Щегорин, Фёдор Петрович

Мы до сих пор, к сожалению, очень плохо знаем историю иркутских купеческих родов, «ленивы и нелюбопытны» к прошлому своего города. Между тем, далеко не случайно современники высоко оценивали деловую хватку и предприимчивость иркутян. «Купечество иркутское, – отмечал Г. И. Давыдов, посетивший город в начале XIX в., – предприимчиво, сведуще в отправляемых им торговых делах и производит оные лучшим образом, нежели иногороднее российское купечество».¹

На становление капиталов в Иркутске, несомненно, влияла роль города как крупнейшего административного, товаро–распределительного и культурного центра огромной территории от Енисея до Тихого океана. Через Иркутск осуществлялась торговая и дипломатическая связь с Монголией, Китаем, другими странами тихоокеанского региона. Отсюда направлялись ватаги промысловиков на острова Тихого океана и Аляску. Именно в Иркутске была учреждена Российско–Американская кампания, ставшая монопольным хозяином тихоокеанских промыслов.

Следует сказать, что город наш вообще отличала определенная восточная ориентация, велось преподавание монгольского, китайского, маньчжурского и даже японского языков. Само развитие городской культуры, ее самобытность во многом определялись направлением и сферой приложения капиталов. Уместно будет привести слова Е. А. Авдеевой–Полевой, тесно связанной с купеческой средой Иркутска: «Самый образ тамошних дел и промышленности, требующий смелости, беспрерывно новых соображений и некоторых сведений, способствовал направлению общества к образованности, ибо известно, что промышленность и торговля, не ограничивающиеся только делами своего города, всего больше способствует развитию умов и общей образованности».²

Сказанное выше позволяет лучше представить ту обстановку, в которой проходило становление личности и характера нашего героя. Судьба его могла бы послужить сюжетом для авантюрного романа. Есть в ней неожиданные повороты, взлеты и крушения, блестящие проекты и равнодушие власть имущих. Ни особых лавров, ни благополучия своим рвением на пользу государства он не снискал. Сегодня лишь специалисты–востоковеды помнят о его вкладе в русское китаеведение. Словом, обычная судьба незаурядного человека из народа, самоучки в условиях крепостнической России.

Сведения о Федоре Щегорине отрывочны, подчас противоречивы, разбросаны по различным архивам. Долгие годы, встречая отдельные упоминания о нем и его проекты, я никак не мог сложить мозаику его жизни. Лишь недавно обнаруженное в фонде П. Зубова, последнего фаворита Екатерины II, письмо к Г. И. Шелихову, публикуемое в конце очерка, позволило, по крайней мере, определить время и причину столь резкого поворота в его судьбе. Собственное дело, вполне благополучное положение в обществе были принесены в жертву во имя высших государственных интересов.

Федор Петрович Щегорин происходил из семьи крупных иркутских предпринимателей, связанных с китайским торгом. Во второй половине XVIII в. в Иркутске были известны братья Захар и Михаил Щегорины, числящиеся в купечестве первой гильдии. Семейство Щегориных отличалось образованностью, интересом к книге, вело семейную погодную хронику. Один из представителей семьи М. С. Щегорин в 1793 г. совместно с группой сибирских и российских купцов подавал прошение об организации в Иркутске купеческой компании для караванной торговли с Китаем Узость Кяхтинского рынка, полная зависимость от китайской стороны в численности, ассортименте, качестве производимых товаров вызывали вполне закономерное недовольство купечества. Считая, что кяхтинская торговля все более становится зависимой от китайской стороны, которая в основном привозит в Кяхту товары «совсем избыточны и коих с рук в другие места не могут сбыть», авторы проекта предлагали восстановить караванную торговлю с целью выхода на рынки Монголии и Китая. Однако, их проект не получил поддержки правительства, опасавшегося, что его реализация приведет к ухудшению русско–китайских отношений.

Осторожная азиатская политика самодержавия и в дальнейшем вызывала участников русско–китайского торга. Много позднее М. М. Сперанский писал, что вся торговля с Китаем покоится на зыбких основаниях китайской политики. «Не только погрозить, но даже показать вид неудовольства, мы здесь не смеем, и должны терпеть все унижения не только хладнокровно, но даже с улыбкой».³

Неудивительно, что проекты с требованием расширения российско–китайских торговых связей продолжали поступать от купцов вплоть до середины XIX в. Только заключение в I860 г. Пекинского договора, установившего свободную и беспошлинную торговлю на всем протяжении китайской границы, позволило, наконец, российскому купечеству ездить с караванами в Пекин и другие города Китая.

С детства знакомый с тонкостями кяхтинского торга, Федор Щегорин в своих записках и проектах также немало места уделил проблемам совершенствования торговых связей с Китаем. К сожалению, мы мало знаем о его деятельности до 90–х годов XVIII в. Со слов самого Щегорина известно, что с конца 70–х годов он торговал в Кяхте, выучил китайский язык, совершил поездку в Пекин. В 1783 г. он привлекался президентом коммерц–коллегии А. Р. Воронцовым для разработки нового кяхтинского тарифа. В начале 90–х годов Щегорин служил приказчиком в Кяхте у известного Г. И. Шелихова. Именно в это время происходит поворот в судьбе иркутянина. Узнав от одного из китайских купцов о попытках англичан и других европейцев подорвать русско–китайские торговые отношения, он счел необходимым немедленно сообщить об этом своему патрону. Вероятно, через П. Зубова это известие достигло Екатерины II. Происки иностранных агентов в Пекине вызвали вполне понятное беспокойство правительства. Недостаток информации заставлял искать возможности ее расширения. С этой целью иркутскому губернатору И. А. Пилю было предписано включить в состав новой духовной миссии, направляющейся в Пекин, ловкого человека, знающего язык, нравы и обычаи китайцев, а также хорошо разбирающегося в вопросах русско–китайской торговли. Выбор пал на Федора Щегорина.

Прежде чем продолжить – несколько слов об обстановке в Китае и об отношениях правителей «Поднебесной» к другим странам. В это время Китай продолжал придерживаться политики изоляционизма, высокомерно и презрительно относясь ко всем попыткам «открыть» его для Европы. Тем не менее, капиталистические державы, в первую очередь Англия, все настойчивее пытались проникнуть за «китайскую стену» Англичан не удовлетворяла возможность вести торговлю только через порт Гуанчжоу. С целью добиться от маньчжурского императора согласия на расширение английского присутствия в 1792 г. была направлена специальная миссия Макартнея⁴. Одной из его задач было устранение с китайского рынка России. На данном этапе сохранение мирных отношений с Россией было крайне важно для китайских правителей, поэтому притязания англичан были отвергнуты.

В 1794 году Федор Щегорин в качестве писаря был прикомандирован к 8–й миссии Софрония Грибовского и провел в Китае четыре года. Должность писаря стала своеобразным прикрытием.

На деле же Щегорин должен был собирать сведения о деятельности иностранных миссий, структуре и правилах китайской коммерции, вообще об экономике страны. В задачу агента российского двора входил сбор информации и о государственном устройстве Китая. Екатерину особенно интересовало «на чем основывается китайское правление, и от чего существует самодержавная власть в Китае блись пяти тысяч лет непоколебимо».⁵ Интерес вполне понятен, учитывая недавнее пугачевское восстание и события французской революции.

В Пекине Щегорин развернул активную деятельность, свел знакомства со многими купцами и чиновниками, среди которых оказался даже начальник личной охраны императора. В беседах с ними ему удалось собрать немало полезной информации о структуре, основах и формах китайского правления. С наиболее важных бумаг он сделал переводы и отправил в Петербург вместе с донесениями.

Пребывание в Китае значительно обогатило его знания о стране. Он по–настоящему увлекся ее своеобразной культурой, что позднее нашло отражение в записках и проектах иркутского купца. В них прослеживалась явная идеализация «Поднебесной», увлечение философией и политико–этическими нормами конфуцианства. К этому мы еще вернемся при анализе его работ. Конечно, далеко не все стороны китайской жизни открывались ему в равной степени. Увлекаясь простотой и рациональностью государственного устройства, он закрывал глаза на массовое обнищание народа, крестьянские восстания, всесилие бюрократического аппарата.

Из Китая Щегорин вывез большое количество китайских рукописей и книг. В 1802 г. он передал в дар иркутскому народному училищу более тысячи китайских и маньчжурских книг, за что удостоился благодарности от местного приказа общественного призрения. После возвращения на родину в 1798 г. он оставляет коммерцию и посвящает себя исследовательской и публицистической деятельности. В эти годы он был, пожалуй, лучшим в России знатоком русско–китайского торга, изучив его практически и теоретически по русским и китайским источникам. Без ложной скромности он сам это подчеркивал: «... Быв дважды в Пекине, скажу, что едва ли кто лучше меня сию коммерцию знает во всей Российской империи, да и вся Европа точных сведений о том не имеет».⁶

Свое предназначение он видел в том, чтобы использовать накопленные знания для усовершенствования всей системы российской коммерции. Уже в первые годы после возвращения он представляет в правительство целый ряд записок, в которых детально анализирует состояние и перспективы российской и китайской коммерции, выделяет лучшие стороны, выдвигает цельную программу преобразования кяхтинского торга.

Наиболее интересной была записка с громоздким и труднопроизносимым названием «О мерах к поднятию экономического положения России вообще, и, в частности, к облегчению способов торговли русских купцов с Китаем». Она лучше всего позволяет оценить широту кругозора, эрудицию, оригинальность социально–экономических воззрений нашего земляка. Анализируя состояние экономической политики России, он показывает, что ей не хватает стройности, четких правил и организации. Особенно резкое неприятие вызвал у него сложившийся отрицательный баланс во внешней торговле, что, по его мнению, оказывало негативное воздействие на всю экономику страны. «Итак, баланс торговли нашей, – делает вывод автор, – всюду перейдя в пользу иностранных, составил общую тягость в отечестве: он возвысил цены внутри не токмо на товары, но на все припасы до самой чрезвычайности, и тем умножа скудость в жителях, сделал недоимку в податях. Он вовлек роскошь к нам всякого рода, и тем вывел от нас все почти серебро и золото, а модами многих разорил до основания. Он умножил в коммерции нашей ложь, обман и непомерное банкрутство, и тем истребил весь кредит оной или общее доверие. Он научил купцов тяжбам и пустым ябедам к одной тягости государственного правления и к упадению вовсе коммерции».⁷

Щегорин протестовал против непомерного ввоза предметов роскоши для удовлетворения растущих запросов дворянства и двора, по совершенно не нужных народу. Указывал на опасность подобного товарообмена, когда из России вывозятся металлы, лес; хлеб и другие богатства в обмен «на устрицы, лимоны, вина, картины, нежного вкуса материи, шали и другие тому подобно дорогия, а в самом деле пустыя вещи, поддерживающие токма суетную роскошь».⁸ Предоставим читателю судить, насколько актуальны и созвучны эти написанные двести лет назад строки реалиям сегодняшнего дня.

В своей записке Щегорин предстает как идеолог нарождающейся буржуазии, выступает за развитие отечественной промышленности, мануфактур, ремесел, «за обилие в хлебе, металле и во всех продуктах, нужных к содержанию человечества». Он верит в российского предпринимателя. Считает нелепым мнения о том, что он ленив, лукав, сварлив, не способен к торговле, как, например, англичане или голландцы, и потому, дескать, не создает коммерческие и промышленные компании. Наоборот, автор ссылается на свои беседы с купцами, которые полностью поддерживали его предложения, указывает, что «иркутские купцы, пленясь оным, составили ныне компанию». Вероятно, он имел в виду Иркутскую коммерческую компанию Н. П. Мыльникова.

Сравнивая организацию российской и китайской торговли, он безоговорочно отдавал пальму первенства последней. С увлечением расписывал достоинства китайской коммерции, ее структуру, узакононения. Для иллюстрации к записке была приложена инструкция торгующему на Кяхте китайскому купечеству и специальная «Записка о китайской торговле компаниями трех степеней». К лучшим сторонам китайской коммерции он относил организацию их торговых компаний, изучение русского рынка и использование этих знаний для увеличения прибыли, сохранение положительного баланса во внешней торговле. Настаивая на необходимости пересмотра правил российской высшей торговли, в первую очередь кяхтинской, Щегорин наивно полагал, что для этого достаточно будет механически перенять опыт и постановления соседней и державы. Также наивны были его политические воззрения. Стабильность государственной власти он тесно связывал с системой политического устройства, основанного на твердых нравственно–этических принципах. «Главная цель системы, – указывал он в более поздней записке, – заключается в том, чтобы государь неусыпное имел попечение о человечестве, самим Богом ему вверенном».⁶ Нарушение «системы» или «ключа» монархического правления приводит к потрясениям, подобным французской революции. Думается, что даже столь робкий намек на то, что монархия может «потерять равновесие», вряд ли понравился верховной власти. Так же осторожно затрагивал Щегорин вопрос о крепостном праве. Утверждая, хотя и необоснованно, что земледельцы в Китае совершенно довольны своим положением и не стремятся в города, он отмечает, что в России «это затруднительно при наличии господских крестьян». Дальнейшее развитие эта мысль в работах иркутского купца не получила.

Много места уделено в записке чисто практическим проблемам кяхтинского торга. Он подчеркивал большую значимость его для китайской стороны. Российские товары из Кяхты продавались в Пекине по пятикратной цене, что, по его мнению, говорило о большом спросе на них в Китае. В этой связи он вновь возвращался к вопросу о целесообразности восстановления караванной торговли, но уже на частной основе. Ряд предложений касались реорганизации кяхтинской торговли, он предлагал ужесточить контроль за производством торговли, соблюдать дисциплину и коммерческую тайну, ввести институт комиссионеров, принять новый таможенный тариф.

Записка Щегорина встретила довольно прохладное отношение в правительственных кругах. К этому времени ни Шелихова, ни Екатерины II в живых уже не было. Новый император в предложения иркутянина вникать не стал, поручив их рассмотрение Государственному Совету. Последний же, продержав бумаги Щегорина более года, нашел их, в конце концов «неудобоисполнительными». Более того, обвинив во вмешательстве в дела государственного правления, царские сановники вообще усомнились в его авторстве, считая, что эти проекты «суть токмо произведения разгоряченного воображения и, как видится, сочинены не им, Щегориным, но каким ни есть книгочеем, начитавшимся таких сочинений, кои содержат в себе одну умственную теорию, на самом деле неудобоисполнительную».¹⁰ Более лестную оценку трудам Щегорина трудно вообразить. Нужно помнить, что он получил только домашнее образование и, как писал в одном из посланий, не изучал ничего, «кроме русской грамоты, ни риторики, ни философии, ни богословии, ведущей к красноречию, в гимназиях я не обучался».¹¹

Итак, первые опыты Щегорина не получили поддержки правительства. Но это не означало, что его труды были напрасны. Не прошло и полгода, как в марте 1800 г. были высочайше утверждены «Положение о торговле в Кяхте» и новый таможенный тариф. В них получили реализацию многие предложения иркутского реформатора, в том числе усилен контроль государства, более строго регламентировался порядок торговли, наблюдение за которым возлагалось на комиссионеров, новый тариф стимулировал развитие русского экспорта и ограждал отечественную промышленность oт иностранной конкуренции. А в постановлении Сената от 1 января 1807 т. «О даровании купечеству новых выгод, отличиях, преимуществ и новых способах к распространению и усилению торговых предприятий» было высказано пожелание, чтобы российское купечество впредь производило свой торг компаниями, особенно во внешней торговле.

Как бы то ни было, Щегорин был вполне удовлетворен частичной реализацией своих предложений, и в последующих записках и проектах сосредоточил внимание на политических моментах. В 1802 г. он представляет молодому императору Александру I «Записку о системе китайского правления» и картину под названием «Природа и план монархического правления» с приложением некоторых статей. В первые годы своего правления Александр был не чужд реформаторского духа, поэтому благосклонно принял эти бумаги. Более того, Щегорину было предложено представить все картины и планы, в эту систему входящие. Вся работа была засекречена, на подготовку ее выделены некоторые средства, а курирование со стороны правительства возлагалось на Д. П. Трощинского. Щегорин серьезно отнесся к поручению монарха, считая его главным делом своей жизни. К этому времен ион полностью забросил коммерческие занятии. Ради новой деятельности покинул Иркутск и поселился в столице, все еще надеясь, что его знания будут востребованы, и он, тем самым, исполнит свой долг гражданина и патриота. С 1797 г. Щегорин значился в обывательской книге Иркутска, как выбывший из третьей гильдии в мещане, а по списку 1816 г. показан в отлучке. Пребывание его в Петербурге, возможно, объясняется еще и тем, что он был в числе противников административного произвола иркутского гражданского губернатора Н. И. Трескина. Известно, что сибирский генерал–губернатор И. Б. Пестель пытался через Сенат подвергнуть Щегорина преследованию за то, что он осмелился подать жалобу на губернское правительство по гражданскому делу. Род Щегориных долго еще был известен в Иркутске. В «Иркутской летописи» под 1855 годом зафиксирован факт кончины мещанина Петра Матвеевича Щегорина, имевшего от рождения более ста лет.

После отставки Трещинского интерес к миссии Щегорина упал, его начали передавать от одного сановника к другому, ни в чем не помогая, «а с тем и дело его в продолжении работ картин и планов, коих числом 74, остановилось». О петербургском периоде жизни нашего героя известно крайне мало, в основном с его же слов. Большое его семейство – два сына и три дочери – едва сводили концы с концами. Один из сыновей закончил Академию художеств и помогал отцу в составлении картин и планов. Жили они на Васильевском острове недалеко от Галерной гавани. Во время одного из наводнений чудом остались живы. Отчаявшись добиться компенсации за свои труды, Щегорин в прошении 1832 г. подводил неутешительный итог своей жизни: «имущество его все погибло, изложения, планы и картины одни испортило, а другие разнесло; одним словом: он расстроен, разорен, уничтожен, в долгах, состарился и среди ужасов нищеты, уповает на единое только монаршее Ваше возрение и милости».¹²

Между тем, все эти годы не прекращал он подвижнического труда. Хотя не раз возникали у него соблазны опубликовать некоторые известные ему секреты, полученные в Китае, или продать за границу, «но, видя из поручения важность государственных интересов, честь и совесть не дозволили ему сделать оного».

Всего известно около десяти различных записок и проектов иркутянина. Тематика их была самая разнообразная. В 1811 г. он представлял проект телеграфа по китайскому алфавиту. Власти не обратили на него внимания, а идеей воспользовался один англичанин, продавший через несколько лет это изобретение своему правительству за 20 тыс. фунтов стерлингов. В записке «О приращении государственных доходов», поданной в 1817 г., Щегорин ратовал за отмену монополий, за свободную торговлю, как основной «источник изобилия и дешивизны, единственное средство доведения финансов до совершенства».¹³

В связи с устройством в России военных поселений он в 1823 г. подготовил свой проект, основанный на китайском опыте и традициях. Через два года снова потревожил правительство, предложив новый способ предотвращения гибельных последствий от частых наводнений в столице. В основе его лежал проект гидрометра для контроля за уровнем воды в Неве и система оповещения. Была даже подготовлена модель гидрометра для практических испытаний.

После событий 1825 г. и воцарения Николая I Федор Щегорин вновь постарался напомнить о себе. В апреле 1826 г. на имя нового императора поступило две записки. Первая «Об учреждении тайного императорского кабинета» была копией записки 1802 т., поднесенного Александру. Вторая же «Об исторжении с корнем возникшего ныне здесь вольнодумия» заслуживает особого разговора. В ней в полной мере проявились идеализация государственного строя Китая, наивный монархизм автора, его беспомощность в социально–политических вопросах. Восстание декабристов, по мнению этого верноподданного буржуа, есть попытка горсти «беснующихся вольнодумцев», увлекшихся не столько свободой, «сколько крамольным энтузиазмом, влитым в них чуждым учением и воспитанием, и подкрепляемым извне всеми неистовыми средствами». Щегорин не видел природы декабристского движения, не понимал, что корни его не столько в идеалах, навеянных французской революцией, сколько в нерешенных вопросах российской действительности. Большой поклонник конфуцианских догм, Щегорин все политические вопросы рассматривал лишь в сфере морально–этических проявлений общества. Как человека практического склада ума, коммерсанта, его привлекал рационализм, принцип консервативной стабильности, высшего порядка, стремления к гармонии между властью и подданными, лежащие в основе учения Конфуция. Взгляды древнекитайского мыслителя, выражавшего интересы аристократии, монархизма, утверждавшего незыблемость сложившихся общественных порядков, не случайно стали официальной доктриной китайской империи. Они предъявляли высокие требования к власть имущим, закрепляли целый комплекс этических норм, которыми должны были руководствоваться правители, самые лучшие, наиболее добродетельные и способные представители общества. Именно эту систему монархического правления раннефеодального Китая Щегорин с удивительным упорством предлагал российским императорам в качестве панацеи от социальных потрясений, не замечая тех изменений, которые происходили в социально–экономической жизни страны.

Справедливо полагая, что «ни гонения, ни жестокость не выведут вольнодумство», он вновь призывает на помощь любимого Конфуция, который, по его словам, «единым только учреждением государственных обрядов, кои уничтожив все чуждые введения, вредящие духу и нравам народным, ослабили буйство, разврат, пороки, а тем и вольнодумство; а потом, единым же учреждением всеобщего учения и воспитания исторг и корень его так, что не только в духе народном, но в духе ученых и самых вельможах почитается оно совершенно безумным и, вместе, пагубным для благо общего».¹⁴

Кроме общих рассуждений в записке речь шла и о практических шагах. В частности, предлагалось учредить при дворе «дежурство сведений к императору», куда бы стекалась вся информация о крамольных действиях, все доносы. Неизвестно, как отнесся к этим предложениям Николай, читал ли он их вообще, но некоторые из шагов российского правительства разительно созвучны мыслям реформатора из Иркутска. Это и попытки опереться на народные массы в духе официальной народности, охранительный характер идеологической доктрины, создание III жандармского отделения.

Записки 1826 г. – последняя попытка Федора Щегорина привлечь высшую власть к своим проектам. Через шесть лет он вновь обращается в правительство, но уже как проситель. Останавливаясь на основных вехах своего жизненного пути, подчеркивая, что всегда предпочитал «пользе своей пользу государственную», он описывал бедственное положение семьи и просил о помощи. Интересно, что дело, в котором находится прошение Щегорина, имеет в верхней части пометку «Наисекретнейшее».

Таков был жизненный путь этого незаурядного человека, дерзнувшего указывать властям, как необходимо переустроить государственную систему и экономику России. Записки и проекты иркутянина, во многом противоречивые и спорные, являются все же определенным показателем возросшего политического сознания формирующейся российской буржуазии, стремившейся к расширению внешнеторговых связей, к более устойчивой и сбалансированной экономике. Интересны они и с точки зрения характеристики культурного уровня купеческой среды, лучших представителей которой с полным правом можно отнести к демократической интеллигенции.

Вадим Шахеров. Земля Иркутская. — №1. — 1994.

Приложение. Письмо Ф. П. Щегорина Г. И. Шелихову*

Милостивый Государь Григорий Иванович!

Один китайский купец пред минувшим закрытием торга, посредством связи его с ургинскими начальниками мне опытами доказавший во многих частях к пользе моей торговли предуведомлениями верность, открыл за самый секрет при отъезде моем из Кяхты, что Англия все способы употребляет разрушить торг в Кяхте, и весьма скрытно ото всей Европы. Она сперва вовсе лишена была надежды в оном, в рассуждении строгого запрещения богдыханом при нынешнем открытии на Кяхте не имеет торгу в Кантоне; но, наконец, великия интересы Англии убедили одного министра, который в важном доверии у богдыхана, доставить ей все выгоды коммерции, которой теперь изыскивает случай доложить хану с тем, что Россия и в самых государственных делах не постоянна, то можно ли ожидать с нею и беспрерывного торгу; а Англия предлагает Трактат в торговле вечной и обязывается довольствовать их всеми продуктами, изобилующими в России, выгоднее и самой Кяхты: почему для общей пользы их отечества нужно обратить точной торг с Англиею, а с Россиею для связи государственной вести только в оном политику.

Из слов китайца сего я приметил, что вся вообще их коммерция и большая часть министерии оным не довольны, поелику толь чрезвычайныя обнадеживании Англии кажутся им весьма подозрительными; а о следствиях успеха ея судят так: с одной стороны, и хана склонить на предложение сие весьма трудно, а з другой, что не может сделать случай министра, ослепленного интересами.

О толь важном предприятии Англии ко вреду всеобщей нашей коммерции я за нужное почел вам донести. В продчем, желая вам всякого благополучия, пребыть честь имею с истинным моим почтением и преданностию навсегда,

Ваш покорнейший слуга и приказчик Федор Щегорин

4-го мая 1793 году Иркутск.

Примечание

* Вверху помета Шелихова: «Получил в городе Каинске сего 1 июня из рук гос. Сазонова, которой приехал с Кяхты».

ЦГАДА, ф.193, оп.1, д.31/, л.1 – 1 об. Опубликовано в журнале "Земля Иркутская". — №1. — 1994.