Николай Андреевич Белоголовый (17 октября 1834, г. Иркутск, Российская империя – 18 сентября 1895, г. Москва, Российская империя) — врач, общественный деятель, писатель, публицист, автор мемуаров.
Родился в старинной купеческой семье. Первыми учителями были ссыльные декабристы П. И. Борисов, П. А. Муханов, А. В. Поджио, А. П. Юшневский. Среднее образование завершил в московском частном пансионе Эннеса, затем окончил медицинский факультет Московского университета. В 1855 становится городским врачом в Иркутске. Вместе с братом Андреем объединил передовую молодежь города в «Общество зеленых полей», поддерживавшее связь с оставшимися еще в Сибири декабристами и петрашевцами. В 1860-е ОЗП предприняло издание газеты «Амур», редактором которой стал активный участник общества М. В. Загоскин. Одновременно Н.А. Белоголовый публикует статьи, разоблачающие произвол сибирской администрации на страницах герценовского «Колокола» и «Полярной Звезды».
В 1862 защищает докторскую диссертацию и переезжает в Москву, где становится лечащим врачом и другом многих сотрудников журнала «Отечественные записки», в т. ч. Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, поддерживает дружеские отношения с И. С. Тургеневым, А. И. Герценом, Н. П. Огаревым, Г. А. Лопатиным, близким ему со студенческих лет С. П. Боткиным.
С 1881 Н.А. Белоголовый переселяется за границу и становится главным редактором газеты «Общее дело» (Женева), ставившей задачу борьбы «с самодержавием посредством обнаружения во всей наготе его отживших форм и порядков». Находясь за рубежом, Н.А. Белоголовый не теряет связи с кругом авторов «Отечественных записок». Салтыков-Щедрин признается, что любит Н.А. Белоголового «больше, чем кого-либо из друзей». Современники считали Белоголового одним из лучших терапевтов своего времени. Лишь через полтора десятилетия вернулся Н.А. Белоголовый на родину. В литературном наследии его – воспоминания о декабристах, Н. А. Некрасове, М. Е. Салтыкове-Щедрине и А. И. Герцене, очерки и статьи об Иркутске и Сибири.
Иркутск. Историко-краеведческий словарь. Иркутск, 2011
Противник революционных изменений, Белоголовый в шутку называл себя "постепеновцем" — сторонником постепенных преобразований. Его целью было объединение всех оппозиционных течений.
Печатался в газетах «Колокол», «Под суд!», «Общее дело».
Автор книги о враче С. П. Боткине, вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей».
Оставил воспоминания о писателях Н. А. Некрасове, М. Е. Салтыкове-Щедрине, декабристах братьях Борисовых, А. П. Юшневском, А. В. Поджио.
«Воспоминания и другие статьи» Белоголового до революции выдержали четыре издания.
Николай Андреевич Белоголовый до сих пор считается одним из лучших практических врачей своего времени. Первое свое образование он получил у декабристов. После окончания Московского университета вернулся в Иркутск и создал здесь городское общество врачей. Переехав в Петербург, стал личным лекарем Салтыкова-Щедрина, Некрасова и Тургенева; кроме того, активно занимался литературной деятельностью, печатался в «Колоколе» Александра Герцена.
Сила домашней субординации
Николай родился в Иркутске 5 (17) октября 1834 года. Отец мечтал дать детям хорошее образование. Первыми учителями и воспитателями Николая стали декабристы, с которыми отец был дружен и нередко выполнял довольно опасные поручения — доставлял им письма и посылки от родных и знакомых. Восьмилетнего мальчика отправили учиться к ссыльному декабристу Юшневскому, жившему в деревушке Малой Разводной, в пяти верстах от Иркутска. Познакомился Николай и с другими декабристами — Муравьевым, Поджио, Борисовым.
Позже в своих воспоминаниях врач Белоголовый подробно описал свое детство, учебу и общение с декабристами. Его рассказы о прошлом нашей губернии настолько интересны, что приводим большие отрывки из его сочинения:
«В один светлый майский день 1842 года отец за обедом обратился к старшему моему брату Андрею и ко мне со словами: «Сегодня после обеда не уходите играть во двор: мать вас оденет, и вы поедете со мной». Отец не объяснил, куда он хочет везти нас; мы же, в силу домашней субординации, расспрашивать не смели, а потому наше детское любопытство было очень возбуждено. Старшему брату было в это время 10 лет, а мне 8; жили мы в Иркутске, в своей семье, состоявшей, кроме отца, матери и нас, еще из двух меньших братьев; учились мы дома, и для занятий с нами являлся ежедневно какой-то скромный и угреватый канцелярист, а так как мы оба были мальчики прилежные и способные, то программа элементарного обучения, какую мог дать наш учитель, была исчерпана, и старший брат начал уже ходить в гимназию, и отец поговаривал, что пора и меня отдать туда же. Отец мой был купец, далеко не богатый, очень деятельный, замечательно умный и не останавливавшийся ни перед какими жертвами, чтобы доставить нам наивозможно лучшее образование, что было тогда в Иркутске крайне трудной, почти неисполнимой задачей».
На уроки — к Юшневскому
«Когда мы, вымытые, приглаженные и одетые в наше лучшее платье, уселись на долгушу (длинные безрессорные дрожки, которые, кажется, и до сих пор в большом употреблении в Сибири), запряженную парой сытых лошадок, и быстро покатили по городу, то отец стал объяснять нам, что везет нас в деревню Малую Разводную, к декабристам Юшневским, у которых мы начнем учиться и для этого скоро совсем переберемся на житье к ним; просил нас, как водится, держать себя умниками и не ударить лицом в грязь, если нас сегодня же вздумают проэкзаменовать. Мы были еще так юны и неопытны, что название «декабристы» не имело для нас решительно никакого смысла, а потому мы с самым невинным любопытством ждали предстоящего свидания.
Деревушка Малая Разводная лежит всего в 5 верстах от Иркутска, причем дорога вначале версты три идет по Забайкальскому тракту, а потом сворачивает вправо по узкому проселку, поросшему по бокам молодым, корявым березняком, и приводит к названной деревушке, заключавшей в себе тогда домов 25 или 30. Мы миновали несколько вытянутых в улицу крестьянских домов и подъехали к тесовым воротам, а через них попали в довольно обширный двор, среди которого стоял небольшой одноэтажный домик Юшневских, обращенный главным фасадом на Ангару, протекавшую под крутым обрывом, на котором была раскинута деревушка».
Конфеты от Муравьева
«У Юшневских мы пробыли недолго, ибо отцу, к немалому нашему удивлению, надо было сделать в этой крохотной деревушке целый ряд визитов. Сначала Юшневский повел нас в соседний дом, двор которого прилегал к двору Юшневского и был отделен частоколом, в котором была прорезана калитка. Здесь, в небольшом доме с мезонином, стоявшем также среди двора, проживал другой декабрист — Артамон Захарович Муравьев. Это был чрезвычайно тучный и необыкновенно веселый и добродушный человек; смеющиеся глаза его так и прыгали, а раскатистый, заразительный хохот постоянно наполнял его небольшой домик. Кроме ласковости и веселых шуток он нас расположил к себе, помню, еще и оригинальным угощением; сидя по-турецки, с сложенными ногами, на широком диване, он нам скомандовал: «Ну теперь, дети, марш вот к этому письменному столу, станьте рядом против правого ящика; теперь закройте глаза, откройте ящик, запускайте в него руки и тащите, что вам попадется». Мы исполняли команду в точности, по мере того как она производилась, и объемистый ящик оказался доверху наполненным конфетами. Как видно, он сам был охотник до сладкого и вообще, как я узнал впоследствии, любил поесть и пользовался репутацией тонкого гастронома.
В описываемое мною лето мать вздумала и сама съездить в первый раз посмотреть Петербург и Москву, оставивши нас, двух старших детей, на житье и ученье у Юшневских, а двух младших — дома, на попечении старой бабушки, жившей у нас постоянно. Как ни резок был для нас переход из теплого родного гнезда, от шума большой семьи и городской жизни в тихий деревенский домик пожилой четы, однако мы с ним как-то скоро освоились и не очень скучали. Вероятно, этому способствовал прежде всего сам Юшневский, который так умело и тепло взялся за нашу дрессировку, что мы не только сразу ему подчинились, но и привязались к нему со всею горячностью нашего возраста».
Запретная калитка
«В небольшом своем домике, состоявшем из 4 и, самое большее, из 5 комнат, Юшневские отвели для нас одну, выходившую окнами на двор; она нам служила и спальнею, и учебною. Алексею Петровичу — так звали Юшневского — было тогда за 50 лет; это был человек среднего роста, довольно коренастый, с большими, серыми, навыкате и вечно серьезными глазами; бороды и усов он не носил и причесывался очень оригинально, зачесывая виски взад и вверх, что еще более увеличивало его и без того большой лоб. Ровность его характера была изумительная; всегда серьезный, он даже шутил не улыбаясь, и тем не менее в обращении его с нами мы постоянно чувствовали, хотя он нас никогда не ласкал, его любовное отношение к нам и добродушие.
Как-то раз после обеда мы втроем пошли играть в огород, спускавшийся перед домом по откосу к Ангаре; от нее огород отделялся забором с небольшою калиткою, через которую нам запрещено было выходить на берег, чтобы как-нибудь по неосторожности не свалиться в стремительно несущуюся реку. На этот раз что-то соблазнило нас нарушить запрещение, но только что мы стали возиться около калитки, чтобы отодвинуть тугую задвижку, как А.П., увидав из окна, чем мы занимаемся, крикнул нам: «Зачем вы это делаете, дети? Оставьте калитку в покое!» — и мы тотчас отошли, но, когда через несколько минут заметили, что А. П-ча не видно более в окне, снова принялись за ту же работу и, открыв наконец калитку, готовились выскочить на берег; вдруг из окна раздался тот же голос, на этот раз гневный и повелительный: «Как же вы это не слушаетесь? Марш сейчас же в комнаты!» Мы повиновались, и А.П. встретил нас сердитый в передней, горячо распек за непослушание и в наказание приказал нам тотчас же идти в свою комнату. Нас очень смутил этот необычный с его стороны окрик, и мы, робко прокравшись к себе, стали только что рассуждать о постигшей нас беде, как через минуту или две дверь отворилась и А.П., спокойный и ласковый, как всегда, вошел к нам и весело спросил: «Ну, дети, кто из вас скажет, как пишется «несколько», через ять или через е?» Мне теперь далеко за 50 лет, но, мне кажется, я до сих пор помню, как забилось мое сердце от радости, что А.П. более на нас не сердится, и как мне хотелось броситься к нему с обещанием, что я постараюсь впредь не вызывать его справедливого гнева»
«...Жена Юшневского, Марья Казимировна, была миловидная, толстенькая старушка небольшого роста; в образование наше она не вмешивалась, но мы ее не особенно любили, потому что она строго заботилась о наших манерах и легко раздражалась всякими нашими промахами».
Крепкие напитки
«Юшневский, кроме того, был хороший музыкант и слыл чуть ли не лучшим учителем для фортепиано в Иркутске, но искусство это в нашей глухой провинции в те времена не пользовалось большим распространением и не могло прокормить учителя. На свои городские уроки А.П. уезжал раза три в неделю утром и возвращался часу в первом, к обеду; в отсутствие его для занятий с нами математикою являлся Петр Иванович Борисов, с которым у нас также и тотчас установились наилучшие отношения.
Рассказывал иногда нам во время отдыха Борисов и о своем прошлом, о житье в Чите, в Петровском Заводе и т. п. и делал это, конечно, в форме, применительной к нашему возрасту. Из его рассказов в моей памяти почему-то сохранился следующий. Когда Артамон Захарович Муравьев был доставлен фельдъегерем из Петербурга в Читу, то, прежде помещения его в каземат, у него, по установленному обычаю, сделан был приставом осмотр вещей; Муравьев был большой щеголь и, между прочим, любил прыскаться духами, а потому в его чемодане было несколько склянок с одеколоном; пристав не имел понятия о таких потребностях, а потому, не удовлетворившись объяснением, что это одеколон, откупорил одну бутылку и взял глоток жидкости в рот; понятно, он поперхнулся, закашлялся и, насилу отплевавшись, произнес наконец с раздражением: «Помилуйте, это Бог знает что такое! Как же можно употреблять такой горлодер? Да, я думаю, сам великий князь Михаил Павлович не разрешает себе таких крепких напитков!» И я помню, как Борисов, рассказывая этот эпизод, благодушно смеялся над наивностью захолустного чиновника, полагавшего, что великий князь, по своему высокому положению, должен употреблять не иначе как самые крепкие напитки».
Первый медицинский опыт
«Как-то в начале осени я схватил насморк; Юшневская заметила это за ужином и приказала мне, когда я буду ложиться спать, намазать хорошенько подошвы свечным салом. Я и исполнил приказание буквально, а так как в то время признавал существование подошв только у обуви, то, улегшись в постель, взял свои сапоги и очень добросовестно начал мазать их подошвы салом. За этой работой застал меня Юшневский и с большим изумлением спросил: «Коля, что за глупости ты это делаешь?» И когда я ему с деловитою озабоченностью ответил: «Марья Казимировна мне приказала от насморка намазать подошвы» — то даже он, этот почти никогда не улыбавшийся человек, не мог удержаться и разразился громким смехом. И долго мне доставалось за эти подошвы и за этот первый опыт моей медицинской практической деятельности!
... Мы продолжали ездить к Юшневскому и оставались у него с понедельника до субботы, и не могу наверное припомнить, но, кажется, в январе 1844 г. нашим занятиям суждено было внезапно прерваться. Случилось, что в это время умер в деревне Оек поселенный там декабрист Вадковский; Юшневский отправился на похороны товарища и сам там скончался совершенно неожиданно для своих друзей.
Через несколько дней отец снова сам повел нас в Малую Разводную, предупредив, что мы увидим там своего нового будущего учителя. Благоговение и привязанность, какие внушил нам к себе покойный Юшневский, были так глубоки, что я помню, с каким недоброжелательством и даже враждебным чувством смотрели мы на человека, который должен был заменить его для нас, и как неохотно ему отвечали. Учитель этот был Александр Викторович Поджио, также декабрист, но которого мы до сих пор ни разу не видали у Юшневских. С этим наставником связали меня впоследствии самые теплые и дружеские отношения, продолжавшиеся до самой его смерти, постигшей его в 1878 году».
«Общество зеленых полей»
Среднее образование Николай Белоголовый получил в известном пансионе Эннеса, одном из лучших частных учебных заведений Москвы. Там Белоголовый познакомился с Сергеем Боткиным, ставшим ему другом на всю жизнь. По некоторым сведениям, Николай Андреевич хотел заниматься литературой, однако в то время из частных учебных заведений можно было поступить только на медицинский факультет Московского университета, и он решил стать врачом. Окончив университет, в 1855 году он уезжает в Иркутск городским врачом, затем покинул Сибирь и продолжил свое образование за границей, слушал лекции в германских университетах. В 1862 году защитил докторскую диссертацию «О всасывании солей кожей». Для занятий научной деятельностью Белоголовый переехал в Петербург, в затем вернулся в Иркутск.
В конце 1850-х годов в Иркутске образовался кружок передовой молодежи, в который входили и ученики декабристов — братья Николай и Андрей Белоголовые. Его участники были близки остававшимся в Сибири декабристам Раевскому, Завалишину. Николай Белоголовый неоднократно называет кружок «Обществом зеленых полей» или ОЗП, придавая слову «зеленый» символический смысл (зеленый цвет — цвет надежды, молодости). Членами ОЗП были купцы Андрей Белоголовый, И.И.Пиленков, публицист М.В.Загоскин, учителя Ф.К.Геек, П.И. Полынцев, Н.П. Косыгин, А.А.Никонов, И.О. Катаев, чиновники А.П.Юрьев, В.П.Калинин, Д.А.Макаров. Члены ОЗП совместно с остававшимися в Сибири декабристами и другими общественными деятелями Иркутска стали инициаторами и участниками многих прогрессивных начинаний. Именно в кружке в 1857 году родилась мысль об издании частной газеты в Иркутске. Впоследствии Михаил Загоскин (редактор «Амура»), А.А.Белоголовый и И.И. Пиленков (его издатели) осуществили эту идею. Члены кружка вели борьбу за создание женской гимназии, открытие воскресных школ.
Торжество науки и дружбы
Иркутский кружок был связан с лондонским революционным центром через Николая Белоголового. Об этом стало известно администрации. На Белоголового, как на корреспондента А.И.Герцена из Иркутска, был отправлен донос в Третье отделение, в результате чего над ним установили надзор. Несмотря на свою неблагонадежность в глазах властей, Белоголовым и членам их кружка удалось добиться многого в сплочении передовых сил сибирской общественности. Сам Николай Андреевич был одним из организаторов и активных участников создания Общества врачей Восточной Сибири. Его друзья выступали с инициативой объединения учителей города и даже организовали в своем пансионе учительские собрания, на которых обсуждали проблемы «священного дела воспитания и образования».
Основанное Белоголовым медицинское общество вобрало в себя всех местных врачей для обсуждения новых научных и практических идей, появившихся в литературе; кроме того, он ратовал за расширение медицинской помощи населению, делал доклады о работе «гражданской» больницы и ходатайствовал об устройстве в Иркутске «дома умалишенных». Авторитет Белоголового, искусного врача, ученого, симпатичного и гуманного человека, рос день ото дня. Когда в 1864 году Николай Андреевич заболел тифом, то у постели больного безотлучно дежурили врачи. По выздоровлении друзья Белоголового устроили напротив его дома, расположенного на Большой улице, обед всему медицинскому персоналу. Дело было зимой, но, по воспоминаниям очевидца, «все с бокалами в руках и без шапок переходили Большую улицу и поздравляли больного с выздоровлением. Это было торжество науки и дружбы».
По воспоминаниям современников, Николай Андреевич Белоголовый был выдающимся врачом-терапевтом. Он лечил Некрасова, умершего у него на руках, Герцена, Салтыкова-Щедрина. Ход болезни Некрасова описал в «Отечественных записках» (1878, № 10).
Он был и прекрасным литератором, поэтом, публицистом. Николай Белоголовый оставил удивительно интересные воспоминания о декабристах. В серии «Жизнь великих людей» издателя Павленкова написал биографию своего друга Сергея Боткина. Редактировал газету народнического направления «Общее дело». В 1898 году «Восточное обозрение» сообщало:
«Недавно вышла из печати новая книга — «Воспоминания Николая Андреевича Белоголового», выдержавшая уже два издания и готовящаяся к выходу в свет третьим изданием. Такой успех книги указывает на ее обаятельное влияние самой по себе».
В 1880 году (по другим сведениям, в 1881-м) оставил медицинскую практику и поселился за границей, где сблизился с Лорис-Меликовым, бывшим тогда в опале. В Париже лечил Тургенева и впоследствии описал ход его болезни. Оставил чрезвычайно интересную книгу воспоминаний, посвященных декабристам, Щедрину, Некрасову, Герцену, Толстому и другим выдающимся людям своей эпохи.
Николай Андреевич Белоголовый умер в 1895 году в Москве. В 2005 году в Иркутске на бульваре Гагарина на здании Иркутской областной детской клинической больницы открыли мемориальную доску выдающемуся медику и публицисту, старшему врачу города Иркутска, в 1862—1865 годах — главному врачу Чупаловской городской больницы (на месте которой была позднее построена Кузнецовская больница), гласному депутату городской думы Иркутска Николаю Андреевичу Белоголовому.
Ольга Контышева. Копейка (газ.). 2010. № 6, № 7
Читайте в Иркипедии:
Энциклопедии городов | Энциклопедии районов | Эти дни в истории | Все карты | Всё видео | Авторы Иркипедии | Источники Иркипедии | Материалы по датам создания | Кто, где и когда родился | Кто, где, и когда умер (похоронен) | Жизнь и деятельность связана с этими местами | Кто и где учился | Представители профессий | Кто какими наградами, титулами и званиями обладает | Кто и где работал | Кто и чем руководил | Представители отдельных категорий людей
