Историография Сибири. 1917-1990-е гг. // «Историческая энциклопедия Сибири» (2009)

ИСТОРИОГРАФИЯ СИБИРИ. 1917-1990-е гг.

Промышленно-транспортное развитие и рабочий класс Сибири

До конца 1980-х гг. изучение истории рабочего класса и промышленности оставалось одной из приоритетных тем советской историографии, что определялось, в первую очередь, принципиальными положениями марксизма о доминирующей роли рабо­чих в современных общественно-политических системах и о промышленности как основе социализма. Внимание исследователей сосредо­точивалось главным образом на фабрично-заводской промышленности и рабочих, занятых в крупном производстве, которые рассматри­вались как главная движущая сила исторического прогресса.

Одной из центральных проблем в изучении истории промышленно-транспортного освоения Сибири в советский период стала индуст­риализация: ее источники, методы и результаты осу­ществления, региональные особенности. Первые публикации по­явились в конце 1920-х — начале 1930-х гг. и имели характер обсуждения возможных вариантов индустриализации региона. В них подводились итоги развития сибирской промышленности в период нэпа, давалась оценка ресурсной базы индуст­риализации (сырьевой, кадровой, транспортной и др.), обсуждалось место Сибири в географическом разделении труда. К этому периоду относится разработка концепции энерго­производственных циклов (прообраза территориально-производственных комплексов). Положение сибирской промышленности в целом, ее отдельных отраслей и наиболее крупных предприя­тий на рубеже 1920—30-х гг. с историческими очерками, анали­зом проблем, характеристикой потенциала и перспектив развития представлено в Сибирской Советской энциклопедии. Литература второй половины 1930-х — середины 1950-х гг. ограничена отчетами о реализации государственных  планов индуст­риализации региона.

Со второй половины 1950-х гг. начались собственно исторического ис­следования. Подготовка в конце 1950-х — начале 1960-х гг. фун­даментальных трудов «История Сибири», «История Бурятской АССР», «Истории Якутской АССР» потребовала исторической реконструкции процесса индустриализации Сиби­ри. Показаны изменения в отдельных отраслях сибирской промышленности в 1928—37, история создания и деятельности наиболее крупных промышленных предприятий, объем освоенных капиталовложе­ний и полученной продукции, структурные изменения в сибирской экономике. Рассматривая индустриализацию в качестве политики, направленной, в первую очередь, на создание и укрепление крупной тяжелой индустрии как материально-технической базы социализма, И.К. Беляев, Г.А. Докучаев, И.И. Комогорцев, П.Г. Матушкин, А.С. Московский и другие относили решение ее основных задач в реги­оне к концу второй пятилетки (1937). При общей положительной оценке итогов индустриализации в 1960—70-х гг. были сделаны первые критические замечания относительно экономической необоснованности некоторых решений, невыполнения первоначальных планов по отдельным отраслям (Б.П. Орлов. К этому же периоду относятся первые опыты включения индустриализации в общий процесс социально-экономической транс­формации Сибири от аграрного к промышленному типу разви­тия, что позволило расширить хронологические рамки данной проблематики, обозначив их последней третью XIX в. — 1960-ми гг., и использовать дополнительные критерии для оценки достигнутых результатов. В таком ключе выполнены исследования И.И. Комогорцева, В.В. Алексеева и В.А. Ламина, посвященные соответствующим проблемам индустриального освое­ния Сибири в целом, ее электрификации в 1885—1970 и транспортным системам северо-восточных регионов страны. Од­ним из результатов расширенного подхода к проблемам индустриализации стало развитие в 1970—80-е гг. исторической урбанистики. А.С. Московский и В.А. Исупов проана­лизировали процесс формирования городского населения Си­бири в 1920—30-е гг. Их некоторые выводы противоречи­ли официальной концепции индустриализации, в частности о том, что одним из главных источников трудовых ресурсов являлась деревня: к концу 1930-х гг. ее ресурсы оказались факти­чески исчерпанными, и перспективы развития в связи с этим значительно ухудшились; о мобилизационном характере сибирской индустриализации, потребовавшей концентрации в городах мужского населения и молодежи; и др. Эти выводы были подтверждены и дополнены в результате исследований 1990—2000-х гг. по истории раскрестьянивания и кол­лективизации сибирской деревни и по исторической демографии Сибири.

С конца 1980-х гг. в поле зрения отечественных исследователей попали ранее закрытые проблемы истории индустриа­лизации и промышленно-транспортного освоения Сибири в XX в. в целом. В первую очередь вопрос о роли принудительного труда в осуществлении индустриализации, который за рубежом стал обсуждаться с конца 1920-х гг. Отечественными и западными исследо­вателями (С.С. Букин, Л.П. Гвоздкова, О.П. Еланцева, А.А. Долголюк, В.Н. Земсков, С.А. Красильников, Д. Норландер, С.А. Папков, А.Б. Суслов, А.И. Широ­ков, С Эртц и другие) даны общие характеристики эконо­мики принудительного труда в СССР, реконструирована история подразделений ГУЛАГ в Сибири и на Дальнем Востоке и их роль в строительстве и производственной деятельности некоторых крупней­ших промышленных  и транспортных предприятий региона.

Одним из важных остается вопрос о месте и роли в индустриально-транспортном освоении Сибири военно-промышленного комплекса. До конца 1980-х гг. этот вопрос рассматривался преимущественно с точки зрения роли экономики восточных районов страны в обеспечении обороноспособности СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны. В 1960—70-х гг. в работах М.Р. Акулова, Ю.А. Василь­ева, Г.А. Докучаева, И.И. Кузнецова, Н.П. Шуранова проанализированы аспекты создания и функциони­рования промышленности и транспорта региона, решения кадровой проблемы, трудового подвига рабочих Сибири, представле­на история отдельных предприятий. Возможность доступа к ранее закрытым источникам позволила В.А. Ламину, И.М. Савицкому, Н.П. Шуранову в 1990-2000-х гг. приступить к изучению собственно оборонной промышленности, не ограничиваясь рамками войны. На конкретно-исторических при­мерах создания и развития отдельных предприятий показаны некоторые специфические черты военно-промышленного комплекса, свя­занные с его приоритетным положением в советской экономике, и его влияние на социально-экономическую сферу региона.

Тенденции индустриального развития региона в послевоенный период конкретизированы в монографических исторических исследованиях (В.В. Алексеев, А.С. Бондаренко, Г.А. Докучаев, Г.М. Макиевский, И.М. Савицкий) и комплексных историко-экономических трудах. В работах экономистов (А.Г. Аганбегяна, Д.Р. Богорада, Э.П. Горбунова, Н.Н. Некрасова, Б.П. Орлова, В.А. Первушина, В.Э. Попова, В.А. Саватеева и других) анализировались проблемы рационального разме­щения производительных сил в Сибири, обосновывалась не­обходимость изучения территориально-производственных комплексов, определялись периоды, темпы и итоги развития экономики региона. В 1970—80-е гг. боль­шое внимание уделялось истории отдельных отраслей сибирской промышленности: западно-сибирского нефтегазового комплекса, энергетической, нефтехимической, строительной, машиностроительной, топливной, химической, металлургической, лесной, транспортной коммуникаций (В.В. Алексеев, М.К. Бандман, И.П. Бутягин, А.И. Ва­сильев, А.Г. Гранберг, А.А. Долголюк, А.И. Евсеенко, М.М. Ефимкин, В.Г. Карпов, И.И. Комогорцев, В.В. Кулешов, В.А. Ламин, Я.А. Мазовер, В.Ю. Малов, Б.П. Орлов и другие). В большей части этих работ региональная экономическая политика и итоги деятельности сибирской промышленности в 1950—80-х гг. оценивались как положительные, направ­ленные на комплексное развитие региона, рациональное размеще­ние производительных сил.

Возможность обращения историков в конце 1980-х гг. к альтернативным историческому материализму методологиям привела к широкому использованию в исследованиях, пос­вященных промышленно-транспортному освоению Сибири, теории модернизации, описывающей переход от традиционного общества к индустриальному. Термин «индустриализация» фак­тически применяется лишь для обозначения комплекса политико-экономических мероприятий советского государства конца 1920-х — первой половины 1930-х гг. Концепция модернизационного перехода требует подхода к результатам социально-экономических преобразо­ваний 1920—60-х гг. с точки зрения российских и мировых цивилизационных процессов. В.В. Алексеев, Е.Т. Артемов, М.М. Ефимкин, В.П. Зиновьев, В.А. Ламин, А.И. Ти­мошенко связывают характерный для Сибири (как и для России в целом) догоняющий тип модернизации и его особенности (доминирующее развитие тяжелой промышленности и военно-промышленного комплекса, запаздывающая трансформа­ция социальных и политических общественных сфер, мобилизационный характер модернизации, широкое применение принудительного труда) с особенностями исторического развития России, географическими и климатическими условиями Сибири и необходимостью в короткий срок решать задачи по обеспечению безопасности и конкурен­тоспособности страны. В рамках теории модернизации для периода начиная со второй половины 1950-х гг. выполнены исследования Е.Т. Артемова и Е.Г. Водичева, посвященные проблемам формирования и реализации научно-технической по­литики в регионе, анализу причин, не позволивших ис­пользовать имевшийся в середине 1950-х гг. потенциал для перехода к постиндустриальному этапу развития.

Одно из основополагающих положений теории мо­дернизации — вариативность способов трансформации — способствовало столь активному развертыванию в 2000-х гг. исследований региональной специфики этих процессов, что можно говорить о формировании отдельного историографического направления. В работах А.А. Долголюка, М.М. Ефимкина, К.И. Зубкова, В.А. Ламина, А.П. Тимошенко, М.В. Шиловского изучается содержание государственной социально-экономической политики в отно­шении Сибири, оценивается ее соответствие геополитической обстановке и интересам развития региона, исследуют­ся специфические для Сибири и Дальнего Востока формы промышленного освоения (создание транспортных сетей, отраслевых и территориально-производственных комплексов) и способы адап­тации местного и пришлого населения в условиях модер­низации. Многие из сделанных выводов созвучны данной в 1960—80-е гг. зарубежными исследователями (П. Диббом, В. Конолли, В.Л. Моуром, Э.Дж. Стэнли, Д.С. Хьюитом, Р. Хатчингсом, и другими) характеристике региональной политики российского государства как зачастую стихийной и бес­системной, определяемой необходимостью отвечать на чрезвычайные обстоятельства. В исследованиях 1990—2000-х гг., посвященных проблемам вхождения Сибири в рыноч­ную модель хозяйствования, показано, что с изменени­ем направления экономического развития страны статус Сибири как основного донора России только упрочился. В результате интеграции с экономистами историками закреплен тер­мин «регион ресурсного типа», формирующий единую схему анализа и изучения проблем индустриально-транспортного освоения территории.

Основой исторических исследований, посвященных рабочему классу советской Сибири, стали проведенные на высоком научном уров­не статистического и социального обследования середины—конца 1920-х гг. Первичный анализ полученных данных (динамика численности, распределение по отраслям и группам промышленности, профессиональный состав, материально-бытовое положение, перспективы развития) представлен в периодических изданиях того периода и Сибир­ской Советской энциклопедии.

Становление собственно исторических исследований произош­ло в конце 1950-х — начале 1960-х гг. в связи с подготов­кой фундаментальных работ по истории региона. В 1970-х — первой половине 1980-х гг. издана многотомная «История ра­бочего класса Сибири». Определены основные количественные и качественных характеристики рабочих Сибири и Дальнего Востока, отдельных регионов и отраслей промышленности, транспорта и строительства (М.Р. Акулов, В.В. Алексеев, Ю.А. Васильев, Г.А. До­кучаев, М.М. Ефимкин, Д.М. Зольников, В.А. Кадейкин, И.И. Комогорцев, А.С. Московский, В.П. Сафронов, М.М. Шорников и др.), в том числе отряда рабочих в национальных районах Сибири (М.Н. Балдано, И.К. Беляев, В.В. Бон­даренко, З.В. Гоголев, З.Г. Карпенко, Б.М. Митупов, Г.Л. Санжиев, Е.Е. Тармаханов, М.М. Хатылаев и другие). Хронологически исследования охватили 1917—80-е гг. Установлены почти на всем протяжении данного периода более высокие, чем в среднем по РСФСР, темпы роста численности рабочих, их концентрация в тяжелой промышленности.

Поскольку идеологическая конъюнктура требовала подтверж­дения ведущей роли пролетариата в социалистической рево­люции, историки в отсутствие обобщающих статистических источ­ников использовали разные методики подсчета численности от­ряда рабочих Сибири в годы революции и Гражданской войны. Полученные итоги колеблются от 285 тыс. человек (В.А. Кадейкин) до 890 тыс. человек (М.М. Шорников). В работах И.Т. Белимова, Д.М. Зольникова, В.А. Кадейкина, В.П. Сафронова, М.М. Шорникова освеще­ны не только вопросы общей численности рабочих, но и даны распределения по основным отраслям и географическому размещению, охарактеризовано материально-бытовое положение. Существенный рост численности рабочих Сибири в конце 1920-х — начале 1930-х гг. качественные изменения данной социальной группы в процессе «строительства социализма» определили актуальность проблемы источников пополнения отряда сибирских рабочих. А.С. Московским и В.А. Исуповым показаны основные тен­денции изменений в социальном составе рабочих, их обуслов­ленность доминирующим источником пополнения — крестьянством. Сделан обоснованный вывод о том, что к началу 1940-х гг. в Сибири на базе форсированной индустриали­зации сформировался большой региональный отряд рабочих. История сибирского рабочего класса в годы Великой Отечествен­ной войны нашла отражение в исследованиях М.Р. Акуло­ва, А.С. Бондаренко, С.С. Букина, Ю.А. Васильева, Г.А. Докучаева,  В.С. Ивановой,  С.М. Макиевского, И.М. Савицкого, Н.С. Тонаевской, Ю.Г. Шпарога. В них прослежены динамика численности и состава рабочих, их жизненный уровень, охарактеризованы способы под­готовки кадров, рост культурно-технического уровня, подъем трудовой активности.

Проблемами развития сибирского отряда рабочих во второй половине XX в. занимались В.В. Алексеев, Л.В. Гребнева, А.А. Долголюк, К.А. Заболотская, З.Г. Карпенко, Н.Н. Киселева, И.И Комогорцев, Н.Г. Чусовитин и другие. Наиболее комплексно они представлены в монографии М.М. Ефимкина, в которой в тесной связи с анализом демографических процессов прослежены количественные и качественные изменения по регионам Сибири и отраслям, изучены социально-классовые источники и формы пополнения рабочих Сибири, их профессиональная структура, динамика материального благосостояния: уровня зарплаты, жилищных условий, потребления продовольственных и промышленных товаров. Показана роль дан­ных факторов в привлечении и закреплении рабочих кадров в трудодефицитном Сибирском регионе.

Несмотря на достигнутые советской историографией успехи в реконст­рукции истории формирования и развития отряда рабо­чих в советской Сибири, многие сюжеты и проблемы оставались за пределами ее внимания как не соответствующие по­ложениям исторического материализма о роли рабочего класса в социалистическом обществе. Вместе с тем часть этих проблем актив­но обсуждалась в зарубежной историографии 1980-х — начала 1990-х гг. Общетеоретические споры связаны с определением вне марксиз­ма самой сущности данной социальной группы и ее места в советском обществе. В связи с этим возник вопрос о способах опреде­ления социальной идентичности, что активизировало исследования, посвященные проблемам их внутренней стратификации; вза­имоотношений между рабочими и властью, между различными группами рабочих; культурно-историческим, тендерным, этническим аспектам истории рабочих; изучению таких яв­лений, как традиции, ритуалы, языковые практики и т. п. Среди конкретных проблем наиболее актуальными являются стахановское движение и рабочий активизм как способ конструирования социальной структуры, эксплуатация труда рабочих на советских предприятиях, трудовые и социальные конфликты, применительно к Сибири — использование принудительного труда.

Несмотря на либерализацию конца 1980-х — 1990-х гг., только часть этих проблем разрабатывается в региональной историографии, что связано со спадом интереса к ранее идеологизированной сфере исторических исследований. Значительные успехи достигнуты в изучении социально-бытовой и повседневной жизни сибирских рабочих (В.И. Исаев, С.С. Букин). Установлено, что индуст­риализация осуществлялась путем жесткой эксплуата­ции. Об этом свидетельствует не только в низкая заработная плата, но и государственная политика в области потребления, здравоохранения, социального развития. Большое внимание уделяется проблемам социокультурной адаптации населе­ния Сибири в районах интенсивного индустриального освоения, фор­мирования городского образа жизни (С.С. Букин, А.А. Дол­голюк, В.И. Исаев, А.П. Тимошенко). Показано, что повышение жизненного уровня сибирских рабочих в 1960-е — начала 1980-х гг. обеспечило им адаптационный потенциал при вхождении в период социально-экономических реформ. Роль и поло­жение рабочих Сибири в условиях наступивших сис­темных изменений в России исследуется в работах М.М. Ефимкина.

С.И. Ушакова

Кооперация

Кооперативное движение, быстро прогрессиро­вавшее в Сибири в начале XX в., сразу же стало предметом пристального внимания исследователей. В 1900—10-е гг. маслодельная кооперация, объединявшая высокотоварные молочные хозяйства и наладившая экспорт масла в Западную Европу, была рассмотрена в монографиях Н. Макарова А.А. Мурашкинцева,  М. Трегубова и других авторов, которые ввели в научный оборот и систематизировали фактический материал, отражавший процесс формирования низовой и союзной сети, конкуренцию с частным пред­принимательством, деятельность иностранного капитала, меры государственной поддержки маслоделия, взаимодействие крестьянских обществ и кооперации и т. д.

В 1920-е гг. сибирская историография пополнилась работами по основным видам кооперации: маслодельной, потребительской и кредитной. В результате обобщения богатого социально-экономического опыта появились комплексные исторические исследования Д.И. Илимс­кого, В.Н. Махова, Н.П. Огановского, охватывающие проблемы наиболее крупных кооперативных систем. Они дали пред­ставление о формировании кооперативном союзов в Сибири и их внешнеэкономических связях, развитии низовой кооперативной сети, взаи­мосвязях кооперации с транспортно-хозяйственным освоением тер­ритории и переселенческими потоками, показали деформиру­ющее воздействие революции и Гражданской войны на характер кооперативного движения. И.Ф. Степаненко и М.П. Комков оп­ределили удельный вес масляной отрасли в структуре вывоза продукции из Сибири, который в 1913 оказался в 2 раза большим, чем добываемого золота. А.М. Королев вы­явил динамику и удельный вес кооперативных заготовок масла, в том числе Союза сибирских маслодельных артелей.

В конце 1920-х гг. значительную работу по систематизации введенного в научный оборот фактического материала проделал авторский коллектив Сибирской Советской энциклопедии. 4-й том издания, где сосредоточены статьи о коопера­ции, не был опубликован. Тем не менее концепция, за­ложенная в энциклопедии, отражавшая общие методологические принципы советской школы, оказала большое воздействие на дальнейшие исследования, в которых игнорировался многооб­разный хозяйственный и культурный опыт деятельности кооперации в дореволюционный период. Дореволюционная кооперация по своему социальному соста­ву оценивалась как «кулацкая», зависимая от отечественного и иностранного капитала и развивавшаяся преимущественно за счет торговой конъюнктуры, товарного дефицита и дороговизны. На этапе Октябрьской революции и Гражданской войны она квалифицирова­лась как политический центр антибольшевистских сил, содейство­вавших свержению советской власти. В период нэпа коопе­рация воспринималась позитивно, т. к. превращалась в массовую организацию трудовых слоев населения, освобожден­ных от эксплуатации частного капитала. Эта концепция заложила неадекватное видение кооперации, выводила из зоны научного анализа комплекс проблем, связанных с глубокой деформацией кооперативного движения в 1920—30-е гг. под воздействием политического режима.

В 1960—80-е гг. появились работы С.П. Днепровско­го, Б.В. Иванова, А.А. Николаева, посвященные сибирской кооперации, а также очерки по истории потребительской кооперации. Несмотря на то, что в их основе фактически ле­жала классово-кооперативная концепция, ограничивавшая воз­можность объективной оценки и интерпретации истории кооперативного движения, авторы ввели в научный оборот большой фактический материал, раскрыли место и роль кооперации в экономике и социальной структуре Сибири, влияние политических факторов на организационное строительство и хозяйственную деятельность коопера­тивов и их союзов. Достаточно полно показана деятельность кооперации по вытеснению частного капитала из мелкой промышленности и торговли в условиях нэпа на основе протек­ционистской налоговой политики государства.

В 1990—2000-е гг. на материалах Сибири были вы­полнены конкретно-исторические исследования, посвященные разным видам сибирской кооперации, которые позволили ликвидировать многие белые пятна и внесли вклад в формирование современной историографической концепции. Г.М. Запорожченко раскрыта ис­тория городской и рабочей потребительской кооперации, В.А. Ильиных — роль маслодельной кооперации на масляном заготовительном рын­ке в период нэпа, В.В. Коноваловым и А.А. Николае­вым показана история кустарно-промысловой кооперации.

А.А. Николаев

Крестьянство и сельское хозяйство

Исследование особенностей социально-экономического и политического развития сибирской доколхоз­ной деревни началось в 1920-е гг. Указанную проблематику в своих статьях и брошюрах затрагивали партийные и советские работники, специалисты статистических, плановых, сельскохозяйственных и иных уч­реждений. На данном этапе развития историографии были сделаны имеющие концептуальный характер выводы: об «органи­ческом кризисе» сибирского земледелия, структурных изменени­ях в сельском хозяйстве региона, причинах низких темпов развития маслоделия, восстановлении к 1927 отмененной в начале нэпа государственной монополии на оборот сельскохозяйственной продукции.

Дискуссионным являлся вопрос об общей направлен­ности изменения социальной структуры крестьянства. И.Я. Яровой считал тотальным обеднячивание сибирских крестьян. В 1924, по его подсчетам, 70% из них были бедняками и только около 1 % — кулаками. Кулаков в сибирской деревне не нашел и обвиненный в «правом уклоне» П. Парфенов. Сторон­ники так называемой левой оппозиции на сибирском материале доказыва­ли тезис о продолжении в годы нэпа капиталистического рас­слоения крестьянства. В. Дьяков говорил о быстром росте в регионе удельного веса кулачества, капитализации его хозяйства и дальнейшем обнищании средних и низших групп крестьянства. Официальную точку в дискуссии поставили В. Каврайский и И. Нусинов. Обработав по методике В.С. Немчинова материалы гнездовых динамичных переписей 1927 и 1928 (см. Сельскохозяйственные переписи), они пришли к выводу о том, что центральной фигурой сибирской деревни стал середняк, а генеральной тенденцией социальных сдвигов являлось осе-реднячивание. В то же время удельный вес кулачества в Си­бирском крае существенно превышал средний по стра­не уровень. Количественные критерии, которые использовали В. Каврайский и И. Нусинов для отнесения крестьянских хозяйств к той или иной социальной группе, были утверждены Сибкрайкомом ВКП(б).

В конце 1920-х — начале 1930-х гг. приоритетной темой работ, затрагивающих положение в сибирской деревне, стал показ «возросшего сопротивления кулачества мероприятиям советской власти», которое тесно увязывалось с «вредительством» партийных оппозиционеров. Саботажем со стороны кулаков объяснялось возникновение хлебозаготовительных кризисов 1927/28 и 1928/29. Разгромной кри­тике подверглись получившие ярлык «сибирских кондратьевцев» авторы Перспективного плана развития сельского хозяйства Сибирского края 1926. На том основании, что в нем не ставилась задача коллективи­зации, их объявили «идеологами» кулачества, а пред­лагаемый ими переход к травопольной системе земледелия был определен как «диверсия», направленная на срыв социального строительства.

Изучение советской сибирской деревни было фактически пре­рвано в начале 1930-х гг. и возобновилось в середине 1950-х гг. В рамках историографического этапа, который начался в эти годы и продолжался до конца 1980-х гг., основное внимание при ос­вещении истории советской доколхозной деревни уделялось вопросам становления советской системы управления, продовольственной по­литики государства, классовой борьбы, государственного регулирования аграрных отношений, развития сельскохозяйственного производства, кооперативного и колхозно­го строительства, социально-экономические положения крестьянства, его социальной пси­хологии (А.В. Гагарин, Л.М. Горюшкин, В.В. Гришаев, Ю.В. Журов, Л.Д. Ефанов, Б.В. Иванов, А.К. Касьян, И. С. Кузнецов, К.И. Могильницкая, Г.Л. Санжиев, К.Г. Чаптыков, В.И. Шишкин, Э.М. Щагин и другие). Ком­плексный анализ социально-экономического и политического развития сибирской деревни в 1920-е гг. провели Л.И. Боженко и Н.Я. Гущин.

Для исследователей истории сибирской деревни 1930-х гг. главными темами стали коллективизация крестьянских хозяйств, классовая борьба и «раскулачивание», «трудовое перевоспита­ние» бывших кулаков, политическое и организационно-хозяйственное укрепление колхозов, техническая реконструкция сельского хозяйства и подъем колхозного производства, повышение куль­турного уровня и материального благосостояния колхозного крестьянства, укрепление союза рабочего класса и крестьянства в процессе социального строительства. Монографический анализ проблем коллективизации осуществили Н.Я. Гущин, Ю.В. Куперт, Ф.С. Пестриков, П.К. Редькин, И.С. Степичев, В.Г. Чарушин и другие. Особенности социалистической реконструкции деревни в национальных районах исследовали М.К. Бударин, В.А. Демидов, З.В. Гоголев, Г.Л. Санжиев, И.П. Эдоков и другие. Колхозное строительство на Дальнем Востоке осветил Н.П. Шишко. В 1970-е гг. были изданы сборники документов по истории коллективизации региона.

Существенный вклад в изучение сибирского крестьянства в годы Великой Отечественной войны внесли В.Т. Анисков, В.Б. Базаржапов, И.И. Кузнецов, М.И. Рейхруд, К.М. Щеголев. Ведущими специалистами по пробле­мам аграрного развития Сибири в 1950—60-е гг. являлись А.В. Казанцев, К.И. Могильницкая, А.Г. Пушкарев, Ю.Б. Рандалов, Р.С. Русаков, Л.Н. Ульянов. Поступательному развитию аграрной историографии содействовала подготовка со­ответствующих томов «Истории Сибири» и «Истории крестьянст­ва Сибири».

Исследователи советской сибирской деревни в целом следовали официально принятой концепции «социалистического» пути решения аграрно-крестьянского вопроса. Однако следо­вание официальной схеме не означало абсолютного единообразия во взглядах и отсутствия дискуссий. На работу историков влияла политическая конъюнктура: смена партийных лидеров, ос­лабление или ужесточение идеологического контроля. Наряду с работами, отличающимися ограниченной источниковой базой, ярко выраженным схематизмом и иллюстратив­ным методом доказательства, создавались труды, авторы которых демонстрировали более высокие профессиональные качества. Типичными примерами первых являются монографии Ф.С. Пестрикова и Л.Н. Ульянова, вторых — труды В.Т. Анискова, Л.И. Боженко и Н.Я. Гущина. Дока­зывая «прогрессивность» колхозного строя, Н.Я. Гущин, тем не менее, описал основные параметры сельскохозяйственного кризиса начала 1930-х гг., указал на высокий уровень налогово-податного обложения колхозов и тяжелое материальное положение колхозников. Им была наглядно продемонстрирована дискретность хода коллективизации в Сибири, вскры­ты причины «временных отливов» колхозного движения. Приведенные в его работах статистические и фактические сведения о масштабах «раскулачивания», «классовой борьбы», допущенных «перегибах», по мнению его оппонентов, представляли собой материал «для антикоммунистов, доказывающих, что Коммунистическая партия вела войну с крес­тьянством». В.Т. Анисков, опираясь на значительный объем фактического материала, опроверг устоявшийся тезис о непре­рывном росте производительности сельского хозяйства региона в годы Великой Отечественной войны, отказался от переноса формулы о коренном переломе в ходе войны на фронте к оценке развития сельского хозяйства. По его мнению, 1943 год не только не стал переломным для сельскохозяйственного производства, но был для него наиболее тяжелым.

Как и в 1920-е гг., спорным являлся вопрос о социальной структуре доколхозной деревни. При этом ряд участников дискуссии ставил под сомнение официозный тезисов.

Социальные процессы в середине 1920-х гг. каких-либо дискуссий не вызывали. Споры возникали лишь при определении границ между группами крестьянства. Положение о превалировании осереднячивания при некотором росте поляр­ных групп являлось общепринятым. Едиными были ис­торики и при указании на более высокий, чем в целом по стране и большинству ее районов, процент кулачества в Сибири. Разночтения существовали в отношении пе­риода конца 1920-х гг. Так, Ф.С. Пестриков рассматри­вал сокращение удельного веса кулацких хозяйств как непрерыв­ный процесс, начавшийся после XV съезда ВКП(б). В.Е. Чаплик утверждал, что классовая структура деревни, сложившаяся к конце восстановительного периода, сохранялась вплоть до массовой коллективизации. Н.Я. Гущин ука­зывал на продолжение увеличения удельного веса кулацких хозяйств в 1928.

Определенные разногласия существовали по вопросу о сро­ках начала коллективизации в Сибири. П.Ф. Янкевич считал, что первый период коллективизации в регионе приходился на 1928—29. А.И. Юдина и Ф.С. Пестриков относили переход к массовому колхозному строительству на осень 1929, И.С. Степичев — на 1930. Полемизируя с ними, Н.Я. Гущин сделал вывод о том, что массовая коллек­тивизация в некоторых зерновых районах Сибирского края нача­лась в конце 1929, а в начале 1930 этот процесс охватил большинство районов. «Преувеличением особенностей Си­бири, а следовательно, искажением исторического про­цесса» назвал Н.Я. Гущин утверждение Г.Я. Осиповой о том, что «раскулачивание» в регионе опережало тем­пы коллективизации.

Изменявшаяся политическая конъюнктура наиболее за­метно повлияла на изучение аграрных преобразований, связываемых с именем Н.С. Хрущева. Вышедшие до 1964 публикации следовали официальной позиции, сформу­лированной в постановлениях партийных органов и речах партийного лидера. Развитие сельскохозяйственного производства оценивалось как непрерывный «крутой» подъем, началом которого было положено в решениях сентябрьского (1953) Плену­ма ЦК КПСС. После отстранения Н.С. Хрущева от власти исследователи стали придерживаться устано­вок октябрьского (1964) и мартовского (1965) плену­мов ЦК КПСС, инкриминировавших прежнему ру­ководителю страны субъективизм и волюнтаризм в практике руководства сельского хозяйства.

Принципиальные изменения в историографии начались на рубеже 1980— 90-х гг. Более доступными стали архивные фонды в Центре и на местах. Началась публикация новых документов, появились аналитические работы, в которых пересматривались традиционные догмы, выдвигались новые концепции. Уже в вышедшем в 1991 5-м томе «Истории крестьянства Си­бири» изменилась общая оценка созданного в СССР колхозного строя и колхозно-кооперативной собственности и был сделан вывод об отчуждении тружеников села от земли и средств производства и превращении их в наемных работни­ков как итоге «многолетней практики раскрестьянива­ния». Входящие в авторских коллектив тома историки, соци­ологи, экономисты (В.Н. Александров, Т.М. Бадалян, Н.Я. Гущин, В.А. Ильиных, В.А. Калмык, З.И. Калу­гина, И.Б. Карпунина, А.П. Мелентьева, А.А. Никола­ев, А.А. Носков, К.И. Панкова и другие) в целом объек­тивно проанализировали социальные и экономические процессы в сибирской деревне в 1960—80-е гг. Попытка по-новому осветить историю дальневосточного крестьянства в советский период предприня­та в коллективной работе «Крестьянство Дальнего Востока СССР XIX—XX вв.: Очерки истории».

В рамках постсоветского этапа развития аграрной историографии Сибири внимание многих исследователей (В.В. Демидов, А.В. Дроздков, В.А. Ильиных, И.В. Павлова, В.Г. Косачев, А.П. Угроватов, Дж. Хьюз, Е.Н. Чернолуцкая и другие) привлекли вопросы реализации хлебозаготовительной политики советского государства. Большое количество работ посвящалось хлебозаготовительному кризису 1927/28 и связанной с его разрешением Сталина И.В. в Сибирь поездке. При этом произошел отказ от концепции «кулацкой хлебной стачки» как первопричины кризиса. Всесторонне исследован генезис урало-сибирского метода хлебозаготовок. В ходе изучения предпосылок возникновения заготовительных кризисов конца 1920-х гг. выявлены предшест­вовавшие им кризисы 1924/25 и 1925/26. Хлебозаго­товительная политика советского государства в Сибири в конце 1920-х гг. детально описана на страницах одноименного хроникально-документального сборника.

Применительно к периоду 1920-х гг. существенное при­ращение знаний достигнуто при изучении истории крестьянского движения, государственного регулирования аграрного рынка, сельского хозяйства, кооперации, налоговой политики (Л.В Алексеева, Д.Л. Доржиев, Л.А. Зайцева, В.А. Ильиных, А.А. Ни­колаев, М.Д. Северьянов, А.П. Шекшеев, В.И. Шишкин, Е.Н. Шуранова и другие). Активно разрабатывались проблемы развития дальневосточной деревни (Е.А. Лыко­ва, И.Д. Саначев, С.М. Стасюкевич и другие). Монографический анализ социальной психологии крестьян-сибиряков осущест­вил И.С. Кузнецов, который пришел к выводу о том, что результирующая противоборствующих тенденций ее развития в конце 1920-х гг. состояла в непрерывном нарастании деструктивных процессов. Это выразилось прежде всего в отходе значительной части сельского населения от религии, деформации трудовой этики, нарастании уравнительных устремлений, восприятия стереотипов коммунистической мифологии. Разрушительные мировоззренческие измене­ния поддерживались наиболее политически динамичной частью селян (активисты, молодежь). В итоге крестьянское со­противление сталинской аграрной революции сверху было заведомо обезглавлено.

Продолжалось изучение социальной структуры доколхозной деревни. Обратившись к данной теме в рамках нового историографического этапа, Н.Я. Гущин определил кулачество не как самостоятельный класс сельской буржуазии, а как особый слой крестьянства. Социально-экономическую характеристику батрачества дала В.Н. Быстренко. Оригинальную концепцию социальной мобиль­ности сибирского крестьянства разработал В.А. Ильиных. По его мнению, в 1917—20 преобладал переход в менее состо­ятельные группы. При этом нет оснований для определения данного процесса как осереднячивания. В сибирской деревне действительно сократилось число зажиточных хозяйств, но до­ля бедноты не только не уменьшилась, но даже увели­чилась. Обеднячивание крестьянства, которое к 1920 прояви­лось лишь в начальной форме, значительно усилилось в конце 1920—22. В 1923—27 доминирующим направлением социальных сдвигов стал переход в более состоятельные группы. Значительно увеличился удельный вес средних слоев за счет уменьшения до­ли бедноты. Данный процесс можно условно опреде­лить как осереднячивание, но лишь относительно начала 1920-х гг. Сопоставление социальной структуры сибирского крестьянства в 1916 и 1927 показывает, что в сравнении с дореволю­ционной нэповская деревня не осереднячилась, а ниве­лировалась на более низком среднем уровне.

Исследователи, обратившиеся к проблеме коллекти­визации, пришли к выводу о том, что она не имела ниче­го общего с «ленинским кооперативным планом», материально-технические предпосылки для ее проведения к концу 1920-х гг. созданы не были, а крестьянское хозяйство не исчерпало возмож­ностей для поступательного развития. В данном контексте осуществлен объективный анализ альтернативных моде­лей развития сельского хозяйства региона, в том числе  предлагаемой авто­рами Перспективного плана 1926, которые в своих пост­роениях следовали концепции аграрно-кооперативного социализ­ма А.В. Чаянова.

При анализе становления и функционирования кол­хозной системы основные усилия историков были сосредоточены на рассмотрении вопросов экспроприации крестьянских хозяйств, отнесенных к кулацким, крестьянской ссылки и других видов ан­тикрестьянских репрессий, положения спецпереселенцев, со­противления крестьян государству, трансформации единолич­ного крестьянского хозяйства, деятельности чрезвычайных органов управления в деревне, налогово-податной и хлебозаготовительной политики, голода (П.Я. Гущин, Л.В. Захаровский, В.А. Ильиных, С.А. Красильников, С.А. Пайков, И.Е. Плотников, В.С. Познанский, В.М. Самосудов, А.С. Шевляков и другие). Были изданы документальные сборники «Спецпереселенцы в Западной Сибири», «Раскулаченные переселенцы на Урале», «Политика раскрестьянивания в Сибири». Де­тальную реконструкцию хода массовых депортаций осу­ществил С.А. Красильников. Он выявил и описал не­известные ранее локальные высылки, определил формы и масштабы трудоиспользования спецпереселенцев, иссле­довал специфику функционирования так называемых неуставных артелей. Л.И. Проскурина изучила особенности и социально-экономические последствия коллективизации на Дальнем Востоке.

Абсолютное большинство исследователей однозначно оце­нивают коллективизацию как массовое и не заслужива­ющее каких-либо оправданий насилие над деревней. В то же время существует и иная позиция. Ряд специалистов, анализирующих историю России XX в. в контексте общецивилизационных процессов, полагают, что коллективиза­ция и «ликвидация кулачества как класса» являлись «важной разновидностью модернизации»; коллективи­зация — это стратегическое направление, отечественный формат и ме­тод мобилизации материальных и трудовых ресурсов, базовое осно­вание индустриализации. При этом высокая цена отечественного варианта модернизации во многом стала производной от традиционной российской  ментальности и исповедуемых руководством стра­ны марксистских догм.

Дискуссионным остается вопрос о времени заверше­ния процесса раскрестьянивания. По мнению И.Я. Гу­щина и С.А. Красильникова, ликвидация крестьянства как класса завершилась в 1930-е гг. В.А. Ильиных полагает, что полной ликвидации родовых черт крестьянства в 1930-е гг. не произошло. Раскрестьянивание сибирской деревни завер­шилось в 1960—70-е гг., когда коренным образом изменился социокультурный тип сельского жителя.

К истории сибирской деревни в годы Великой Отечественной войны на современном этапе обратились В.Т. Анисков и А.С. Шевляков, попытавшиеся по-новому расставить акценты при решении проблемы соотношения административных и патриотических стимулов труда сельских жителей.

Продолжалось изучение реформирования аграрного сектора экономики в постсталинский период. Внимание исследователей было сосредоточено на проведении целинной кампании, изменениях организационно-производственной структу­ры сельского хозяйства, политике ликвидации «неперспективных» де­ревень, развитии ЛПХ (М.В. Алейников, М.Н. Денисевич, В.В. Кузнецов, З.И. Калугина, И.Б. Карпунина, А.П. Мелентьева и другие). Детальный анализ методов и итогов реализации в Западной Сибири в 1953—64 программ и кампаний по освоению целинных и залежных земель, внед­рению в севообороты посевов кукурузы, развитию животноводства провел С.И. Андреенков. Исследователи по-прежне­му спорят о результативности целинной кампании. Боль­шинство из них, отмечая положительные стороны освоения целины, в целом придерживаются точки зрения о ее низкой эффективности. В контексте данной дискуссии историографическое значение имеет сделанный С.И. Андреенковым вывод о низком качестве зерна, собираемого в районах освоения целины. В то же время В.И. Казанцев считает, что кампания по вовлечению в сельскохозяйственный оборот но­вых земель принесла ощутимую выгоду всему советскому обществу, создала базу для дальнейшего роста материального и духовного уровня нашего народа, а люди, участвовавшие в ней, поистине совершили исторический подвиг.

В.А. Ильиных

Революция 1917 и Гражданская война

Изучение истории революции и Гражданской войны начали современ­ники и участники событий. Многие исследования первого пятнад­цатилетия содержали элементы мемуаристики и политической публицистики. На первый план сразу вышли сюжеты, свя­занные с установлением советской власти и борьбой против контрреволюции. Осуществлены целенаправленный сбор и выборочная публикация воспоминаний участни­ков этих событий. Исследователи стремились отразить ситуацию в отдельных городах и регионах, отношение различных групп населения к политическим событиям. Биографические материалы освещали исключительно судьбу сторонников большевистской партии и советской власти. Попытки рассмотреть несоветские органы власти и недружественные большевикам общественной организации подвергались критике, исторический процесс упрощался и вульгаризировался. Известные сибирские большевики В. Виленский-Сибиряков, А. Абов, П.С. Парфенов, Б.З. Шумяцкий доказывали, что в Сибири уже весной 1917 произошло повсеместное отделение большевистских организаций от социал-демократических, большевизация советов во многих городах региона опережала этот процесс в Центральной России. Определенным этапом стала книга Б.З. Шумяцкого, в которой преувеличена степень влияния большевистской партии в Сибири, уровень ее централизации и зависимости от Центрального комитета. В изображении автора больше­вики с лета 1917 организованно и сплоченно готовились к передаче власти в Сибири советам.

Исследователями 1920-х гг. Гражданская война подраз­делялась на 2 этапа — «демократическую» контррево­люцию, когда у власти находились социалисты, и во­енную диктатуру. Но при этом подчеркивалось отсутствие принципиальных различий между обоими режимами. Антибольшевистские правительства представлялись как антинародные. Их деятельность сводилась к разграблению народного достояния и террору против населения.

Одной из ключевых задач историографии стало изучение парти­занского и подпольного движения. Вокруг интерпретации их при­чин и характера развернулась острая дискуссия. Участ­ник событий эсер Е.Е. Колосов отводил антиколчаковскому движению в тылу решающую роль в свержении ре­жима. Самой активной организующей силой он считал эсеров и сплотившихся вокруг них деятелей земской оппозиции, которым удалось направить в нужное русло городское подполье и партизанская активность, вовлечь в сопротивление почти поголовно все крестьянство. В. Эльцин полагал, что партизанская борьба связана прежде всего с экономическими причинами, в ней участвовала основная масса за­житочного по российским меркам среднего крестьянства. Лишившиеся при А.В. Колчаке возможности сбывать сельскохозяйственную продук­цию крестьяне сплотились в партизанские отряды. Автор отмечал совпадение районов товарного сельского хозяйства и наиболь­шей активности партизан. Обе концепции подверглись критике за игнорирование политического руководства партизан, и подпольным движением со стороны большевистской партии и преуменьшение роли беднейшего крестьянства в разверты­вании партизанской борьбы.

В отрыве от отечественной историографии развивалось изучение Гражданской войны на востоке России в трудах эмигрантских историков. Наиболее значимым стало появление 4-томной моногра­фии С.П. Мельгунова «Трагедия адмирала Колчака». История антибольшевистских вооруженных формирований на востоке России в 1918—22 нашла отражение в исследованиях Б.Б. Филимонова. С уходом из жизни эмигрантов — участников Гражданской войны эмигрантская историография этой темы поч­ти прервалась, но она послужила основой для станов­ления западной историографии.

В отечественной исторической науке с середины 1930-х до начала 1950-х гг. революционная проблематика почти не затрагивалась. Но в свя­зи с возникновением международной угрозы для обороно­способности СССР активизировались исследования по военной проблематике Гражданской войны. В эти годы вышли в свет книги военных историков Ф.Е. Огородникова, В.Ф. Воробьева, А. Федорова, В.В. Хрулева, Е.А. Болтина и других, в которых подробно описывались отдельные боевые опера­ции на Восточном фронте. В своей совокупности эти работы воссоздают общую картину военных действий на Восточном фронте с июня 1918 по декабрь 1919. Их узкоспециальный характер предопределил минимальную идеологическую ангажированность. В то же время авторов интересовал прежде всего победоносный опыт РККА. Поэтому они не рассматривали события, происходившие в Сибири и на Урале летом—осенью 1918, когда антибольшевистские вооруженные формирования действовали успешно. Слабо изученными оставались и военно-политические процессы на Дальнем Востоке в 1918—22.

В середине 1950-х — 1960-е гг. появились многочисленные сборники документов и мемуаров, освещающие борьбу за власть советов как в Сибири в целом, так и в ее отдельных регионах. Документы тщательно подбирались, публи­ковались с купюрами и изображали период крайне од­носторонне. Но их появление совпало с расширением проблематики и источниковой базы исследований истории революции и Гражданской войны в Сибири. В частности, опуб­ликованы монографии по истории «буржуазных» орга­нов власти в 1917 и их «слому» в ходе борьбы советов за политическое господство (В.Н. Назимок, Е.Н. Бабикова). Стала изучаться деятельность непролетарских партий — эсеров, меньшевиков, кадетов Сибири. Активно исследовалась история сибирских национальных окраин. Созданы обобщающие труды, посвященные отдельным регионам в годы революции и Гражданской войны: Зауралью (П. Рощевский), Алтаю (А.А. Худя­ков, Д.К. Шелестов) и другие.

Но в целом исследования все более схематизирова­лись. Обобщающие монографии М.М. Шорникова, В.П. Сафронова претендовали на многоаспектное осве­щение событий революции и первых месяцев советской власти, а на самом деле сводили исторический процесс к руководящей ро­ли большевиков. За пределами историко-партийной тематики главное внимание уделялось выступлениям рабочих и крестьян против Временного правительтсва и установлению рабочего контро­ля на предприятиях. Тем не менее значительный объем новых конкретно-исторических публикаций, выполненных в локальных территориальных рамках, позволил в 1986 выпустить комплексное исследование о революционных событиях в регионе («Победа великого Октября в Сибири» под редакцией И.М. Разгона). Его основная концепция вписывалась в общероссийскую схему революции. В то же время показывались региональные особенности: бо­лее позднее, чем в европейской части страны, утверждение советской власти, низкая организация пролетариата, слабая опора большевиков в сибирской деревне.

Истории возникновения, трансформации и гибели антибольшевистских правительств посвящены монографии В.В. Гармизы, Г.З. Иоффе, К.В. Гусева, Л.М. Спирина, статьи М.Е. Плотниковой, С.Г. Лившица. Благодаря этим ра­ботам в советской историографии окончательно утвердилось представ­ление об антибольшевистских правительствах как монархических, буржуазно-помещичьих по своим социально-политическим устрем­лениям. В рамках этого исследования направления впервые стали привлекаться документы лагеря контрреволю­ции, что позволило более достоверно восстановить со­бытийную канву. Наибольшее влияние на последую­щую историографию оказали статьи М.Е. Плотниковой. В них обосновывалась мысль о том, что сибирские эсеры своими необдуманными действиями, стремлением к власти и попустительством силам контрреволюции спровоциро­вали колчаковский государственный переворот. Г.З. Иоффе пока­зал, что главной движущей силой в лагере контрреволюции стало авантюрное стремление к власти. Проекты прогрессивных реформ имели целью лишь отвлечь трудящихся от понимания существа режима — стремления к рестав­рации дореволюционных порядков.

После Великой Отечественной войны существенно больше внимания стало уделяться роли интервенции в собы­тиях на востоке России. Поиск в этом направлении стимулировался холодной войной, а также политико-идеологическими интересами. Роль интервентов оценивалась как более значимая, чем внутренней контрреволюции. Исследования В.А. Боярского, А.А. Геронимуса, А. Гулыги, С.С. Григорцевича, С. Иванова, А.Х. Клеванского, С.Г. Лившица, А.И. Мельчина, М.И. Светачева преследовали цель доказать зависимость антибольшевистских режимов от иностранной материальной и дипломатической поддержки. Более то­го, иностранные государства представлялись инициаторами Гражданской войны в России. При этом авторы активно использова­ли иноязычые источники и зарубежную историографию, показали проти­воречия в стане участников интервенции и обосновали мысль о том, что соперничество между интервентами существенно снизило сам эффект иностранного вмешательства и в то же время дестабилизировало ситуацию на вос­токе России.

В рамках изучения социально-политических процессов сибирские уче­ные пытались привести региональную историю в соответствие с общероссийской концепцией Гражданской войны. Для этого пред­стояло показать, что рабочий класс и беднейшее крестьянство всегда поддерживали большевиков и советскую власть, а временная победа контрреволюции обусловлена временным колебанием среднего крестьянства в сторону контрреволюции. Поэтому при изучении рабочего класса и профсоюзного движения внимание обращалось только на забастовки и участие рабочих в деятельности антиколчаковского подполья, всячески подчеркива­лись связи рабочих с большевиками. Круг этих воп­росов был рассмотрен в монографиях В.А. Кадейкина и С.Г. Куцего. Анализируя ситуацию в сибирской деревне, исследователи акцентировали внимание на так называемом вос­становлении военно-политического союза рабочего класса и крестьянства. Речь шла о выяснении рубежа, после которого крестьянство перешло к открытому противостоянию контрреволюции. Д.К. Шелестов датировал переход крестьянства на сторону советов второй половины 1918. Ю.В. Журов показал, что подоб­ные выводы носят в целом декларативный характер и опираются только на единичные факты. С его точки зрения, этот поворот начался в конце 1918 и завершился летом 1919, антиколчаковская борьба носила общекрестьянский характер.

В обобщающих трудах И.Ф. Плотникова, М.И. Стишова, посвященных большевистскому подполью и партизанскому движению, уровень организации сопротивления антибольшевистским политическим режимам и роль в нем большевиков существенно преувеличивались. Вместе с тем в исследованиях Н.С. Ларькова, А.Н. Никитина, Ю.В. Журова обраща­лось внимание на организацию управления, идейно-политическую рабо­ту и хозяйственную жизнь в районах партизанских восстаний.

В этот период продолжали активно изучаться военно-политические аспекты Гражданской войны. Были опубликованы мо­нографии Л.М. Спирина, С.Н. Шишкина, Г.Х. Эйхе, А.И. Крушанова, Б.М. Шерешевского, В.С. Познанского и других, в которых воссоздавалась общая картина борь­бы советских вооруженных сил с контрреволюцией на территории Ура­ла и Сибири во второй половине 1918 и Дальнего Востока в 1918—22. Этими исследованиями были в значительной степени заполнены хронологические пробелы в изучении Гражданской войны, характер­ные для советской историографии предыдущих десятилетий.

К данному периоду относится решение вопроса о причинах поражения Красной армии в Сибири и на Урале в 1918. По мнению В.С. Познанского, временное падение советской власти в Сибири летом 1918 было обусловлено 3 основными факторами: участием в борьбе против Советской России дер­жав Антанты и САСШ; позицией среднего крестьянства, не поддержавшего советы в борьбе с белочехами; слабостью советских вооруженных сил по сравнению с силами противника. Главную причину неудачи Красной армии на Урале в 1918 авторы коллективной монографии «Гражданская война и иностран­ная интервенция на Урале» (1969) усматривали в том, что подготовку в регионе надежных пополнений для Красной армии не удалось организовать должным образом из-за пассивности, неустойчивости, а в некоторых случаях и прямой контрреволюционности крестьянских масс.

В рамках существовавшей традиции в центре вни­мания авторов находились боевые действия Красной армии и деятельность большевиков по организации ее побед. История собственно антибольшевистских вооруженных сил в большинст­ве работ отражена лишь фрагментарно. Исключение составляет монография Г.Х. Эйхе, в которой различные ас­пекты военного строительства контрреволюционных правительств востока России яви­лись предметом специального рассмотрения. Автор пришел и к нетрадиционному для советской историографии выводу о том, что основу победы над Колчаком создали именно действия регулярной Красной ар­мии, без сокрушительных ударов которой партизанское и повстанческое движение в Сибири было бы сломлено.

Постсоветский период изучения Гражданской войны характе­ризуется кардинальной сменой проблематики и исследовании подходов. На второй план ушли вопросы истории револю­ции 1917, партизанского и подпольного движения. За эти годы почти не появилось работ, в которых бы обосновывались принципиально новые оценки этих событий в общесибирском масштабе. Исключение составляет 3-й том «Истории Дальнего Востока» (2003), посвященный периоду ре­волюции и Гражданской войны. Вопросы борьбы трудящихся за советскую власть, против контрреволюции также ста­ли периферийными. Основное внимание сосредоточено на истории антибольшевистского лагеря. При этом историки обратились к багажу, накопленному не только в совет­ской, но и в эмигрантской и зарубежной историографии. После переизда­ния мемуаров лидеров контрреволюции последовало некритичное воспроизводство во многих современных исследованиях эмиг­рантских оценок. В итоге основная часть публикаций отличает методологическая эклектика.

Наибольшую активность исследователи проявили в реконструкции и переосмыслении событий социально-политической борьбы на востоке России в годы Гражданской войны. Этим вопросам посвящены монографии В.В. Московкина, М.В. Шиловского, Ю.В. Ципкина.

В последние годы в поле зрения историков оказа­лись проблемы государственного строительства и внутренней политики антибольшевистского лагеря. Началась публикация законодательных актов и документов, отражающих деятельность антибольшевистских правительств. В монографиях С.П. Звягина, А.Я. Малыгина и М.М. Степанова, А.Н. Никитина описывается положение правоохранительных органов белых. А.Н. Никитиным со­бытия в лагере восточной контрреволюции рассматриваются с государственно-правовой точки зрения.

Современные историки склонны расширять рамки периода Гражданской войны в Сибири за счет включения в нее анти­коммуниста, крестьянских восстаний 1920—21. Наибольшее влияние на историографический процесс оказала публикация В.И. Шишкиным нескольких сборников документов, отразивших причины, ход и методы подавления крестьянских восстаний, внутреннюю организацию в стане восставших. Значительное количество специальных исследований посвящено крупнейшему в России Западно-Сибирскому мятежу. Подавляющее большинство авторов рассматривает его как завершающий этап Гражданской войны в Сибири. Некоторые исследователи вернулись к оценке колчаковского переворота как ключевого рубежа в развитии событий Гражданской войны. В монографиях Н.С. Ларькова, Э.И. Черняка, М.В. Шиловского период 1917 — ноябрь 1918 рассматривается как внутренне единый, который противопоставляется периоду военной диктатуры. Вместе с тем данное положение не получило в трудах этих ав­торов никакого обоснования.

В 1920 — начале 1930-х гг. активно занимаются исследованием участники событий. Большинство авторов опирается на память, материалы периодической печати и судебных процессов над побежденными контрреволюционерами, статистические дан­ные. Архивные материалы используются редко. Появляются первые публикации источников, главным образом мемуары участни­ков борьбы за советскую власть. Уже в это время основные усилия сосредоточиваются на анализе советского строительства и борьбы про­тив контрреволюции. В массе публикаций о событиях 1917—20 в Сибири появился ряд работ обобщающего характера с попытками дать целостную картину данных процессов, в том числе хроникального жанра (П. С. Парфе­нов, В.В. Максаков и А.Н. Турунов, Б.З. Шумяцкий, С. Ципкин, А. Шурыгин С. Булыгин). Их отличала идеологическая пристрастность, узкие тематические рамки и схематизм.

Во второй половине 1930-х — начале 1950-х гг. изучение поч­ти прекратилось.

С середины 1950-х гг. научная разработка темы возобнови­лась. Заметно расширились проблематика, источниковая база. В этот период были опубликованы сборники документов и воспоминаний, отражавшие установление советской власти и партизанское движение в сибирских и дальневосточных регионах. Началось изучение лагеря внутренней контррево­люции. Однако приоритет отдавался анализу интервен­ции. Нередко даже в названиях исторических исследований интервен­ция ставилась на 1-е место, а Гражданская война — на 2-е. Наибольшее внимание уделялось изучению подполья и партизанского движения. Появились обобщающие исследования, посвященные революции и Гражданской войне в крупных реги­онах Урала, Сибири и Дальнего Востока.

Анализу взаимоотношений партийных и советских органов влас­ти, кадрового состава, материально-технической базы местных советов посвящены труды В.Г. Истомина, С.Ф. Орлянского, В.М. Гаврилова, С.Г. Овчинникова. В них последова­тельно проводилась идея о руководящей роли Коммунистической пар­тии в системе советской власти, анализировался опыт работы местных советов. Однако при этом игнорировались такие вопросы, как усиление командно-административных методов руководства, подмена советских органов партийными.

В 1989—91, когда были сняты идеологические «табу», иссле­дователи обратились к проблемам функционирования партии в изменившихся условиях, анализу причин кри­зиса КПСС, возможных путей выхода из него. Рассек­речивание сведений, менявших сложившиеся взгляды на место и роль КПСС в советском обществе, начало переоцен­ки советского прошлого страны обусловили появление работ, рассматривающих взаимоотношение общества и государства. Выходили сборники статей и материалов по различным про­блемам перестройки. Но в изучении деятельности КПСС не было системного анализа, тем более на региональном уровне. Большинство авторов ограничивалось критикой партийной номенклатуры или отдельных ее представителей. Появилась литература, посвященная лидерам КПСС (персональ­ная история перестройки).

При всей своей ангажированности западная наука сдела­ла немало объективных наблюдений и справедливых оце­нок природы советского общества и власти. Однако только после распада СССР стало возможным всестороннее и объ­ективное изучение достижений западной науки отечественными учеными. На концептуальные положения отечественных исследователей значительное влияние оказали концепция нового класса — советской бюрократии (Н.А. Бердяева и Л.Д. Троцкого) и теория «нового класса» М. Джиласа, впоследствии раз­витые М.С. Восленским. Зарубежные  авторы (Дж. Смит, Дж. Уилертон) особое внимание уделяли механизмам кадрового обеспечения элиты, в основе которых, по их мнению, изначально лежал антидемократизм, делавший продвижение в элиту практически невозможным без протекционизма и покровительства. Отдельное направление в советологии (М. Фейнсод, Л. Чарчворд, Р. Блэкуэлл) связывалось с изучением роли региональных лидеров в про­цессе принятия политических решений, утверждения методов управления регионами.

В 1990-е гг. на материалах Сибири были выполне­ны конкретно-исторические  исследования, основу которых составили новые теоретико-методологические подходы и ранее недоступ­ные источники. В монографии Г.Л. Олеха подробно освещены вопросы формирования и функционирования партийного аппарата в 1920-е гг., дана характеристика партийного чиновничества — его численность, уровень квалификации и материальное обеспечение. Особенности местного управления в кон­тексте формирования номенклатуры в годы утвержде­ния сталинской власти рассматривала И.В. Павлова. В монографии В.И. Мерцалова на материалах Восточной Си­бири показана роль региональной партийной номенклатуры в про­цессе перестройки управления в 1957—65, выявлены основные тенденции в работе совнархозов, охарактеризован их кадровый корпус. А.В. Шалак изучил условия жизни и быта руководящих кадров и населения Восточной Сибири в 1940—50-е гг. В трудах А.Б. Коновалова рассмотрены принципы функционирования и комплектования кадро­вого состава партийной номенклатуры Сибири в 1945—91, ее численность, внутригрупповые отношения, материально-бытовое обеспечение, политическая культура, а также роль региональных партийных ли­деров в развитии регионов, стиль их работы и методы руководства экономикой.

Политические репрессии

В конце 1980-х гг. в историографии возникло новое направление, связанное с исследованием по­литической истории XX в. Его основным выражением стали публи­кации, посвященные советской репрессивной политике как наибо­лее характерному признаку сталинского режима. Сибирская тематика изучалась преимущественно в 3 ракурсах: насильственная коллективизация, лагерная система и репрессии 1937—38. Первые работы, основанные на документальных материалах, появи­лись в виде популярных очерков (Ю.А. Якунин, И.И. Ни­колаев, И.П. Ушницкий, М.С. Шангин, В.В. Гришаев, А.И. Шумилов и др.). Многообразие и многоплановость сюжетов, наряду с массой публикаций в периодической печати, дали основание рассматривать репрессии 1920—50-х гг. как неисчерпаемую историческую тематику.

В числе первых по данной проблеме вышло в свет небольшое монографическое исследование И.Н. Кузнецова («Знать и помнить», 1993). Автором введены в оборот сведения о структуре карательных органов Западной Сибири 1920—30-х гг., описаны формы судебной и несудебной процедуры осуществле­ния репрессий, показана практика депортации крестьян, приведены факты фабрикации некоторых крупных дел. Вместе с тем отдельные положения работы носят схематичный характер, многие важные события и процессы не рассмотрены.

Заметным вкладом в изучение политических репрессий стали публикации В.И. Шишкина начала 1990-х гг., посвященные деятельности Енисейской, Новониколаев­ской, Тюменской губчека, а также его подробное ис­следование («Красный бандитизм в советской Сибири», 1992). Насыщенную эмпирическим материалом работу представил томский историк В.Н. Уйманов. В кни­ге «Репрессии. Как это было...» (1995) подробно опи­саны карательные механизмы в Сибири, показаны спосо­бы фальсификации некоторых политических обвинений, а так­же отражен взгляд на репрессии той части аппарата НКВД, которая сама стала жертвой чистки. Г.Л. Олехом на основе широкого архивного материала нарисован ме­ханизм взаимодействия органов ВЧК/ОГПУ с партийными властями на губернском и уездном уровне в первой половине 1920-х гг., введен в научный оборот материал о карательной деятельности политической полиции в Сибири.

Отдельную группу составляют исследования по проблеме реп­рессий против представителей этнических меньшинств в Си­бири. В частности, в книге В.И. Эдокова опубликованы сведения о преследованиях групп алтайской (ойротской) интел­лигенции и руководителей Горно-Алтайской АО. Автор монографии описал малоизвестные стороны подготовки и проведения показательного процесса 1934 по делу «буржуаз­ных националистов», ввел в оборот материалы архивно-следственных дел второй половины 1930-х гг. Сталинская политика в отношении национальных меньшинств Сибири охарактеризова­на в монографиях Л.П. Белковец, посвященных судь­бам немецкого крестьянства и немцев-спецпереселенцев. Данная тематика стала предметом рассмотрения в монографии А.И. Савина и Д. Брандеса. Авторам удалось просле­дить эволюцию политической ксенофобии сталинского руководства в отношении немцев, а также восстановить подробную картину репрессий в ходе операций по «национальным линиям», направленных в период «Большого террора» против считавшихся нелояльными национальных меньшинств. Репрессиям против поляков в Сибири посвящена ра­бота В.Н. Ханевича. На примере небольшого польского анклава на севере Томской области автор показал трагизм положения сельских жителей, подвергшихся преследованию как нацменьшинство. Произведенные им подсчеты сви­детельствуют, что в 1937—38 в селе Белосток жертвой реп­рессий стала подавляющая часть взрослого мужского населе­ния. Репрессии в национальных районах Сибири рассмотрены также в монографиях Т.С. Ивановой, М.Г. Степанова.

Еще одну группу составляют исследования такого зна­чимого аспекта общественной жизни, как государственно-церковные отноше­ния в условиях коммунистического режима, которые строились преимущественно по репрессивной схеме. С этой точки зрения замет­ным достижением в изучении репрессивной политики следу­ет признать появление документальных изданий. Всероссийскую извест­ность получила публикация «Архивы Кремля. Полит­бюро и церковь 1922—1925» (составитель Н.Н. Покровский, С.Г. Петров. В 2 книгах 1997, 1998), посвященная выра­ботке и проведению партийно-государственной линии на подавление религии и церковных организаций в СССР. В частности, в ней ос­вещаются попытка разгрома РПЦ в ходе кампании по изъятию церковных ценностей, судебные процессы 1922 над духовенством и верующими, подготовка суда над патриархом Тихоном. Политика сталинского режима в отноше­нии ряда неортодоксальных конфессий в 1920—30-е гг. по­лучила отражение в документальных изданиях, подготовленных А.И. Савиным. В сборнике «Советское государство и еван­гельские церкви Сибири в 1920—1941 гг.» (2004) пока­заны репрессии в отношении церквей баптистов, еван­гельских христиан, меннонитов, адвентистов седьмого дня и молокан. В издании «Этноконфессия в советском государстве. Меннониты Сибири в 1920—1980-е гг.» (2006) А.И. Савиным введен в научный оборот большой массив документов из архивно-следственных дел верующих — жертв репрессий 1930-х гг. Появились также монографические работы, которые рассматривают государственно-церковные отношения в рамках военного и послевоенного периодов, например монография Л.И. Сосковец «Религиозные конфессии Западной Си­бири в 40—60-е годы XX века» (2003).

Драматические события 1937—38 освещены омским истори­ком В.М. Самосудовым, алтайским писателем и публицистом В.В. Гришаевым. В их работах в научный оборот введе­ны материалы «троек», предпринята попытка пред­ставить цельную картину хода массовых операций в регионах.

Первым опытом создания обобщающего исторического тру­да о репрессиях 1920—30-х гг. в регионе стала моно­графия С.А. Папкова «Сталинский террор в Сибири. 1928—1941» (1997). В ней дается обширный материал об истории репрессий, содержится информация о деятельности чекистов Сибири, но в силу сравнительно небольшого объема тема репрессий данным трудом далеко не ис­черпывается. Для С.А. Папкова очевидно, что политические репрессии представляли собой как метод управления, так и способ «улучшения» социального состава общества. Особую цен­ность имеют сюжеты о репрессивных акциях 1933, сведения о лагерной системе, о кемеровском процессе 1936, цифры репрессий 1937 по Западно-Сибирскому краю/Новосибирской области.

Интенсивный процесс изучения репрессивной политики в Сибири в 1990-е гг. привел к накоплению огромно­го эмпирического материала и вместе с тем дал импульс но­вым исследовательским направлениям. Одно из таких направлений связано с растущим интересом к анализу деятельности советских репрессивных органов и системы правосудия ВЧК—ОГПУ— НКВД, прокуратуры, милиции, судебных и внесудебных ин­ститутов. В этой связи целый ряд публикаций пред­ставил А.Г. Тепляков. В его исследованиях получили отражение многие аспекты деятельности аппарата регионал. управлении ОГПУ—НКВД, участие их сотрудников в репрессивных акциях и кампаниях 1920—40-х гг. Лагерная система 1930—50-х гг. наиболее полно исследована на субрегиональном уровне, особенно на материалах Кузбасса и Дальнего Востока (Л. И. Гвоздкова, О.П. Еланцева).

Важным этапом в изучении политических репрессий конца 1930-х гг. стала публикация томскими историками в 2004, 2006 сборников документов, которые вводят в научный обо­рот ранее недоступные исследователям материалы из архива УФСБ по Томской области (Конвейер НКВД. Из хроники «Большого террора» на Томской земле; 1937— 1938 гг. Операции НКВД. Из хроники «Большого тер­рора» на Томской земле). Фундаментальные социальные последствия репрессивной политики нашли отражение, в частности, в коллективной работе «Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920—1930-е гг.)», выпущенной Институтом исто­рии СО РАН в 2004 под редакторством С.А. Красильникова. В ней анализируется положение таких специфических групп регионального социума, как «лишенцы», «нэпманы», «спецы», ссыльные, спецпереселенцы.

С.Л. Папков

Великая Отечественная война

Изучение истории Великой Отечественной войны в сибиреведении началось вскоре после ее окончания. Приоритетным направлением в историографии ста­ло рассмотрение формирования сибирских воинских соедине­ний и их ратных подвигов на полях сражений. Однако вышедшие в первые 2 послевоенных десятилетия многочисленные статьи и брошюры отличались узостью эмпирической базы. Проблемы подготовки и использования людских и материальных резервов на различных этапах войны ставились лишь в самом общем виде, что не позволило авторам прийти к широким обобщениям и глубоким выводам. Первая попытка разносторонне осветить подготовку боевых ре­зервов на территории Сибирского военного округа (СибВО) бы­ла предпринята авторами 5-го тома «Истории Сибири» (1969). Эта тема получила развитие в коллективной моногра­фии М.Р. Акулова, В.Т. Анискова, Ю.А. Васильева и И.И. Кузнецова «Подвиг земли богатырской» (1970), в которой содержится обобщающий материал о подготовке бо­евых резервов в сибирском тылу, о роли сибирских соединений и сиби­ряков в разгроме фашистской Германии. В последующие годы опубликованы книги В.К. Логвинова, И.П. Сенкевича, П.П. Зайцева, З.П. Верховцевой и других, освещающие боевой путь ряда сибирских воинских формирований.

Существенный прогресс в историографии был достигнут во второй половине 1960-х — 1970-е гг., когда вышли в свет крупные публи­кации о создании и развитии сибирского тыла: монография Г.А. Докучаева, обобщающая работа И.И. Кузнецова о роли Восточной Сибири в Великой Отечественной войне, а также книга В.Б. Базаржапова о национальных районах Сибири и Дальнего Вос­тока в военные годы. Наиболее глубоко изучалась социально.-экономическая проблематика. В монографиях Ю.А. Васильева, М.Р. Акулова, Т.Н. Петровой, Г.А. Докучаева иссле­довалось развитие промышленности, рабочего класса, деятельность партийных организаций в сфере производства и науки. Менее изученными оставались вопросы о вкладе сибирских ученых в создание и укрепление тыла, о функционировании социально-культурных учреждений, эвакуации культурных ценностей, оказании материальной помощи фронту и районам, освобожденным от немецкой оккупации. К началу 1980-х гг. было опубликовано около 500 книг и статей, посвященных проблемам индустриального разви­тия и кадрам Сибирского региона в военных условиях. Изу­чение данной тематики превратилось в одно из наиболее широко развивающихся направлений в сибирской историографии.

Итоги активной исследовательской деятельности нашли отражение в 3-м томе «Истории рабочего класса Сибири» (1984), подго­товленном авторским коллективом под руководством В.В. Алексе­ева. На основе имеющейся литературы и новых архивных источников в нем представлена обобщенная картина истории сибирской индустрии и рабочего класса, в частности, в пе­риод Великой Отечественной войны. Особое внимание уделено факторам, тенденциям и особенностям превращения Сибирского региона в один из важнейших военно-промышленных арсеналов страны. Дана обобщенная характеристика ко­личественных и качественных изменений в составе индустриальных кад­ров, их комплектования и производственного обучения, трудовой деятельности. Новые факты и выводы приведены при осве­щении таких сравнительно полно изученных вопросов, как ратные подвиги сибиряков, их патриотического движения. Рассмотрены проблемы интернационального единства народов Си­бири в борьбе с фашизмом. Однако цензурные ограничения и закрытость ряда архивных фондов не позволили в полной мере отразить вклад военных заводов в дело Победы.