и служащих, консолидации од­них, дискриминации других и выдвижении поддержи­вавших советскую власть. На практике конкретные шаги зачас­тую определялись прагматическими целями и сочетали в себе «мягкие» и «жесткие» действия. Примером «мягкой» политики этого периода стали партийно-государственные мероприятия, направленные на улучшение материально-бытового и правового по­ложения интеллигенции, в том числе введение льгот для сельских учителей, специалистов в сферах промышленности и сельского хозяйства по приему в пар­тию, при поступлении в вузы их детей, установление права на дополнительную жилую площадь, академическое пособие для научно-педагогических кадров и т. д. Расширение прав на получение высшего образования для лиц умственного труда и их детей привело к тому, что доля выходцев из этой среды среди перво­курсников сибирских вузов возросла с 31% в 1921 до 56,2% в 1926. В середине 1920-х гг. сотрудничество со специалис­тами укрепляло социальную базу советкой власти. Кроме того, отдельные отряды интеллигенции выполняли важную функцию проводников партийно-государственной политики в деревне (учительство, специалис­ты сельского хозяйства) и на производстве (ИТР).

Региональная политика в отношении интеллигенции, повторяя в глав­ном общие установки, имела свои особенности. Нехватка специалистов, обострившаяся с отменой принудительно-мобилизационных мер их использования и массовой реэвакуацией беженцев из Сибири, недостаточная развитость системы высшего и среднего специального образования, высокий процент так называемых бывших (офицерство, чиновничество, дворянство и т. д.) в управленческом звене — все это требовало от Сиббюро ЦК РКП(б) и Сибревкома, а затем Сибкрайкома ВКП(б) особой осторожности при разрешении постоян­но возникавших на почве антиинтеллигентных настроений конфликтов в сферах материального производства и управления.

Тщательно регулируя состав партии, номенклатура стремилась ограничить доступ служащих и специалис­тов в ее ряды. Лишь ряд категорий (сельское учительство, специалисты-производственники, выдвиженцы и некоторые другие) после 1924 стал исключением. Удельный вес «крас­ных» спецов в общей массе работников умственного труда хотя и возрастал, но оставался небольшим. В разных группах интеллигенции партийная прослойка составляла от 5% (юрис­ты) до 20% (служащие, работавшие в системе путей со­общения). Среди сельских учителей в школах первой ступени она достигала в 1926/27 учебном году чуть более 5% (в городских школах этого типа — 2,8%). Важную роль в достиже­нии организационно-политического контроля над деятельностью и настроениями работников умственного труда играли созданные еще в годы Гражданской войны в государственных учреждениях, вузах и общественных организациях коммунистические фракции.

По отношению к своим реальным и потенциальным против­никам власть применяла, наряду с прямыми репресси­ями, различного рода ограничения гражданских и политических прав и свобод (прежде всего лишение избирательных прав), высылку и ссылку во внесудебном (административном) порядке. Периодические «чист­ки» государственного аппарата также являлись инструментом социально-профессиональной дискриминации специалистов. Наиболее значительные  из них проведена в 1924. Ее результатом стало удале­ние из государственного аппарата Сибири 4,7 тыс. человек, или 11,2% из 42 тыс. проверенных комиссиями служащих. Несмотря на низкий уровень квалификации большинства служа­щих, 1,8 тыс. «вычищенных» по политическим мотивам высококвалифицированных специалистов получили полный запрет на работу в государственных учреждениях. Численность этой группы на протяжении 1920-х гг. возрастала. В разные годы нэ­па на подвергшихся «чистке» приходилось от 1/2 до 1/3 среди регистрировавшихся на биржах труда в сибирских го­родах (в середине 1920-х гг. всего здесь насчитывалось не менее 50 тыс. безработных).

Мировоззрение и настроение у представителей раз­личных групп интеллигенции  в период нэпа подвергались эволюционным из­менениям. Доминирующим идейным течением в среде интеллигенции  являлось сменовеховство. Оно объединяло вокруг себя многих бывших противников большевизма, сходившихся на признании советской государственности и необходимости профессионального сотрудничества с советскими органами. Принятие спе­циалистами новых политических реалий привело к изменению принципов построения отношений между властью и интеллигенцией. Стержневыми становились проблемы социального положения и профессиональной деятельности: границы вмешательства «сверху» в сфе­ру труда специалистов, социальный статус последних, материально-пра­вовая защита их интересов и т. д. Именно вокруг этих аспектов, а не собственно прямых политических деклараций шла борьба позиций и мнений, продолжался процесс дифференциации. Вместе с тем в годы нэпа в среде интеллигенции проявились тенденции неформальной профессиональной и социально-психологической консолидации. Это находило отражение в отстаивании принципов автономности профессиональной деятельности, складывании неформальных группировок, защите материального положения путем участия в забастовочном движении. На нескольких прошедших в 1922—23 общероссийских и региональных съездах и совещаниях ме­диков, учителей, агрономов, кооператоров и других групп подвергалась критике государственная политика в конкретных облас­тях профессиональной деятельности специалистов. Властям удалось раз­рушить нежелательные для них неформальной консолида­цией, связи внутри тех или иных групп специалистов только к концу 1920-х гг.

Таким образом, в годы нэпа изменения в составе и облике интеллигенции отразили черты переходного состояния. Наряду с определенной стабилизацией в положении так называемых старых специалистов и служащих наблюдался рост доли новых пополнений интеллигенции через образовательные институты и выдвиженчество. Органы власти в отношении «старой» интеллигенции придерживались поли­тики сочетания «мягких» и «жестких» мер, комбинируя их исходя из прагматических целей и задач политического режима. Середина 1920-х гг. стала пиком конструктивных взаимоотноше­ний интеллигенции и структур власти, когда интересы и потребности обеих сторон совпадали в достаточной степени. Однако наступившая в 1927 полоса экономических и политических кризисов по­казала неустойчивость этих взаимоотношений.

1928 — конец 1930-х гг. Согласно данным переписи 1939, численность лиц умственного труда в регионе достигла 1028,2 тыс. человек, из которых 585,1 тыс. проживали в городах, а 443,1 тыс. — в сельской местности. При этом количество интеллигенции в Западной Сибири росло быстрее, чем в СССР в целом. К 1939 до­ля служащих в социальной структуре населения Сибири и Дальнего Восто­ка (19,2 %) даже несколько превысила общесоюзный показатель (17,7%), что явилось прямым следствием наращивания экономического, в первую очередь промышленного, потенциала на восто­ке страны в годы первых пятилеток (1928—37). Прослойка собственно специалистов в Западной Сибири (за исключением территорий современных Алтайского края и Омской области) численно воз­росла за 1930-е гг. в 6,3 раза: с 17,9 тыс. до 114 тыс. человек. Отраслевая структура почти не изменилась: несмотря на приоритетное развитие отряда производственно-технических кад­ров, его удельный вес поднялся незначительно (с 17% в 1926 до 18% в 1939); основная часть специалистов по-прежнему концентрировалась в сферах культуры, здравоохране­ния и управления (78,9% в 1926 и 79% в 1939).

Высшая школа, сохранявшая ключевую роль в под­готовке квалифицированного слоя работников умственного труда, в годы первой пятилетки претерпела радикальное реформирование (см. Высшая школа на востоке России). Стремительное увеличивалась численности студенчества в годы первой пятилетки, нескольео снизились темпы роста этой группы в годы второй пятилетки. Так, если в 1927/28 учебном году в вузах Сибири обучалось 6,9 тыс. студентов, то в 1932/33 — 21,1 тыс., в 1936/37 — 25,6 тыс. Удельный вес студенчества восточных районов в составе студенчества РСФСР вырос с 7,7 до 8,3% . Доля студентов технических вузов в составе сибирского студенчества увели­чилась с 28,9% в 1927/28 учебном году до 46,6% в 1932/33. С 1929 по 1931 вузы выпустили более 5 тыс. специалистов, немного меньше, чем за предыдущие 8 лет. В течение первых 2 пятилеток высшая школа Сибири подготовила более 15 тыс. высококвалифицированных работников.

Система средних и высших учебных заведений в данный пери­од играла двоякую роль в формировании отечественной интеллигенции: она не только выполняла образовательные функции, но и служила средством регулирования социально-политических характеристик сту­денчества путем «пролетаризации» и «большевизации» высшей школы. Однако, как и в 1920-е гг., социальная селек­ция входила в известное противоречие с интеллектуальной. В результате среди выпускников вузов доля рабоче-крестьянской прослойки и членов партии оказывалась ниже, чем при приеме, и, напротив, доля выходцев из служащих воз­растала. Среди принятых в вузы Томска в 1932 выход­цы из среды работников умственного труда составляли 23%, а в составе выпускников вузов в 1937 — 39%.

С превращением образовательных институтов в ведущий источник комплектования кадров специалистов значе­ние выдвиженчества, т. е. формирования государственного и хозяйственного аппарата за счет политически активных выходцев из ра­бочих и крестьян, зачастую не имевших необходимо­го образования, объективно должно было снижаться. Однако в годы «Великого перелома» выдвиженчество вновь стало актуальным как чрезвычайное средство решения кадровой проблемы для системы управления. Его масш­табность определялась 2 конкретными факторами: политической кампанией по борьбе с «вредительством» и «генераль­ной чисткой» государственного аппарата на рубеже 1920—30-х гг. Благодаря выдвиженчеству предполагалось в краткие сроки произвести замену как части номенклатуры, так и оперативно-технического персонала, непосредственно отвечающе­го за реализацию поставленных задач. По завершении «генеральной чистки» 1929—31 в государственном аппарате Сибири работало более 16 тыс. выдвиженцев, или 6% от их общесоюзной численности. В 1932 в составе советских ответственных работников и специалистов-хозяйственников региона каждый 3-й ранее являлся выдвиженцем. Однако процесс адапта­ции и закрепления выдвиженцев в аппаратных структурах сопровождался значительными трудностями, обусловленны­ми низким образовательным уровнем их основной массы, а также противодействием, которое им оказывали различные группы внутри аппаратов управления.

По данным профсоюзного учета в Сибири, летом 1928 членами инженерно-технических секций (ИТС), вхо­дивших в состав отраслевых рабочих профсоюзов, состояли около 7 тыс. специалистов. К началу второй пятилетки численность членов ИТС составляла около 25 тыс. в Западной Сибири и 12 тыс. — в Восточной Сибири. В условиях форсированного наращивания индустриального потенциала восточных регионов страны решение острей­шей проблемы обеспечения производства специалистами осу­ществлялось путем сочетания вольного найма, контрак­тации и мер принудительно-мобилизационного характера. Наиболее ярко это проявилось при комплектовании производственно-технического персонала для Кузнецкого металлургического комбината (КМК) в период его строительства и пуска (1929—33). В 1929 в управлении строительством завода работало 282 человек, среди них 155 инженеров и техников. Ко времени завершения строительства (конец 1932) численность ИТР составила 2,4 тыс. человек. Столь значительный рост этой группы был достигнут главным образом за счет использования административных ресурсов (контрактация молодых специалистов, направление в Кузбасс по нарядам партийных, государственных и ведомственных органов). Таким путем КМК в 1930—33 получил 1,3 тыс. квалифицированных ИТР из промышленно развитых районов европейской части страны, более 300 человек в Кузбасс бы­ло направлено Запсибкрайкомом ВКП(б) для комплек­тования руководящих кадров промышленности. В 1932 выходцы из рабочей и крестьянской среды составляли 2/3 ИТР комбината, на долю молодежи (в возрасте до 32 лет) приходилось 55%, партийная прослойка интеллигенции выросла с 8,5% в 1930 до 28% в 1932. Среди членов ИТС региона в середине 1930-х гг. группа со стажем работы до 5 лет составляла 40%; значительно воз­росла партийно-комсомольская прослойка — с 9% в 1928 до 29% в 1935. Оборотной стороной форсированного наращивания государством отряда производственно-технических кадров в регионе, особенно в ме­таллургической и каменноугольной промышленности, стали текучесть кадров (на Кузнецкстрое в начале 1930-х гг. она составляла до 1/з специалистов ежегодно) и высокий удельный вес в составе ИТР практиков. К середине 1930-х гг. доля практиков сре­ди ИТР колебалась от 54,5% (КМК) до 62% (Кузбасс-уголь). Рост доли специалистов-практиков среди ИТР имел 2 причины: дефицит технического персонала в условиях форсированной индустриализации и использование выдвижен­цев в составе административно-технического аппарата. Специалисты-практи­ки были более активными и политизированными по сравнению со «старыми» спецами, они нередко сознательно дистан­цировались от последних поведением и позициями. Не­давние выпускники вузов также претендовали на политически активную роль среди ИТР. Большая доля молодежи и ее противостояние со «старыми» специалистами оставляли возможности для консолидации внутри данного отряда интеллигенции нереализованными и к середине 1930-х гг.

Процесс формирования научно-педагогических кад­ров (ЙПК) высшей школы протекал в регионе в конце 1920 — первой половине 1930-х гг. не менее динамично. Численность НПК с 1928 по 1934 возросла с 0,8 тыс. до 2,4 тыс. человек. В социально-демографических характеристиках этого отряда в 1928 отража­лись итоги предшествующего, эволюционного, периода разви­тия: доля женщин в составе НПК достигала 20%; пре­обладали лица в возрасте 40—60 лет (от 30% в Томске до 50% в Омске и Иркутске); партийная прослойка в научно-педагогической среде составляла 2—3%; доминирующей национальной груп­пой являлись русские (около 90%); представители естественно-научных дисциплин и обществоведы находились в пропор­ции 9:1. В 1928—37 идет наращивание в регионе сети вузов и отраслевых НИУ. На фоне 3-кратного увеличения НПК в целом к середине 1930-х гг. почти на 10% возрос­ла доля женщин. Возрастная группа до 30 лет составила около 30% (в 1929 — 22%). Вырос удельный вес представителей прикладной, или технической, науки (32,1% против 21 % в 1929). Нарастала партийно-комсомольская прослойка в составе НПК, составив более 20% к середине 1930-х гг.

Как и ИТР, НПК своим форсированным развитием обязаны насущным социальным потребностям, росту масштабов и услож­нению производства. Сходный характер имели социально-демографические и политические изменения внутри данных отрядов. Однако су­ществовал и ряд отличий в источниках и формах по­полнения НПК и ИТР, связанный с элитно-корпоративным характером НПК. Процесс смены поколений более дина­мично протекал в производственно-технической среде, тогда как подготовка работников науки и высшей школы требовала больше времени, что замедляло процесс «советизации» научных и научно-педагогических кадров. Директивные формы комплекто­вания НПК не приобрели столь значительных масштабов, как в случае с ИТР. Опыт переброски сотрудников центральные отраслевые НИУ для работы в сибирских филиалах в годы первой пятилетки оказался неудачным, равно как не осущест­вились и проекты создания здесь филиалов Академии Наук.

В конце 1920-х гг. партийно-государственная политика в отношении интеллигенции резко изменилась. Переход от «мягких» форм и методов воздействия на специалистов к «жестким» ознаменова­ло так называемое Шахтинское дело (весна—начало лета 1928). Но­вое после периода революционных потрясений 1917—18 обострение социально-политических противоречий проявилось в конфликтах социокультурного характера — между основной массой трудящихся и работниками умственного труда, значительно интегрированными к этому времени в различные звенья аппарата управления — от армии до науки и высшей школы. Нарастал конфликт поколений и интересов внутри самой интеллигенции. Механизм социальной мобильности, усиленный и подкрепленный партийной поли­тикой, способствовал ускоренному формированию категорий выдвиженцев и «красных» спецов, политической и социокультурной ориентации которых не соответствовали традицион­но культивировавшимся в среде интеллигенции ценностям (приори­тет профессионализма перед партийно-классовыми установками, стремление к деятельности только в рамках специальности, аполитичность и т. д.). В росте антиинтеллигентских на­строений, вызванных весной—летом 1928 начало Шахтинского процесса, партийно-государственные органы традиционно обвиняли рабочую массу. Однако фактически кампанию начала и поддер­живала номенклатура. Когда репрессии против ИТР грозили перебоями и кризисами на производстве, их мас­штабы сокращались, давались директивы к пересмотру судебных дел в сторону смягчения приговоров или полно­го освобождения обвиняемых. В Кузнецком округе более половины дел, возбужденных против специалистов в 1928, было прекращено или завершилось оправданием ИТР. Из 54 дел, заведенных на лиц административно-технического персонала Томской железной дороги в 1927—28, более 30 завершилось их прекраще­нием или оправданием ИТР. В 1931—32 в ходе проку­рорских проверок в Восточно-Сибирском крае оправдано за необоснованностью обвинения около 1/3 привлеченных к суду специалистов-производственников.

Массовые кампании, аналогичные «Шахтинской» и ти­пичные по механизму реализации, в последующие го­ды коснулись НПК («дело академиков»), специалистов-аграрников («дело Трудовой крестьянской партии») и других групп интеллигенции (см. Культурно-идеологические кампании). Их целью было внесение в среду специалистов раскола, установление всеобъемлющего и эффективного контроля над мировоззрением и деятельностью их основной мас­сы. Прямым репрессиям отводилась важная, но не ре­шающая роль.

В конце 1920 — начале 1930-х гг. начался процесс лик­видации самодеятельно возникших объединений интеллигенции. Так, под видом «самороспуска» в 1931 была закрыта крупнейшая в Сибири краеведческая организация Общество изучения Сибири, к середине 1930-х гг. прекратили деятельность секции про­фсоюзов — научных работников (СНР), инженерно-технических (ИТС) и других. Взамен создавались собственно «советские» организации типа Всесоюзной ассоциации работников науки и тех­ники для содействия социалистическому строительству в СССР (ВАРНИТСО), на которые, как и на партячейки, возлагались задачи установления контроля над группами интеллигенции изнутри и использования потенциала сформировавшейся к концу 1920-х гг. политически активной части специалистов.

Среди официально инициированных кампаний, напрямую затронувших социальное и профессиональное положение значительных групп спе­циалистов, по своим масштабам превосходила все пре­дыдущие, так называемая генеральная чистка аппаратов управления 1929—31. Всего по звеньям аппарата в Сибири она затронула около 15 тыс. человек, или 16,3% от численности прошедших проверку служащих, в первую очередь группы «бывших», «ли­шенцев», ссыльных, именно в них доля специалистов оставалась традиционно высокой. Среди «вычищенных» удельный вес лиц, имевших образование выше среднего, составил около 30% (в том числе высшего — 9,3%), состоявших на государственной службе до 1917 — 50,7%. По критерию профессиональной и долж­ностной принадлежности ¹/₄ «вычищенных» относилась к специалистам высшей и средней квалификации, из них ра­ботников земельных органов и местного хозяйства — 8,4%, ИТР — 5,9, работников административных и судебных органов — 5,7, сфер об­разования, здравоохранения, культуры — 5,2%. Хо­тя кампания «чистки» и не носила явно выраженного антиинтеллигентного характера и в определенной степени достигала своих прямых целей (изъятие контингента людей, яв­но неспособных к работе, бюрократов, разложивших­ся элементов), условия работы специалистов усложни­лись. Многие из «бывших» потеряли работу или были понижены в должностном статусе. Резко сузились возмож­ности сохранения должностей для служащих с дореволюционным стажем, бывших белых офицеров, бывших священнослу­жителей и других.

«Чистки» и лишение избирательных прав стали, однако, только начальным звеном в цепи социально-политических дискриминаций, которые в конце 1920 — начале 1930-х гг. переходят в прямые репрессии. Внутри государственной репрессивной системы специалисты могли оказаться в разном положении: одни из них по­полняли контингент мест заключения (тюрем, колоний, лагерей), другие составляли вольнонаемный персонал. Расши­рение лагерно-комендатурной сети в 1930—33, в том числе одно­го из наиболее крупных подразделений ГУЛАГ — СибЛАГ, потребовало экстраординарных мер по ее насыщению спе­циалистами различного профиля. Среди административного персонала и специалистов, работавших в Управлении СибЛАГ и в отделениях и лагерных пунктах, вольнонаемные составля­ли 40%, остальные места заполнялись заключенными. Не менее остро встала проблема кадров при создании сети комендатур для спецпереселенцев. На обслужива­нии комендатур Нарымского край в первой половине 1930-х гг. использовались почти 450 представителей репрессированной интеллигенции — учителя, медики, производственно-технические работники и спе­циалисты сельского хозяйства.

Политические ориентации интеллигенции традиционно являлись пред­метом пристального внимания партийных, советских, профсоюзных органов, ОГПУ—НКВД. К началу «Великого перелома» официальная трактовка политического облика интеллигенции сводилась к форму­ле: «близкие» составляют меньшинство, а «чуждые» и «обыватели» («болото») — большинство работников умственного труда. О «чуждости» большинства специалистов советскому строю судили на спорной основе: по сведениям об их социальном происхождении, прошлой профессиональной и политической деятельности, по устным высказываниям. Однако осторож­ности требует и оценка публичных, зачастую массовых политических деклараций о поддержке советского строя, которые звучали на съездах специалистов со второй половины 1920-х гг. Весьма сильными в среде «старых» кадров были ориентации на аполитичность и конформизм, взаимно дополняв­ших друг друга.

Анализ изменений, происшедших в социально-политическом облике региональной интеллигенции в годы «Великого перелома» и первых пятилеток, позволяет констатировать, что «советизация» работников умственного  труда, под которой понимались политическая поддержка советского государственного строя и профессиональная деятельность по его укреп­лению, к середине 1930-х гг. стала реальностью. Но провоз­глашенная лидерами страны идейная консолидация интеллигенции не была достигнута: сохранялись социальные, психологические и иные различия и противоречия между «старыми» и «красны­ми» специалистами, а также выдвиженцами.

Годы Великой Отечественной войны. Война внеcла коррективы в размещение и использование интел­лектуального потенциала Сибирского региона. Военно-политический фактор определил повышенную мобильность и миграции интеллигенции: военной и трудовой мобилизации специалистов, волны эвакуации первых 2 лет войны и реэвакуационные процессы в ее завер­шающий период.

На начальном этапе войны призыв в армию и доброволь­чество привели к сокращению численности научных и научно-педагогических кадров вузов и НИИ. Прежде всего мобилизации коснулись квалифицированного медицинского персонала. За военный период в действующую армию было призвано 230 сотрудников Томского и около 150 — Омского медицинского институтов. В 5 круп­нейших технических вузах Западной Сибири (Новосибирский институт военных инженеров транспорта, Томский индустриаль­ный институт и другие) общая численность профессионально-педагогического состава (ППС) сократилась к 1942/43 учебному году по сравнению с 1940/41 на 31,8%, в том числе преподавателей и ассистентов — на 48,6% (в целом по стране эти цифры составили соответственно 45,5 и 56,5%).

В годы войны в Сибирь были перебазированы де­сятки вузов и НИИ из западных районов страны. Города Западной Сибири, прежде всего Новосибирск и Томск, приняли свыше 30 вузов, а также научные коллективы отраслевых ака­демий и ряда наркоматов. Эвакуационные процессы вызвали абсолютный рост в регионе НПК высшей квалификации, с учеными степенями и званиями. Так, в технических вузах Западной Сибири число профессоров выросло в 1941—42 с 32 до 56, доцен­тов — со 125 до 138 (без учета совместителей). Общая численность научных работников Омска в 1940—43 увеличилась со 175 до 235. В Алтайском крае к 1944 насчитывалось 179 научно-педагогических работников, в том числе 62 профессора, из них 40 были сотрудниками эвакуированных НИИ и вузов. В 1943/44 учебном году в Красноярском медицинском институте ³/₄ ППС являлись работниками ленинградских институтов. На базе эвакуированных вузов возникли Алтайский сельскохозяй­ственный и Алтайский машиностроительный институты. Од­нако начавшаяся с 1943 реэвакуация вновь обострила проблему высококвалифицированных кадров. К осени 1944 на кафедрах вузов Новосибирска недоставало 43 профес­соров, 54 доцентов, 99 преподавателей и ассистентов, доля докторов и кандидатов наук составляла около ¹/₄ от общей численности НПК. За годы войны размещение научно-образовательного потенциала в Западной Сибири не претерпело радикальных изменений. В 1945 на долю Томска приходилось 37,5% общей численности ППС, 42% — профессоров и докторов наук, 38% — доцентов и кандидатов наук. В Новосибирске сосредо­точилось около 30% ППС, а с развертыванием здесь ком­плекса академических НИИ Западно-Сибирского филиала Академии Наук СССР обозначилось положение города как ведущего научно-образовательного центра в регионе.

Перемещение на восток страны более 1,5 тыс. пред­приятий повлекло за собой приезд в регион трудовых коллек­тивов из ИТР и квалифицированных рабочих с семьями. Толь­ко в первые месяцы войны с 6 заводами Наркомата авиационной промышленности в Новосибирск прибыло 8 874 рабочих, ИТР, управленцев. Всего к ноябрю 1941 численность эвакуированных работни­ков почти 20 заводов и строительных трестов составила вместе с семьями около 26 тыс. человек и по мере прибытия новых предприятий и учреждений продолжала возрастать.

В военные годы многие группы интеллигенции оказались на пике сво­ей профессиональной деятельности и социально-политической востребованности. Это в равной степени относилось к медикам, подтвердившим свой высочайший профессионализм, и к ученым, дока­завшим практичность своих научных разработок. Высшими правительственными наградами и премиями государство отметило труд томских и новосибирских медиков. Сталинские премии были присуждены томским физикам В.Д. Кузнецо­ву и М.А. Болынаниной (1942), профессору-горняку Н.А. Чинакалу (1943). В 1945 впервые состоялись мас­совые награждения ученых, педагогов.

Вторая половина XX в. В этот период страна вхо­дила в новую фазу модернизации экономики — стадию научно-технической революции (НТР). Наряду с производством приоритетное развитие получили научно-образовательные комплексы, быстро росли научно-педагогические и инженерно-технические кадры. Однако рост численности специалистов не сопровож­дался адекватным возрастанием качества их подготовки и переподготовки. В то же время ряд профессий интел­лектуального труда пополнял категорию массовых. Следстви­ем перепроизводства и падения престижа традиционных профес­сий (инженеры, врачи, педагоги) стал частичный переход групп специалистов в другие профессиональные группы и страты (пре­жде всего в управленческой корпорации). Сохранялся в качестве доминирующего вплоть до распада СССР механизм огосударствления интеллигенции, делавший невозможным сущест­вование интеллектуального труда вне государственных учреждений и связан­ных с государством общественных организаций. Обозначился феномен «служилой интеллигенции», что находило отражение и в действо­вавшей форме социальной статистики, в соответствии с которой учет интеллигенции осуществлялся по категории «служащие».

Материалы всесоюзной переписей 1959, 1970, 1979, 1989 и Всероссийской переписи 2002 позволяют проследить динамику количественных изменений в численности, размещении и отраслевом распределении региональной интеллигенции. В Сибири в 1959—89 количество служащих, в число которых включалась интеллигенция, су­щественно возрастало, в результате почти удвоилось: 1959 — 3 845 565 человек, 20,0% в составе населения восточных территорий; 1970 - 4 831 176 человек, 22,7%; 1979 -5 791 220 человек, 25,1%; 1989 - 8 040 046 человек, 30,5%. В Тюменской, Омской, Иркутской, Читинской областях и Красноярском крае (без учета национальных образований) рост числа служащих практически совпадал с общерегиональной динамикой. Превышали эти показатели Новосибирская (21,5% в 1959, 34,2% в 1989) и Томская (22,9% в 1959, 35,5% в 1989) области. Несколько выше средних показателей оказа­лись цифры в Бурятии (20,1 % в 1959, 32% в 1989) и Якутии (26,8% и 32,7% соответственно), ниже средних — в Хакасии (18% и 27,7%) и Туве (17,6% и 28,4%).

С 1970 по 2002 в целом по восточным районам страны (включая Курганскую область) при росте численности населения с 21 309 956 до 25 296 591 человек, или на 18,7%, просле­живается более быстрый рост интеллигенции: с 1 634 814 человек до 2 813 186 человек (72,1%). В 1970-е гг. в восточных районах при­рост профессиональных отрядов интеллигенции составил 33%. Он происходил эволюционно с сохранением пропорций между группа­ми интеллигенции. В ее составе доминировали ИТР с долей в общей численности интеллигенции в 46,3% в 1970 и 49,7% в 1979; педагоги, вос­питатели, научные работники — 27,9 и 26,2% соответственно; медицинские работники — 14,8 и 14,7%. Наиболее значительной динамикой роста обладала категория управленцев. С 1970 по 2002 ее увеличение составило 480%. Доля данной группы в составе населения Сибири выросла с 1,2% в 1979 до 4,7% в 2002. Рост численности интеллигенции в Омской и Томской областях, Красноярском крае, Якутии и Бурятии оказался близким к среднесибирскому показателю; в Новосибирской, Кемеровской и Иркутской области незначительный рост населения определил менее быстрый прирост интеллигенции — 35—45%. В районах интен­сивного промышленного освоения приток специалистов шел особенно быстрыми темпами, значительно опережающими общесибирскую тенденцию: в Тюменской области (без авт. окр.) при росте населения в 1,3 раза численность собственно интеллигенции увеличилась в 2 раза, численность группы управленческих кадров (руководителей всех уровней) выросла почти в 6 раз; в Ханты-Мансийском автономном округе при приросте населения в 5,3 раза количество специалистов возросло в 8,9 раза, при этом численность управленческого персонала увеличилась в 24,8 раза. Опере­жающий рост интеллигенции в период с 1970 по 2002 определил увеличение ее доли в составе самодеятельного населения с 7,7 до 11,1%. В большинстве сибирских регионов она вырос­ла с 7-9 до 11-12%.

В постсоветский период региональная интеллигенция переживает сложный период структурно-функциональной трансформации. Опреде­ляющим вектором изменений является процесс разгосударствления интеллектуального труда. В противоположность действовавшему на протяжении советского периода механизму «привязки» интеллигенции к государству появились и активно формиру­ются структуры негосударственных секторов в экономике, сфере ус­луг и социокультурной инфраструктуре, в которые вовлека­ются лица интеллектуального труда. На фоне падения престижа ряда традиционно элитных, корпоративных групп (инженерный корпус, ученые, преподаватели вузов и другие) значительно возрастает престиж профессий экономического, юридического профиля, уп­равленческих кадров. Разгосударствление интеллектуального труда, протекающее отчасти стихийно, отчасти форсированно, сопровождается рядом негативных социокультурных тенден­ций в масштабах региона и страны в целом. Среди них миграционные процессы — отток интеллигенции  из сельской местности в города, эмиграция («утечка мозгов»), а также частичная маргина­лизация (падение жизненного уровня, переход в другие, более низкие социальные страты) не только представителей массовых, но и элитных интеллектуальных профессий. Самым ярким прояв­лением современного состояния интеллигенции выступает кризис ее само­сознания, самоидентификации, выход из которого лежит на пути профессиональной консолидации и самоорганизации.