Иркутский острог. Внешнеполитический аспект

В ранней истории Иркутска еще дос­таточно много спорных и запутанных вопросов. Один из самых дискуссионных — время и обстоятельства его возникно­вения. И это не просто вопрос о точнос­ти датировки, что само по себе также не маловажно. В более широком толкова­нии проблема появления русского посе­ления в районе Иркута позволяет по-но­вому взглянуть на характер и процесс русского проникновения в Прибайкалье, определить его роль в расширении здесь русского присутствия, особенно в кон­тексте развития взаимоотношений с на­родами края и монгольскими княжества­ми. Само основание Иркутска и дальней­ший его рост во многом обуславливались событиями в Приамурье и Забайкалье в середине и второй половине XVII в. Все эти годы он оставался ближайшим ты­лом для порубежных с Монголией рус­ских поселений, важнейшим стратегичес­ким и военно-административным цент­ром. Именно этим объясняется укреп­ление его оборонительной мощи и на­личие в городе достаточно крупного во­енного гарнизона.

В свое время А.Н. Копылов убеди­тельно доказал, что единственной до­кументально подтвержденной датой по­строения Иркутского острога следует считать донесение енисейского сына боярского Якова Ивановича Похабова от 6 июля 1661 г.1 Однако, практически все списки местных летописей и устная историческая традиция упорно относят возникновение первого поселения к более раннему периоду. Большинство из них отсчитывают историю города от не­коего зимовья, поставленного в 1652 г. на острове Дьячем в устье Иркута. Раз­личаются они только частностями: в одних основателем поселения называ­ется сын боярский Иван Похабов, в дру­гих - не менее известный землепрохо­дец П. Бекетов. Так, в ответах город­ских властей на анкету историка Г.Ф. Миллера отмечалось, что «по сказ­кам иркуцких отставного служилого Лю­бима Ягодина да пашенного крестьяни­на Степана Варакина показано... что де слыхали они от отцов своих: прежде де Иркутский острог строил енисейский сын боярский Бекетов, и в то де время были их отцы... посланы де они были из Енисейска... в Ыркуцк и в Нерчинск для постройку острогов... и пришли, де, они в Ыркуцк на пустое место»2.

Впрочем, есть свидетельства, гово­рящие об еще более раннем появлении здесь русского поселения. М. Стож, обобщая легенды и предания о зарож­дении Иркутска, отмечал постройку зи­мовья в 1652 г., но при этом указывал: «...хотя как поселение оно было извест­но в 1640 г.».

Не только устье Иркута, но и другие прилегающие к будущему городу терри­тории, согласно народным сказаниям, осваивались русскими задолго до осно­вания острога. В середине XIX в. священ­ник Кудинской церкви записал от мест­ных жителей предание, согласно кото­рому их предки пришли в эти места еще в то время, когда Иркутского острога не было. Свои зимовья для промысла зверя они ставили на Ангаре, там, где позднее возвели Спасскую церковь3.

Чувствуя некоторую легковесность опоры только на устные предания ирку­тян, летописец П.И. Пежемский, сооб­щая о строительстве поселения на о. Дья­чем, специально отмечал, что «развали­ны этого зимовья видны и по сие время в ямах и окладных бревнах»4. В 1920 г. ар­хеологические раскопки на острове про­водил другой иркутский летописец и кра­евед Н.С. Романов. В центре Дьячего им были найдены следы от лежащих когда-то в земле бревен и несколько канав. К сожалению, размеры острова к настоя­щему времени значительно сократились, и попытки археологов найти какие-то подтверждения существования строений не увенчались успехом.

Интерес историков вызвало само на­звание острова. По мнению Д.Я. Резуна, оно тесно связано с продвижением рус­ских землепроходцев по Ангаре и впада­ющим в нее рекам. Среди руководителей отрядов служилых людей, действовавших на Ангаре и в Прибайкалье, был енисей­ский сын боярский Максим Перфильев, который начинал свою службу подьячим в енисейской приказной избе5. Более ве­роятно, все-таки, связать этот топоним с Иваном Похабовым, брат которого служил подьячим в Москве.

Пожалуй, наиболее трудно поддает­ся объяснению версия одного из первых краеведов Восточной Сибири, серьезно­го и добросовестного исследователя А.И. Лосева6. Он относит возникновение поселения в устье Иркута к 1620 г., свя­зывая его с действиями промышленных людей. То, что это не случайная описка, говорит тот факт, что он еще трижды до 1661 г. упоминает об иркутском зимовье, или острожке. Скорее всего, в основе сообщения Лосева лежали какие-то уст­ные предания или не дошедшие до нас свидетельства, рассказывающие о про­мысловой колонизации края, которая почти повсеместно опережала государ­ственную. Зачастую небольшие зимовья и заимки появлялись раньше, чем «госу­даревы» остроги и ясашные зимовья. Это были поселения сезонного характера, служившие прибежищем для промыш­ленников и казаков в зимнее время. Они либо забрасывались, либо разрушались местным населением, и время от времени их приходилось восстанавливать вновь. Основываясь на народных преданиях, а также исходя из общей ситуации русского продвижения в Сибири, А.И. Лосев почти для всех поселений Восточной Сибири пред­лагает более раннюю датировку. Всего у него упоминается 35 сибирских городов, из которых дата основания указана для 27. И только в пяти случаях он согласил­ся с теми сведениями, которые приводи­ли «отцы» сибирской истории Г.Ф. Мил­лер и И.Э. Фишер. Можно по-разному относиться к свидетельствам одного из первых краеведов Иркутска, выступать против «удревнения» истории города, как это делает А.В. Дулов, или с оговорками принимать более раннюю датировку (Н.М. Полунина, Д.Я. Резун, В.П. Шахеров и др.), вопрос в другом. Если мы действительно хотим воссоздать объек­тивную историю русского продвижения в Забайкалье, попытаться осмыслить весь процесс государственной и промысловой колонизации края, сложные и противо­речивые взаимоотношения с бурятски­ми и монгольскими племенами, то про­сто отмахнуться от указанных выше сви­детельств невозможно.

Если двадцатые годы как время осно­вания Иркутска действительно вызыва­ют большие сомнения, то появление в этих местах небольшого русского зимо­вья в середине XVII в. представляется более чем вероятным. К концу 1630-х гг. русские землепроходцы укрепились на средней Ангаре и усиленно искали пути к озеру Байкал. Уже в 1640 г., по сооб­щениям байкальских эвенков, какие-то русские суда плавали по озеру7. Запла­нированный на 1642 г. очередной по­ход на Байкал не состоялся из-за недо­статка в Енисейском остроге служилых людей. Только спустя два года появи­лась возможность отправить новые от­ряды вверх по Ангаре. Весной 1644 г. на 13 дощаниках к Байкалу отправился казачий атаман Василий Колесников. По дороге казаки основали Осинский острог, где и провели зиму. Летом сле­дующего года они вышли к Байкалу. В этот же период во главе Братского ост­рога становится Иван Похабов. Уже в первый год своего правления он совер­шает поход «вверх по Ангаре реке до Осы и до Беленя (р. Белая), и до Куданикол (р. Куда), и до Иркута рек, и на Байкал озеро для прииску новых зе­мель»8. В своем отчете он рекомендо­вал енисейским властям более активно действовать в Прибайкалье и «на тех реках на Осе и на Белене и на Иркуте в Братской земле в брацких людях и тун­гусах поставить острог, и в том де ост­роге надобно устроить годовальщиков с 50 человек»9. Ему и поручили реали­зацию этих планов. В 1647 г. И. Похабова с отрядом в 96 человек направили в южное Прибайкалье. По его словам, ходил он «по Ангаре реке и на Байкал озеро, и на Селенгу, и на Уду реки с служилыми людьми 14 недель». Зимо­вали казаки на южном берегу озера во вновь поставленном Култукском ост­рожке. Отсюда сын боярский с частью служилых на лыжах предпринял поход в долину Иркута, где привел в русское подданство местных бурят. Захватив в аманаты князца Нарея, он собрал яса­ка «5 сороков 16 соболей, да лисицу бу­рую». Возможно, к этому времени и относится постройка иркутского зимо­вья.

С выходом на южное побережье Бай­кала и Селенгу русские землепроходцы сделали первые шаги по установлению контактов с монголами северной Хал-хи. Василий Колесников, а затем и И. Похабов застали на Селенге кочевья подданных Турукай-табуната, ближай­шего сподвижника крупнейшего мон­гольского князя Цэцэн-хана. Аймак пос­леднего был одним из крупнейших в Монголии. Возглавлял его к приходу русских Шолой Далай Цэцэн-хан. Основные его кочевья издавна находи­лись по обоим берегам р. Кэрулен. Но 1640-е годы застают улусы Цэцэн-хана гораздо западнее, около Селенги и Орхона. По мнению некоторых историков, причиной столь заметной перекочевки стал разгром его войск в 1646 г. от мань­чжурских войск. Однако русские ис­точники упоминают монголов среди жи­телей Байкала уже в 1630-х гг. Возмож­но, появление их в Забайкалье было свя­зано с деятельностью чахарского Лэгдан-хана, пытавшегося в эти годы объе­динить монгольские земли перед мань­чжурской опасностью. Известно, что во владениях Цэцэн-хана нашли убежище владетели сунитские, хучитские и абагатские, бежавшие от Лэгдан-хана. Это вполне могло стать причиной переко­чевки на северо-запад.

Сложная ситуация в степях, все бо­лее активное давление со стороны манчьжурских правителей Китая вы­нуждали монгольское руководство ис­кать более тесных связей с Россией. Не случайно русские встретили доброжела­тельный прием и уверения в готовности пойти на более тесные контакты. Мон­гольские князья заявляли И. Похабову, что хотят «быть де с государевом в люб­ви и в совете, и войною бы на них госу­дарь посылать не велел». Однако, его при­зыв перейти «под государеву царскую высокую руку» остался без ответа10. С Похабовым из северной Монголии было направлено посольство во главе с Седеком и Улитаем, которое торже­ственно встретили в Москве. Россия стремилась укрепить свои позиции в Забайкалье. Не последнюю роль игра­ло то обстоятельство, что через владе­ния Цэцэн-хана открывался более лег­кий и короткий путь в Китай. С ответ­ным визитом в Забайкалье был отправ­лен тобольский сын боярский Ерофей Заболоцкий в сопровождении 22 служи­лых и промышленных людей, среди них сын Заболоцкого, подьячий Василий Чаплин и переводчик Панфил Семенов. Осенью 1650 г. они высадились в устье Селенги. Здесь 7 октября разыгралась трагедия, надолго оставшаяся в памя­ти сибиряков. Русского посла и его людей неожиданно атаковали человек 100 «братских людей» и «побили до смер­ти»11 . По мнению некоторых историков, это было случайное нападение. Более приемлемо, однако, объяснение самого Турукай-табуната. Убийство посла он поставил в прямую зависимость от не­давних набегов на «мунгальские» улусы баргузинских приказчиков Ивана Галки­на и Василия Колесникова12. Людей За­болоцкого, вероятно, приняли за один из подобных отрядов и расправились с ними. Над могилой посла был поставлен - деревянный крест, а позднее на этом месте построили Посольский Спасопреоб-раженский монастырь.

Посольство, таким образом, оказа­лось неудачным. К этому времени умер Цэцен-хан, несколько лет в его землях шла междоусобная борьба. Вследствие этих событий кочевья Цэцэн-хана ока­зались отодвинутыми на восток. Спафарий отмечал в 1675 г., что после разгро­ма от нерчинских и албазинских каза­ков улусные люди Турукая откочевали за р. Онон. Он же записывал, что мон­голы Цэцэн-хана живут за Аргунью и Хайларом13. В 1660-е годы в Забайкалье русские отряды застают улусы Кукан-хана, близкого родственника крупней­шего монгольского феодала Чихунь-Доржи Тушету-хана.

Для окончательного закрепления территории Прибайкалья большую роль сыграла постройка в 1654 г. Балаганского острога. Приказчики его ре­гулярно отправляли сборщиков ясака в верховья Ангары и на Иркут. Более интенсивным становится движение по Ангаре. Не только казаки, но и про­мышленные люди осваивали угодья Байкала. Трудно сказать, как часто ис­пользовалось в эти годы зимовье на ос­трове Дьячем. Место было низменным, часто заливалось и для постоянного проживания не годилось. В 1658 г. к устью Иркута отправлен енисейский сын боярский Яков Тургенев, которо­му поручалось «на усть той реки Ирку­та... поставить новый острог» с целью приведения в русское подданство бурят, кочевавших по рекам Иркуту, Китою, Белой. Незадолго до этого из-за притес­нений балаганского приказчика Ивана Похабова часть ясашных бурят взбун­товалась и при приближении отряда Тургенева бежала в монгольские степи. Посчитав, что «на Иркуте реке нового острогу строить не для чего, потому что братцкие мужики, изменив, розбежались», Я. Тургенев вернулся обратно14.

В июне 1660 г. управителем в брат­ские остроги (Братск и Балаганск) для наведения порядка и сыска новых земель был назначен енисейский сын боярский Яков Иванович Похабов. В сентябре того же года он совершил поход на Иркут, где встретил «новых неясашных людей князца Яндаша с иво улусными людьми». Вероятно, это были тувинцы, кочевав­шие в верховьях Иркута и около озера Косогол. По словам Похабова, в декаб­ре 1660 г. к нему в Балаганский острог прибыл гонец от тувинцев и просил по­ставить крепость в устье Иркута для сбора ясака и защиты от притеснений со сто­роны красноярских казаков. Получив это донесение, енисейский воевода 22 июня 1661 г. отправил к Похабову подмогу в 60 казаков во главе с пятидесятником Дру­жиной Поповым-Даурским и распоря­дился «отыскать на усть Иркута реки или вверх Иркута самого угожево места... и на том месте поставить острог»15. Одна­ко Яков Похабов, не дожидаясь ответа из Енисейска, сделал это летом 1661 г.

В своем донесении от 6 июля он ука­зывал, что «...в нынешнем 169 (1661) году июля в шестой день против Иркута реки на Верхоленской стороне государев но­вый острог служилыми людьми ставлю, и башни и потолок срублены, и госуда­рев житный анбар служилые люди рубят, а на анбаре башня...». Место было вы­брано на берегу Ангары «угожее для па­шен, и скотиной выпуск, и сенные по­косы, и рыбные ловли все близко, а опроче того места острогу ставить стало негде, близ реки лесу нет, стали места степные и неугожие»16. Сам Похабов назвал новое поселение Яндашским, по имени тувинского князца Яндаша Доро­ги, но топоним за ним не закрепился, и во всех последующих документах оно стало именоваться по своему местопо­ложению – Иркутским. Документы сви­детельствуют, что острог напротив устья Иркута был поставлен по просьбе мест­ного населения и прикрывал всю окрест­ную территорию от набегов со стороны монгольских степей. Тувинцы, вероятно, лишь на время спустились в низовья реки, заняв кочевья бежавших в Монго­лию иркутских бурят. В дальнейшем они платили ясак в Тункинский острог, ос­нованный в 1676 г.

Первоначально новый острог состо­ял из одних башен. Стены поставлены не были, «потому что слег не достает, лесу близко нет, лес удален от реки». Но уже к концу лета его укрепили «на­долбами» и другими «крепостьми». Ос­трожек был невелик и имел форму, близкую к квадрату. Периметр его стен достигал 34 сажени: в длину — 9, шири­ну - 8 саженей. По углам стояли четы­ре глухие башни, одна из них была по­строена на «житном амбаре», другая служила также часовней17. Оставив в остроге казачьего десятника Василия Ездакова с двадцатью служилыми людь­ми дожидаться подхода отряда Дружи­ны Даурского, Яков Похабов вернулся в Енисейск. Так началась история Ир­кутска. Первоначально это было совсем незначительное поселение. Проплыв­ший мимо по Ангаре летом 1662 г. про­топоп Аввакум даже не упомянул о нем. А на первой общей карте Сибири, со­ставленной в 1667 г. в Тобольске, он обозначен был одним словом «зимовье».

Новое русское поселение оказалось в центре пересечения важнейших торгово-промысловых и колонизационных путей. Ангара, с одной стороны, связы­вала его с бассейном Енисея, с другой выводила на просторы Забайкалья, в монгольские степи и далее к китайской границе. По долинам Иркута и Тунки можно было без труда добраться до Саян и по перевалам достичь Монголии. На­конец, через Кудинские степи открывал­ся путь к верховьям Лены, а по ней в Якутию, богатую «мягкой рухлядью». Выгодное географическое положение делало Иркутск важнейшим стратеги­ческим пунктом на юго-востоке Вос­точной Сибири. Росту острога и его на­селения способствовали промысловые угодья и плодородные земли близь него. Об изобилии рыбы и дичи писали все путешественники, посещавшие Иркутск в первые десятилетия. «Место самое пло­дородное», — восхищался Н. Спафарий в 1675 г. Спустя два десятилетия побы­вавший в этих краях Исбрант Идее так­же отмечал, что «хлеб, соль, мясо и рыба здесь очень дешевы». Говоря об успехах земледелия, он писал, что «этим изобилием население обязано плодоро­дию почвы, которая от Иркутска до Верхоленска родит все виды злаков».

К концу 1660-х гг. первые строения прогнили и развалились. Кроме того, ос­трог уже не вмещал всех своих жителей. В 1669—1670-х гг. новый иркутский упра­витель - енисейский сын боярский Анд­рей Барнешлев заново перестраивает крепость. Новый острог строился уже с учетом перспектив развития Иркутска и значительно превосходил старый. Он имел форму квадрата, и длина каждой его стены составляла 108, а высота — 7 мет­ров. Главными оборонительными соору­жениями были острожные башни. По углам стояли четыре глухие башни, вы­сотой до 11 метров. Три проезжих башни достигали 20 метров. В центре стены, выходящей на береговую сторону, сто­яла Спасская башня, от которой шел крутой спуск к пристани. Над ее ворота­ми возвышался амбар, выше него распо­лагались жилое помещение и две неболь­шие часовни, а венчал это сооружение деревянный шатер. Еще две проезжие башни выходили на степные стороны. В северо-восточной части стены были устроены ворота, ведущие на посад. Име­лась в остроге и внутренняя крепость — двор приказных людей, находившийся около верхней по течению реки башни. Во всех башнях были устроены верхние, средние и нижние «бои», а наверху — наблюдательные вышки с перилами. Кроме того, «кругом башен для вылазов и для очищения башен и острогу по­строены по углам острожные выводы з боями». Вокруг всего острога «поставле­ны надолбы мерою четыреста сажен». Надолбы представляли собой заострен­ные кверху короткие столбы, служившие неплохим препятствием против действий конного войска. В 1672 г. по распоряже­нию А. Барнешлева артелью енисейских плотников во главе с Федором Хлызовым поставлена деревянная шатровая Спасская церковь. Она размещалась в центре острога. В том же году в четырех верстах ниже по течению Ангары стар­цем Герасимом заложен мужской Возне­сенский монастырь. В целом же Иркут­ский острог был неплохо укреплен и про­изводил хорошее впечатление. В сентяб­ре 1675 г. Н. Спафарий, возглавлявший русское посольство в Китай, отмечал в своем дневнике, что «острог строением зело хорош, а жилых казацких и посад­ских дворов с 40 и больши, и место са­мое хлеборобное...»18

Дневник Н. Спафария свидетельству­ет и о первых успехах земледельческого освоения края. В окрестностях Иркут­ска он отмечает заимки иркутских ка­заков в устье р. Куды, на левом берегу Ангары деревни Монастырскую, Вяткину, Каргаполову, заимку казака Ильи Могутова, на правом - деревни Бешенову, Уксусникову, Щукину.

С 1682 г. острог становится центром самостоятельного уезда, что привело к необходимости расширения его строений. В острожную стену была встроена при­казная изба, специально для воеводы поставлены воеводский двор и изба в два покоя. Под папертью Спасской церкви сделали шесть лавок для торговых лю­дей, а рядом возвели колокольню и под ней четыре лавки и церковный казенный амбар. Под угловыми башнями появи­лись три избы для холостых казаков (же­натые жили своими домами на посаде). В остроге, помимо других строений, на­ходились изба гостиного двора для тор­говых людей, а также «караульная изба, а в караульне 3 человека аманатов». Еще Спафарий отмечал, что «в Иркутский острог взяты аманаты... брацкие и тунгуские для того, чтобы великому госуда­рю тунгусы и браты не изменили».

Став городом и центром обширного уезда, Иркутск начинает быстро разви­ваться. К этому времени возросла его административная и политическая роль з регионе. Сложные отношения с Ки­таем и монгольскими князьями во вто­рой половине XVII в. настоятельно тре­бовали укрепления города и расшире­ния его задач в военной сфере.

Под влиянием маньчжурских властей монгольские руководители открыто уг­рожали безопасности русских поселений в Восточной Сибири, заявляя, что если русские не уйдут из Забайкалья, то «ост­рогам Селенгинскому, Баргузинскому, Даурскому и Иркуцкому будет не сто­ять». В 1670-1680-х гг. ситуация на гра­нице с Монголией была очень напряжен­ной и требовала постоянного внимания со стороны иркутских властей. В эти годы Иркутск становится центром внешнепо­литических связей России с княжества­ми Северной Монголии. Уже в 1665 г. в остроге зимовали енисейский пятидесят­ник Г. Ловцов и три посла, отправлен­ные Кукан-ханом. Усиление русского влияния в Забайкалье, с одной стороны, укрепляло торговые и политические связи с монгольскими феодалами, с другой же, нередко сопровождалось стычками и на­бегами монголов на бурятские земли. Еще в 1673 г. иркутские власти донесли, что из-за этих постоянных набегов на улусы бурят в «...ясачном сборе во всех остро­гах чинитца многая поруха и в ясачных иноземцах смута, а служилых людей в ос­трогах за малолюдством бывает мало»19. В этой ситуации руководителям сибир­ских острогов приходилось вести себя очень осторожно, стараясь мирным пу­тем улаживать возникающие противоре­чия. Наиболее умелым дипломатом про­явил себя иркутский воевода Л. К. Кислянский. В мае 1684 г. от приказчика Тункинского острога Е. Могулева пришло сообщение о прибытии посольства от крупнейшего северо-монгольского фео­дала Очирой Саин-хана. Возглавлял его Серенгин Зорикту. 21 мая Л.К. Кислянский устроил в Иркутске торжественную встречу, нарочито копирующую церемо­нию московских дипломатических при­емов. От Мельничного Луга за Ангарой, где остановилось посольство, Серенгин Зорикту с двумя своими людьми и тремя казаками конвоя проследовал до реки, где его ожидали два дощаника с пушками. Пристав к берегу выше острога и спе­шившись, посланники вступили на ули­цу, по обеим сторонам которой были выстроены со знаменами и барабанами 336 служилых, посадских, промышленных и «гулящих людей» в «цветном» платье с пиками и пищалями. Еще 60 всадников гарцевали вокруг20. Словом, практичес­ки все иркутское население было задей­ствовано в церемонии. Прибывших тор­жественно провели в острог, где на пло­щади перед посольской избой выставили всю артиллерию крепости. Крыльцо избы и ее внутреннее помещение были обиты красным и зеленым сукном, столы по­крыты коврами, лавки — паласами. По­сольство препроводили к воеводе, кото­рого окружали приказные и начальные служилые люди, а также крупные тор­говцы: купец гостиной сотни А. Ушаков, А. Бобровский и другие. В ходе перегово­ров воевода поблагодарил Серенгина Зо­рикту за сообщение о намерениях мань­чжур начать военные действия против русских острогов, но решительно пресек все предложения монгольского власти­теля установить систему двойного обло­жения тункинских бурят. Напоследок гостей попотчевали вином, одарили подарками и торжественно проводили. По­дарки же монгольского хана Кислянский не взял, заявив, что он «жалованьем по­жалован и ничем не скуден, а вы, де, ви­дать, люди небогатые»21.

Торжественность приема, вежливое обращение и, вместе с тем, непреклон­ный тон русских властей произвели впе­чатление на Очирой Саин-хана. Он на время воздержался от военных набегов. Москва же приписала Л. Кислянскому и впредь пресекать попытки монголов претендовать на бурятское население, в то же время содействовать развитию торговых связей.

К лету 1685 г. ситуация в Забайкалье резко осложнилась. На Амуре маньчжу­ры осадили Албазинский острог, а мон­гольские отряды блокировали Селенгинск и Удинск. Тогда же была предпри­нята попытка прорваться к Иркутску. В начале мая десятитысячный отряд Цэцэн-нойона осадил Тункинский острог, прикрывавший дорогу на Ангару. Не­смотря на то, что гарнизон крепости со­ставляли всего 43 человека, осада дли­лась месяц. Защитники выдержали трех­дневный ожесточенный штурм, потеря­ли троих убитыми и шестерых пленны­ми, ходили на вылазки, но острог отсто­яли. Л. Кислянский спешно вооружил иркутских посадских и крестьян, попол­нил ими малочисленный гарнизон и с отрядом в 120 человек отправился на помощь тункинским казакам. Цэцэн-нойон, узнав о приближении иркутян, снял осаду. Всех участников обороны Тункинского острога наградили отреза­ми кумача, а Л.К. Кислянского — сереб­ряным ковшом, соболями и китайски­ми тканями.

Для ведения переговоров с маньчжу­рами и централизации власти в одних руках в 1686 г. в Сибирь был отправлен в ранге чрезвычайного и полномочного посла окольничий Ф.А. Головин, про­исходивший из старомосковской бояр­ской фамилии. С ним из Москвы уходи­ло 500 стрельцов. Сибирским воеводам предписывалось «прибрать» на службу не менее 1400 человек. Вместе с воинскими силами, уже находившимися в За­байкалье, численность русских гарни­зонов возрастала примерно до 2,5 ты­сяч человек. Полк Ф.А. Головина по­полнялся ратными людьми на всем пути следования. В Иркутске к нему присо­единилось около 100 человек, набран­ных из «гулящих» и промышленных людей. Еще 170 человек подошли из Илимска и Верхоленска.

Сам Ф.А. Головин, прежде чем дви­гаться в Приамурье, пытался вести пе­реговоры с руководителями монголь­ских отрядов. Они начались в июне 1687 г. в Иркутске и продолжились осе­нью в Удинске и Селенгинске, но не увенчались успехом. Зимой следующе­го года группировка Очирой Саин-хана, вооруженная и снабженная всем необ­ходимым из Китая, осадила забайкальс­кие остроги, стараясь отрезать их от Ир­кутска. Иркутский воевода А.С. Синявин, оценив опасность ситуации, объя­вил массовую мобилизацию. Положение было столь серьезным, что службу в со­борной церкви Иркутска 5—6 февраля об избавлении города от нападения объя­вили обязательной для всех жителей. В эту сложную минуту с лучшей стороны проявило себя ясачное бурятское и тун­гусское население. В бурятских улусах на верхней Лене, по рекам Белой, Китою и Иркуту собиралось ополчение. Приказчику Тункинского острога Е. Пер­фильеву приходилось даже отговаривать бурят от преждевременного выступле­ния, «чтоб с крайними мунгальскими людьми никакой ссоры и смятения не чиним». Из Иркутска в Забайкалье было прислано около 200 служилых, промышленных и «гулящих» людей. Кроме того, в сопровождении 50 про­водников-бурят пришел большой обоз в 80 подвод с боеприпасами. В итоге монгольские войска были разбиты, что существенно повлияло на расстановку сил среди халхаских феодалов. Против северо-монгольских феодалов выступил правитель Джунгарии Галдан Бошокту-хан. В ноябре 1688 г. он прислал в Иркутск посольство, предлагая русскому командованию совместные действия. Сношения с Голданом продолжались и в следующем году. Их вел вновь опре­деленный иркутским воеводой стольник Л.И. Кислянский, которого к тому же назначили товарищем (заместителем) Ф.А. Головина, «всякие наши, великого государя, дела делать заодно».

29 августа 1689 г. между Россией и Китаем был заключен Нерчинский мир­ный договор, установивший территори­альные размежевания между двумя го­сударствами. Ценой потери амурских владений России удалось отстоять забай­кальские рубежи, локализовать маньч­журскую экспансию и тем самым спас­ти народы Прибайкалья и Забайкалья от порабощения.

В этой обстановке начинается новый этап перестройки острога, третий по сче­ту. В 1693 г. иркутский воевода князь Иван Гагарин доносил в Москву, что постро­ил он новый рубленый «деревянный город со всяким городовым строением, с башнями и с вороты, с верхним и сре­динным им подошвенным боем». Ост­рог имел форму квадрата, каждая из ост­рожных стен которого была по 60 сажен в длину (около 130 метров). Поверх бревенчатых стен устроили облам, выступав­ший немного вперед и служивший для защиты стрелков. Острожные стены по­крыли тесовой кровлей. Восточную и южную стены острога расширили на де­сять саженей. В новой крепости насчи­тывалось семь башен: одна проезжая, на­ходившаяся в береговой стене, — старая, остальные выстроены вновь (четыре уг­ловых были глухими, а две — проезжи­ми). Главной башней города стала Сер­гиевская, выходившая на идинскую сто­рону. Она была восьмиугольной и имела три уступа, достигая в высоту 20 метров. Внутри острога располагались церковь, различные административные, хозяй­ственные и жилые постройки. Среди про­чего, здесь находились пороховой или зелейный погреб, гостиный двор с 11 лав­ками, дом для приезжих торговых людей, таможенная изба с амбаром, винный погреб, соляной склад. В береговой стене, в старой проезжей башне, сделали амбар для хранения собранного с ино­родцев ясака. В той же стене была встро­ена приказная изба, или воеводская кан­целярия. Неподалеку располагался вое­водский двор, более комфортабельный, чем в старом остроге. Палаты состояли из пяти горниц, причем три из них были на жилых подклетях, то есть имели по­луподвальные помещения.

Любопытно, что уже в это время по­явилась потребность заботиться о про­тивопожарной безопасности. Для этих целей в остроге были «построены 2 анбара да двои вил железным, к ним шесть колец с пробои, да часы с перечастьем поставлены на колокольне». Из другого казенного имущества можно отметить несколько дощаников и стругов на при­стани у стен острога, а также различные судовые снасти и припасы в городском сарае. Кроме того, в нескольких верстах от города, на реке Кае, была поставлена казенная мукомольная мельница со всем необходимым оборудованием. Вооруже­ние города явно не соответствовало его задачам и роли. Крепость располагала всего тремя медными пушками с 69 яд­рами, сотней мушкетов и 575 единицами холодного оружия. В 1690-х гг. оборон­ные запасы постоянно пополнялись, и к 1701 г. в Иркутске уже имелись: 21 мед­ная пушка, 601 ядро, 174 пищали и муш­кета, 80 бердышей, 654 пики, копья и дру­гое оружие22.

Несмотря на урегулирование спор­ных вопросов, ситуация на монгольской границе по-прежнему оставалась неспо­койной. И Иркутск в полной мере ис­пытывал на себе двуликую политику монгольских властей, пытавшихся об­маном и посулами переманить погра­ничное бурятское население в свои вла­дения. В августе 1695 г. сорок бурят из подгородных сел во главе с Петром Тайшиным и Василием Степановым бежа­ли в сторону Тунки, угнав с собой го­родской табун лошадей. Новокрещеный Петрушка Иванов сын Тайшин в 1693 г. был поверстан в казаки и получил зва­ние сына боярского. Вероятно, это объясняется тем, что он принадлежал к бурятской знати, являлся сыном тайши. За изменниками отправили отряд ир­кутских казаков, который смог отбить половину табуна и захватил в плен мно­гих ясачных. Сам П. Тайшин с несколь­кими бурятами погиб в сражении. В на­зидание другим десять «главных бунтов­щиков» повесили. В следующем году Иркутск был осажден бурятами, но их попытка пограбить местных жителей закончилась безрезультатно.

Начало XVTII в. отмечено в городе первым опытом каменного строительства. В 1701 г. началось возведение приказной палаты. Строительство производили два каменных дел мастера, присланные из Верхотурья по распоряжению руководи­теля Сибирского приказа думного дьяка А. Виниуса. В приказной палате имелось три комнаты. В одной располагался ка­бинет воеводы, во второй размещались подьячие, третья служила приемной для посетителей. Внизу под зданием были устроены три кладовых с кирпичными сводами, железными дверями и решет­ками на окнах. В них хранились различ­ные товары, привозимые с караванами из Китая23. В 1706—1710 гг. в юго-восточ­ной стене острога была выстроена ка­менная Спасская церковь.

В августе 1716 г. пожар уничтожил значительную часть острожных сооруже­ний. Сгорели деревянная Спасская цер­ковь, гостиный двор, таможня и часть стены с башнями (от воеводской канце­лярии до каменного храма). На следую­щий год иркутская крепость была отстро­ена вновь, но, вероятно, не в полном виде. Разросшийся посад вообще не имел никакого укрепления, «но в таком нахо­дится состоянии, как простое село». Меж­ду тем, ситуация на русско-китайской границе оставалась крайне напряженной. Несмотря на то, что с 1676 г. роль погра­ничного форпоста начал выполнять Тункинский острог, ас 1716 г. — Косогольский, прикрывший собой выход из Мон­голии в Тунку, Иркутск находился всего в нескольких днях перехода от границы - и нуждался в дополнительном усилении.

В ходе второй маньчжурско-джунгарской войны китайцы закрепились в Саянах, установив межевые знаки на тункинских и окинских гольцах. Для решения спор­ных пограничных вопросов между Рос­сией и Китаем в Сибирь был отправлен граф С.Л. Владиславич-Рагузинский. Ему же были поручены ревизия оборонитель­ных сооружений в приграничной полосе и принятие мер по их улучшению. Пос­ле довольно неутешительного вывода о том, что «во всей Сибири ни одного креп­кого города не обретается, наипаче по сю сторону моря Байкальского», он рас­порядился усилить гарнизоны и выстро­ить новые укрепления. В 1726 г. Иркутск был полностью обнесен крепким пали­садом. Он представлял собой тыновую стену высотой до восьми метров, кото­рая простиралась от Ангары к Ушаковке, примерно по линии современной ул. К. Маркса, и после излома вновь подхо­дила к Ангаре. Общая протяженность палисада составляла около 2,5 км. Он был укреплен 14 земляными люнетами, а пе­ред ним вырыт ров и устроены препят­ствия в виде рогаток. В палисаде имелось всего трое ворот: Заморские, выходившие на байкальский тракт, Мельничные — для проезда к мельницам, расположенным по Ушаковке, и Монастырские — в сторону Знаменского женского монастыря. За па­лисадной стеной были построены дома для солдат, и со временем возникла неболь­шая солдатская слобода.

Через два года, в 1728 г., был пере­строен и сам острог. Его береговую сте­ну несколько отодвинули, и вся кре­пость сместилась в северо-восточном направлении примерно на 20 метров. Своей формой она представляла прямо­угольник: в длину — 90, в ширину — 70 саженей. Острог насчитывал три глухих башни по углам и две проезжих. Внутри него располагались каменное здание во­еводской канцелярии, дом воеводы, раз­личные кладовые и погреба, гауптвахта, старая контора, «а под ней три амбара, в которых всякие судовые припасы хра­нятся». Острог составлял как бы «ма­лый город», а вне его находился «большой», обведенный деревянным палиса­дом. Именно здесь размещались обы­вательские дома и находились наиболее важные постройки: каменный Богояв­ленский собор, четыре приходских цер­кви, гостиный двор и таможня, городовая ратуша, мясной и мелочный ряды. Таким образом, к 1730-м годам Ир­кутск превратился в хорошо укреплен­ный город, имевший развитую хозяй­ственную и общественную структуру. Постепенно городская застройка пере­шла за палисад, который к середине XVIII в. уже в значительной мере сгнил, местами развалился, ров осыпался. Пос­ледние части укрепления уничтожил по­жар 1775 г. От него осталась только пря­мая и широкая улица, пересекавшая весь город. Острог же просуществовал до 1790-х гг. Летом 1790 г. во время сильного на­воднения береговую стену и башни силь­но подмыло, и они были разобраны. По словам иркутского военного губернато­ра, острог в это время представлял со­бой «ветхое деревянное крепостное стро­ение, которое было подвержено совер­шенной гнилости и время от времени разваливалось и безобразило собою все окружающее место»24. Ввиду этого он распорядился расчистить место острога. В 1824 г. на образовавшемся пустыре были посажены деревья и кустарник, а также разбит публичный сад. Единствен­ным местом, напоминающим сегодня о том, что здесь находился Иркутский ос­трог, остается каменная Спасская цер­ковь, входившая когда-то в его южную стену.

Примечания

1 Копылов А.Н. О дате основания Иркут­ска // История СССР. - I960. - № 5. – С. 165-166.

2 Резун Д. По поводу даты основания Ир­кутска // Земля Иркутская. - 1994. - № 1.- С. 5.

3 Полунина Н.М. О дате основания Иркут­ска, неизвестной летописи города и ее авторе Антоне Ивановиче Лосеве // Иркутск: из про­шлого в будущее. - Иркутск, 1989. - С. 12.

4 «Сие время. - комментирует издатель летописи И.И. Серебренников. — т.е. в
1858 г.» (Иркутская летопись // Летописи П.И. Пежемского и В.А. Кротова. - Иркутск. 1911. - С. 3).

5 Резун Д. Указ. соч. - С. 4.

6 Лосев А.И. Обозрение разных происше­ствий, до истории и древностей касающих­ся, в Иркутской губернии и в сопредель­ных оной странах бывших, сообразно пред­писанию г-на главного губерний начальни­ка сочиненное губернским землемером, над­ворным советником, императорского Санкт-Петербургского Вольного экономического общества членом Антоном Лосевым в горо­де Иркутске в 1812-м году // Летопись го­рода Иркутска XVTII—XIX вв. - Иркутск, 1996. - С.123, 127, 129.

7 Дополнение к Актам историческим. — СПб., 1845. - Т. 2. - С. 247.

8 Сборник документов по истории Буря­тии. XVII век. -Улан-Удэ, 1960. - Вып. 1.- С. 118.

9 Там же.

10 Там же. - С. 140.

11 Оглоблин Н.Н. Сибирские дипломаты // Исторический вестник. — 1891. — Т. X. — Ч. VI. - С. 165.

12 Там же. - С. 167.

13 Путешествие через Сибирь из Тоболь­ска до Нерчинска и границ Китая русского посланника Николая Спафария в 1675 г. — СПб., 1882. - С. 137, 156-157.

14 Копылов А.Н. Указ. соч. - С. 165.

15 Там же. - С. 166.

16 Кудрявцев Ф.А., Вендрих Г.А. Иркутск: Очерки по истории города. - Иркутск, 1958. - С.12-13.

17 Копылов А.Н. Очерки культурной жиз­ни Сибири XVII - начала XIX в. - Ново­сибирск, 1974. - С. 118.

18 Путешествие через Сибирь... - С. 115.

19 Евдокимова СВ. Очерки истории горо­дов Забайкалья. — Улан-Удэ, 1993. - С. 9.

20 Александров В.А. Россия на дальневос­точных рубежах (вторая половина XVII в.). -   Хабаровск, 1984. - С. 133.

21 Там же. - С. 134.

22 Первое столетие сибирских городов. XVII век. - Новосибирск, 1996. - С. 152.

23 Манассеин B.C. Иркутский острог (историко-археологический очерк) // Известия общества изучения Восточно-Сибирского края. — Иркутск, 1936. - Т. 1. — С. 19.

24 Там же. - С. 24.