Статья посвящена ссылке Л.Д. Троцкого в Иркутскую губернию в 1900–1902 гг. Показан процесс становления Троцкого-политика, овладение им марксистским учением, работа в качестве корреспондента газеты «Восточное обозрение». Яркие полемические статьи Троцкого, а также реферат, прочитанный им в Иркутске в 1902 г., выделили его из среды рядовых ссыльных, привлекли к нему внимание сибирских социал-демократов, что сыграло, в конечном счете, определяющую роль в его политической карьере – Троцкому был устроен побег, предоставлено место в редакции ленинской «Искры».
Как известно, Л.Д. Троцкий провел в сибирской ссылке два года. Именно здесь состоялось его партийное самоопределение, отсюда он шагнул в большую политику. Изучение этого короткого периода, следовательно, важная задача, решение которой дает своеобразный ключ к пониманию многих страниц биографии этого человека. Между тем большинство исследователей его политической биографии вообще не останавливается на этом времени, в лучшем случае, упоминают лишь о побеге, да об одном-двух расхожих фактах из его личной жизни [Волкогонов Д.А., 1992].
Настоящая статья призвана дополнить существующий пробел в отечественной историографии и показать формирование политических взглядов Троцкого в сибирский период.
Революционная юность Л.Д. Бронштейна, как известно, началась на юге России – в Николаеве. Он был одним из руководителей «Южно-Русского Союза рабочих», – нелегальной организации, занимавшейся политической пропагандой среди рабочих. Еще совсем юный Лев пробовал писать листовки, вести рабочие кружки, выпускать гектографированный журнал. Уже в 1898 г. в возрасте 18 лет он был арестован и привлечен к формальном дознанию – начало политической биографии Бронштейна было типичным и ничем непримечательным: таким путем попадали в революцию сотни недоучившихся гимназистов и студентов.
Почти два с половиной года тюрем в Николаеве, Одессе, Херсоне, и, наконец, Москве, укрепили его революционную решимость, и, в тоже время, стали началом напряженной теоретической работы. Он изучает историю массонства, основы христианского учения. От богословия прокладывает, на первый взгляд, неожиданный мостик – впервые узнает о В.И. Ленине и буквально штудирует его книгу «Развитие капитализма в России».
Приговор о высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции касался не только Бронштейна. Вместе с ним подлежали наказанию все руководящие члены «Южно-Русского Союза рабочих» – Александра Лейбовна Соколовская, Элий Лейбов Соколовский, Гирш Лейбов Соколовский, а также Шолом Абрамов Зив и Шмуйл Берков Гуревич. Бронштейн и Соколовские были приговорены к четырем годам высылки, последние двое – к трем[1].
Все шесть осужденных – евреи. Для революционного движения начала XX в. это закономерно – политика правительства в области образования, существование пресловутых черт оседлости, серьезные ограничения в предпринимательстве, военной и статской службе – все это неизбежно порождало ответную реакцию. Это прекрасно иллюстрирует статистика. Как известно, политическая ссылка – своеобразное зеркало оппозиционного движения в стране, не случайно, поэтому, по данным, например, Е. Никитиной, 22% всех политссыльных Сибири в 1900-х гг. были евреями [Никитина Е., 1927. С. 16].
О тюремном венчании Бронштейна и Соколовской упоминают многие исследователи биографии Троцкого, стремясь, вольно или невольно, придать этому факту характер некоей сенсационности. Между тем, среди революционеров, осужденных к ссылке на поселение или высылаемых административно, брак в тюрьме перед ожиданием приговора был не таким уж и редким явлением.
В ГАИО сохранилось несколько подлинников переписки Соколовской, Бронштейна с правоохранительными органами империи по поводу совместного прохождения ссылки. Еще 2 мая 1899 г. А.Л. Соколовская из Одесского тюремного замка просила министра внутренних дел, «...в случае могущей последовать ссылки, меня и жениха моего Лейба Бронштейна сослать в одно место»[2].
В свою очередь и Л. Бронштейн в марте 1900 г. из Московской пересыльной тюрьмы просит Иркутского генерал-губернатора А.Д. Горемыкина о том же: «... чтобы жена моя, политическая ссыльная Александра Лейбовна Бронштейн, урожденная Соколовская, была назначена в одно со мной место Восточной Сибири»[3].
Почерк мелкий, правильный, по сегодняшним меркам, каллиграфический. И Соколовская просит повторно, именуясь уже по мужу Бронштейн. Значит, брак был освящен где-то между 2 мая 1899 г. и 21 марта 1900-го, скорее же всего, весной 1900 г. Как известно, Александра Львовна уже владела профессией акушерки, была знакома с учением К. Маркса, активно участвовала в делах «Союза рабочих». Брак был заключен по любви, и, казалось, на долгие годы.
После продолжительной должностной переписки столичных и восточносибирских охранных ведомств разрешение о совместном пребывании было получено. Местом отбывания наказания Бронштейнов определено селение Усть-Кутское Киренского уезда Иркутской губернии[4].
Летом 1900 г. Бронштейн и его сопроцессники прибыли сначала в Иркутск, а затем в Александровскую пересыльную тюрьму, что в 60-ти верстах от города. «Пересылка» состояла из нескольких деревянных бараков, обнесенных общим забором. Здесь надо было ждать отправки дальше на север. Из партий ссыльных составлялись этапы в десятки, а то и сотни человек. Порой между отправкой проходило несколько месяцев. Но Бронштейнам все-таки повезло: уже в июле партию отправили на паузках вниз по Лене. Красота великой сибирской реки и возможность впервые за многие месяцы быть рядом друг с другом на время заслонили для Бронштейна и Соколовской мрачную перспективу ссыльной жизни. О предстоящих четырех годах пребывания в таежной глуши, нужде и каждодневной борьбе за существование просто не хотелось думать. Одно из писем к Александре Львовне, написанное незадолго до отправки по этапу, прекрасно передает чувства Бронштейна: «... мы там будем вместе! Как олимпийские боги! Всегда-всегда неразлучно вместе! Сколько раз я уже повторяю это, и все-таки хочется повторять и повторять...» [Волкогонов Д.А., 1992. С. 42].
Через три недели путешествия рекой паузок с политическими ссыльными был уже в Усть-Кутском. Местный исправник незамедлительно телеграфировал в Иркутск: «...Лейба Бронштейн и Александра Соколовская прибыли в село Усть-Кутское 2 августа, где и подчинены гласному надзору»[5].
Началась ссылка. Трудности быта, бесконечные «ссыльные истории», отсутствие каких-либо денежных средств по-прежнему не страшат Бронштейна: «...книги и личные отношения поглощали меня», – вспоминал Лев Давидович в своей автобиографии [Троцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 131.]
Ссылка для него становится временем политического самоопределения. Совершенно очевидно, что до этого периода Бронштейн не был марксистом. Стоит только проанализировать отдельные положения Устава «Южно-Русского Союза рабочих», и можно убедиться в том, что лица, его составлявшие, были, скорее, романтическими заговорщиками, нежели марксистами. Например, члены организации обязывались бороться по принципу «один за всех и все за одного», а тот, кто «проговорится о существовании Союза постороннему лицу», считался изменником [Освободительное движение, 1991. С. 384].
К пониманию марксизма Бронштейн, как и многие социал-демократы, приходит не сразу. Первое знакомство с теорией Маркса во время тюремной отсидки 1897–1900 гг., в ссылке уступило место напряженному осмыслению накопленных знаний, политическому, а во многом и партийному, самоопределению.
Путь Бронштейна к марксизму типичен для многих интеллигентов-разночинцев – через отрицание народничества, критику необходимости и неизбежности террора эсеров, понимание узости идей анархизма – к восприятию теории революционного свержения капитализма. Через много лет, пройдя уже советскую ссылку, находясь в изгнании, Троцкий сравнит Россию того времени с «огромной лабораторией общественной идеологии». Добавим при этом, что заметное место в этой лаборатории занимал анархизм, с разновидностью которого – теорией «рабочего заговора» Махайского – верхоленские ссыльные познакомились одними из первых в России.
Уже осенью 1900 г. здесь получила распространение книга В.К. Махайского под названием «Умственный рабочий». Будучи в ссылке в Вилюйске Якутской области, Махайский создал собственное учение анаpхизма, получившее затем название «махаевщины» или «теории рабочего заговора». Состоящая из трех объемных тетрадок эта книга переписывалась во многих колониях, и попала в Верхоленск, очевидно, с очередной партией политических ссыльных.
Работу В.К. Махайского читал и Бронштейн. Все три тетради книги были им тщательно проштудированы. Понравилась только первая, в которой автор разоблачал оппортунизм немецких социал-демократов. Две же других, особенно третья, излагавшая, собственно говоря, теорию Махайского, показалась Троцкому откровенно слабой. Здесь все логично: еще в тюрьме читавший «Развитие капитализма…» Ленина, он скептически воспринял положение Махайского о том, что пролетариат способен самостоятельно выработать свою теорию и организацию. «Серьезной прививкой против анархизма», – назвал Бронштейн впоследствии эту книгу [Троцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 135].
В самом начале века в сибирских колониях политических ссыльных было еще мало представителей партии эсеров: «революционная волна» в стране едва поднималась, политическим террором занимались одиночки. Однако последние события в России породили в колониях ссыльных настоящие теоретические дискуссии. На этот раз речь шла о терроре как тактике политической борьбы.
Каким было отношение Бронштейна к революционному террору? «После единичных колебаний, – напишет он в 1929 г., – марксистская часть ссылки высказалась против терроризма. Химия взрывчатых веществ не может заменить массы, говорили мы. Одиночки сгорят в героической борьбе, не подняв на ноги рабочий класс. Наше дело – не убийство царских министров, а революционное низвержение царизма» [Троцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 137].
Вполне определенная и ясно выраженная позиция. Но соответствует ли она взглядам молодого Бронштейна? По всей видимости, его представления о терроре в начале века и через 20 лет имели существенные отличия. Все не так просто. Неслучайно, в 1922 г. в статье о А.А. Блоке, он напишет: «Революция, применяющая страшный меч террора, сурово оберегает это свое государственное право...». Здесь по существу, Лев Давидович оправдывает необходимость и неизбежность революционного насилия, а, значит, и неизбежность террора в принципе.
Напряженная теоретическая работа требовала практического выхода. В России это было вполне осуществимо: любой студент мог проверить свои теоретические изыски на практике – агитируя в пролетарской среде, составляя воззвания, оформляя требования бастующих рабочих. Но как проверить свои знания в Верхоленской ссылке, где капиталистические отношения едва-едва пробивали себе дорогу? Выход был, пожалуй, только один – журналистика. Для острого, жаждущего кипучей деятельности ума Бронштейна журналистика, а чуть позже и литературная критика, стали настоящим спасением. Именно поэтому он начинает активно писать в газету «Восточное обозрение».
«Восточное обозрение» пользовалась известностью далеко за пределами Сибири и считалась одной из лучших провинциальных газет. Она была основана в Петербурге еще в 1882 г. Н.М. Ядринцевым. Позже газета обосновалась в Иркутске и быстро сумела найти здесь читателя и, конечно же, своего журналиста. С газетой активно сотрудничало ни одно поколение политических ссыльных. Это, прежде всего, народники – Е.К. Брешковская, В.С. Ефремов, П.Г. Зайчневский, Д.А. Клеменц, С.Ф. Ковалик, Ф.Я. Кон, И.И. Майнов, М.А. Натансон, А.В. Прибылев, В.С. Свитыч, М.И. Фундаминский, Н.А. Чарушин, С.В. Ястрембский и многие другие. В начале XX в. в газету начали писать и ссыльные «новой волны» – социал-демократы и эсеры: М.К. Ветошкин, Л.Б. Красин, Д.И. Кутузов-Илимский, В.Е. Мандельберг, С.И. Мицкевич, П.Ю. Перкон, М.В. Ромм, И.А. Теодорович. Нередко страницы «Восточного обозрения» превращались в легальную трибуну для политических дискуссий. Так было, например, со статьей Красина «Судьбы капитализма в Сибири», опубликованной в 1896 г. и вызвавшей многочисленные отклики и самое широкое обсуждение.
Для политических ссыльных газета была и легальной трибуной, и, пожалуй, единственным местом, где можно было заявить о себе, проверить свои теоретические концепции. Именно это и привлекло сюда Бронштейна. С осени 1900 г. он становится постоянным корреспондентом газеты.
Удивительно, но Бронштейн-журналист – неожиданно многолик. Казалось бы, начинающий марксист должен писать только «дышащие праведным гневом социального обличения» строки о нужде рабочего класса и эзоповым языком звать на революционные баррикады. Однако Лев Давидович – богаче. Он предстает перед нами и как рядовой корреспондент, и как полный сарказма фельетонист-сатирик, и как талантливый литературный критик-публицист, и, наконец, что уж совсем неожиданно, как философ-диалектик.
Абсолютное большинство своих статей и корреспонденций Бронштейн подписывает «Антид Ото». В переводе на русский это соответствует понятию «противоядие». Выбор столь странного псевдонима (ни какой-нибудь там «Ленский», «Сибиряков», «Ангарский», «Илимский», или подобный «географический», чем нередко грешили соратники по партии), через 30 лет Лев Давидович объясняет почти случайностью: «раскрыл наудачу итальянский словарь – выпало слово antidoto – и в течение долгих лет я подписывал свои статьи Антид Ото, разъясняя в шутку друзьям, что хочу вводить марксистское противоядие в легальную печать» [Троцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 133].
На наш взгляд, выбор такого неожиданного псевдонима, в известной степени, закономерен. Именно в сибирской ссылке стала проявляться яркая индивидуальность Троцкого, которому все обычное казалось стандартным, а значит, неприемлемым. Уже псевдонимом он подчеркивает свою исключительность. Впрочем, справедливости ради, надо констатировать, что Троцкий здесь, увы, выступает всего лишь с претензией на оригинальность. Достаточно просмотреть десяток-другой номеров «Восточного обозрения», и можно без труда найти еще несколько подобных проявлений самолюбования: «Ego», «Nota Bene», «Инкогнито», «Фауст», «Эльф», «Август»... Что поделать, «Восточное обозрение» была все-таки провинциальной газетой.
О чем пишет Бронштейн в своих корреспонденциях? Практически обо всем. Вот, например, призыв молодых крестьян села Усть-Кутского на военную службу. Автор констатирует положительное, казалось бы, явление – медкомиссия «по здоровью» не забраковала ни одного призывника. Но корреспондент иначе истолковывает это. Он выносит свое предположение: в действительности, сибирская медицина так плоха, что в обществе господствует закон естественного отбора. Условия закаляют человека. Относительно здоровый состав людей призывного возраста окупает непомерно высокую смертность детей и подростков. «Впрочем, – замечает под конец статьи автор, – я давно уже переступил границы скромной роли корреспондента»[6].
Корреспондента-Бронштейна, призванного беспристрастно фиксировать и передавать те или иные события местной жизни неизменно подменяет Бронштейн-обличитель. Нередко при этом чувство меры и художественного вкуса изменяет Льву Давидовичу, а его обличения попахивают дешевым социальным морализмом. Например, появление в продаже народного отрывного календаря, изданного Сытиным, вызывает в душе Бронштейна настоящую праведную бурю. Сам же невинный календарь он называет «лицемерно-пакостным» (не правда ли, так похоже на политический ярлык в духе предстоящего Пролеткульта), издеваясь над его «всеядностью». «Здесь тебе и “любовь”, и “черти” оптом, и цветы – пошлость и неприкрытое невежество». И тут же следует обращение к образованным людям – разве в этом их предназначение, разве так они должны просвещать народ?![7]
Гораздо интереснее, чем корреспондент на страницах газеты предстает перед нами Бронштейн литературный критик. В его работах уже видны задатки будущего одаренного писателя-публициста. С уверенностью можно сказать, что автор изданных позднее работ о русской революции, пролетарской культуре и партийности в литературе, формировался как критик именно здесь, в сибирской ссылке.
Большинство статей Бронштейна-критика посвящены необычайно острой для русской интеллигенции начала XX в. теме – политики и искусства. В своих работах Лев Давидович пытается обосновать главное – преимущество классового подхода в искусстве над общечеловеческим. И это, надо сказать, ему убедительно удается.
Возьмем хотя бы статью Бронштейна о пьесе некоего драматурга Федорова «Старый дом». В центре произведения – последние дни угасающего дворянского рода. Потомственный дворянин не унаследовал от своих предков стремления к накоплению материальных благ, он внешне инертен, занят поиском ответов на «вечные» вопросы. Такой человек при столкновении с жесткой реальной жизнью беспомощен. Владимир Львович, по мнению автора, олицетворяет закономерный итог существования большей части дворянства, не пожелавшего идти в ногу со временем. В конце пьесы жена героя уходит от него к управляющему имением и это воспринимается им как финал всей жизни.
Почему Троцкий взялся за рецензию этой банальщины? Ответ на вопрос, на первый взгляд, неожиданен: Лев Давидович, оказывается, углядел в пьесе Федорова «неталантливое подражание символизму и символистам»[8].
Для исследователя биографии этого будущего бескомпромиссного, а часто и жестокого председателя Реввоенсвета примечателен и необычен уже сам факт интереса к «чистому искусству». Оказывается, его отношение к символизму – резко отрицательное, и это, в принципе, можно было бы предугадать. Однако, и это неожиданно, критик далек от огульных обвинений. На страницах «Восточного обозрения» автор в цикле статей, объединенных единым названием «Письма постороннего человека», пытается разобраться в истоках этого явления.
Он совершенно справедливо замечает, что символизм не выдуман кем-то конкретно, художественная литература уже по природе своей символична, и «символизм, как прием искусства, служащий для выявления основных типов в хаосе жизненных звуков, необходим, и потому законен». Оказывается, Бронштейн выступает только против тех «профессионалов искусства», у которых символизм становится самодовлеющей целью, поправ и «гражданские интересы», и «бедный здравый смысл, и даже отечественную грамматику».
Нетрудно заметить, что именно через критику символизма утверждает Л.Д. Троцкий необходимость принципа партийности в литературе. Для него искусство должно обязательно участвовать в борьбе за революционное обновление мира. В этом восприятии Лев Давидович удивительно похож на Ленина, делившего, как известно, литературу на две части – пролетарскую, а, значит, имеющую право существовать, «нужную народу» и буржуазную, следовательно, чуждую марксизму и вредную.
В Сибирской ссылке Бронштейн с точки зрения материализма Маркса пытался рассматривать и «вечные» вопросы, считая, что в различных общественно-экономических формациях человек любит, стремится к дружбе, боится смерти по-разному, в зависимости ... от способа производства материальных благ. Здесь Лев Давидович опять же плакатно ортодоксален. Судите сами: «...как дерево через корни питает свои цветы и плоды соками почвы, так личность находит питание для своих чувств и мыслей, хотя бы и самых “высоких”, в экономическом фундаменте общества» [Tроцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 133].
Разрабатывая тему политики и искусства Бронштейн закономерно приходит к осмыслению очень важного для него самого вопроса – роли личности в историческом процессе. Он обращается к анализу необычайно модной тогда философии Фридриха Ницше, посвятив ей специальную статью «Кое-что о философии «сверхчеловека».
Казалось бы, собственный яркий индивидуализм, стремление к неповторимости, вольно или невольно должны привести Льва Давидовича в ряды сторонников теории Ницше. Однако этого не происходит: Бронштейн не только не видит в этой теории ничего оригинального, но и безоговорочно осуждает ее, считая, что Ницше не справился с главной задачей – не сумел до конца обосновать, кто же должен относить себя к «касте господ», а кто к «обществу обыкновенных людей». «Ницшеанцы, отрицая правовые и этические нормы буржуазного общества, ничего не имеют против тех удобств, которые создаются его материальной организацией. И вся их мораль сводится к праву пользоваться этими благами»[9].
Говоря о Бронштейне-критике нельзя не отдать должного широте его интересов. На страницах «Восточного обозрения» он публикует статьи о творчестве Герцена и Ибсена, Горького и Писарева, Мопасана и Гоголя, Добролюбова и Гауптмана. Большинство его критических работ отличает такая яркая полемичность, что невольно создается впечатление, не ищет ли автор специально повода, с кем бы схватиться, скрестить перья. Нужно сказать, что подобный стиль был присущ и более поздним и зрелым публицистическим работам Троцкого [Троцкий Л.Д. Литература, 1991].
Корреспонденции в «Восточное обозрение» конечно же не могли удовлетворить у Л.Д. Бронштейна жажды революционной деятельности. Он постоянно ищет контакты с ссыльными, меняет, насколько это возможно, места пребывания, пытается найти единомышленников. После Усть-Кутского, где помимо него было два политссыльных – портной и сапожник, Лев Давидович ненадолго переезжает в село Нижне-Илимское. Формальным поводом к переезду служит беременность жены, которой «в виду отсутствия врача в Усть-Кутском с 1 февраля 1901 г. разрешается двухмесячная отлучка для родов» в Нижне-Илимское[10].
Политических ссыльных в городе Илимске и селе Нижне-Илимском было также немного. В своих воспоминаниях Бронштейн называет В.Д. Ульриха, «социал-демократа умеренного толка» и А.Н. Винокурова, занимавшего должность фельдшера. Кроме этого врачом района был Д.Д. Калинников, всячески помогавший «политикам». Однако здесь, в отличие от Усть-Кутского, Лев Давидович мог найти работу: с помощью друзей ему удалось устроиться конторщиком к купцу Я.А. Черных.
«Это был могущественный торговый феодал, – напишет о нем Троцкий в автобиографии. – Многие тысячи подвластных ему тунгусов он называл “мои тунгусишки”. Подписать свою фамилию он не умел, и ставил крест. Жил скупо и скудно целый год, и прокучивал десятки тысяч на нижегородской ярмарке» [Троцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 132].
Впрочем, торговым служащим Бронштейн оказался нерадивым: записав один фунт краски-медянки как пуд, он вынужден был через полтора месяца взять расчет, а проще говоря, был уволен.
Материальное положение семьи весной 1902 г. оказалось столь плачевным, что Льву Давидовичу пришлось обратиться с прошением к генерал-губернатору. Зная невероятно обостренное самолюбие молодого Бронштейна, можно без труда представить, как нелегко дались ему эти строки: «Вследствие отсутствия доступных мне занятий на месте ссылки – селе Усть-Кут, Киренского уезда, – я лишен возможности проживать здесь с женой и ребенком на одной казенной субсидии; посему честь имею покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство, разрешить мне переехать на жительство в село Знаменское Верхоленского уезда, где я надеюсь иметь какую-нибудь работу, и где содержание, совместное с семьей брата моей жены (Ильи Лейбова Соколовского), будет обходиться несравненно дешевле»[11].
«Покорнейшее прошение» не было удовлетворено и во второй половине 1902 г. Лев Давидович с женой и годовалой дочерью Зинаидой перебрался назад в Усть-Кут, а затем, после непродолжительного срока, переехал в город Верхоленск.
Это был уже административный центр обширного региона, где существовали не только предприятия местной промышленности, но и почтово-телеграфная контора, 5 лавок, 2 питейных заведения, а также казначейство, лесничество и полицейское управление, но, главное, была относительно крупная колония политических ссыльных. Еще в 1887 г. здесь отбывали наказание не менее 10 осужденных, а в 1901 г. их было уже около двадцати, в том числе, И.С. Антокольский, А.В. Гедеоновский, К.О. Коценцкий, А.М. Лежава, С.А. Плихтовский, Р.А. Тетрюмова и другие.
В своих воспоминаниях, относящихся к Верхоленску, Л.Д. Бронштейн называет имя и М.Г. Горвиц-Валецкого, ссыльного революционера, члена ППС, одного из будущих руководителей компартии Польши, расстрелянного в СССР в 1937 г. Именно от него он узнал впервые о Ю. Пилсудском. Молодого Троцкого поразила история дерзкого побега Пилсудского из Петропавловской крепости, и, по всей видимости, именно с этого времени, Лев Давидович начинает серьезно обдумывать план своего бегства из ссылки.
Город Верхоленск имел своеобразное и геополитическое положение. Через него проходил «великий водный путь ссылки», здесь встречались окончившие свой срок, возвращавшиеся в Россию и новые партии. Благодаря этому политические ссыльные имели возможность не только видеться и обмениваться последними известиями, но и дискутировать, обсуждать характер, перспективы и стратегию движения. Использовал эту возможность, конечно же, и Л.Д. Бронштейн.
С кем из ссыльных встречался Лев Давидович в этот период? Известны имена лишь немногих. Тот же М.Г. Горвиц-Валецкий, выступавший с докладом о партийных группах в Польше. Троцкий вспоминает о «жестоких прениях по этому поводу». В Качуге он познакомился с Ф.Э. Дзержинским, осужденным за принадлежность к СДКПиЛ. Ночью, при свете костра на берегу Лены будущий «рыцарь революции» читал свою поэму. Стихи показались Троцкому наивными и слабыми, а вот сам юноша, его лицо и голос, запомнились своей одухотворенностью. Здесь же Троцкий встречает М.С. Урицкого, проходившего дальше с якутской партией политических ссыльных, вспоминает о длинных спорах с Сухановым по поводу субъективного элемента в истории [Троцкий Л.Д. Воспоминания, 1923. С. 93]. В Верхоленске он знакомится и с А.М. Лежавой, сосланным сюда еще в 1896 г. по делу типографии «Народного права». «Господствующей темой наших споров и дебатов были вопросы народничества и марксизма» – запишет затем Лежава в своей автобиографии [Деятели СССР, 1989. Ст. 300].
К 1902 г. споры и стихийные дискуссии с товарищами по ссылке получили у Бронштейна вполне логичное завершение – он взялся за написание теоретического реферата. В стране чувствовался революционный подъем, шло разрозненное и еще во многом не осознанное оформление российского радикального социалистического движения. Стремление найти свое место в этих процессах и послужило толчком к решению взяться за перо.
Этот реферат – пожалуй, первая политическая работа Льва Давидовича, написанная им уже с марксистских позиций. Примечательно то, что его самый ранний литературный опыт был также связан с учением К. Маркса. В 1897 г. Троцкий попытался «публично разгромить марксизм». Статья, в которой было много эпиграфов, цитат и «злого яда», так и не была издана. Как вспоминал много позже автор, «никто от этого не потерял» [Волкогонов Д. A., 1990. С. 38].
Между двумя работами – 5 лет. Именно столько потребовалось Бронштейну для усвоения этой теории. Срок немалый, что свидетельствует о кропотливом и напряженном умственном труде. Однако теоретические выкладки требовали незамедлительной проверки. Для этого только лишь трибуна «Восточного обозрения» уже не годилась. Нужна была «живая» аудитория, апробация собственных умозаключений среди оппонентов и единомышленников. И Троцкий решает ехать в Иркутск.
Дело политического надзора было организовано столь добротно, что мы достаточно точно можем установить дату отъезда Бронштейна из Верхоленска в Иркутск – 23 февраля 1902 г. За день до этого уездным исправником было выдано проходное свидетельство: «Дано сие состоящему под гласным надзором полиции административно-ссыльному Лейбе Давидову Бронштейну в том, что согласно разрешения Иркутского губернского управления от 20 февраля с.г., ему разрешается проезд в город Иркутск на один день, куда он должен следовать неуклонно и нигде во время пути не останавливаться без особо уважительных причин и обязан в последнем случае заявлять об этом местной полицейской власти для наложения на свидетельстве подписи»[12].
Л.Д. Бронштейн подчинился закону беспрекословно – по прибытии к месту проезда, как того требовало проходное свидетельство, он явился в полицейский участок и засвидетельствовал: «Прибыл в Иркутск 3 марта вечером. Остановился по Благовещенской улице... Правила о поднадзорных мне известны»[13].
С кем встречался Лев Давидович в городе? В своих воспоминаниях, помимо В.С. Ефремова, он называет еще несколько фамилий иркутских ссыльных. Это прежде всего М.А. и В.И. Натансоны, К.К. Бауэр, В.К. Махайский и И.И. Попов. Бронштейн был «очень обласкан» Натансонами, довольно близко сошелся с Марком Андреевичем. Их товарищеские отношения, впрочем, были быстро прерваны. Поводом к разрыву послужили разногласия программного характера: «Принципиальные споры приняли сразу чрезвычайную остроту и каким-то острым клином врезались в мои отношения с Натансоном», – напишет позднее об этом Бронштейн [Троцкий Л.Д. Воспоминания, 1923. С. 93].
В Иркутске Бронштейн знакомится и с К.К. Бауэром, одним из известнейших тогда «легальных марксистов», соратником П.Б. Струве. Льва Давидовича поразила его глубочайшая теоретическая образованность и умение дискутировать с любым оппонентом. В один из вечеров, он стал свидетелем интересного спора Бауэра и Махайского. Последний несокрушимо и неизменно лишь повторял основные постулаты своей теории «рабочего заговора» в ответ на блестящую «гибкую эклектику Бауэра».
Несмотря на, казалось бы, всеобъемлющую деятельность политического сыска империи, документальных источников о реферате Л.Д. Бронштейна в Иркутске не сохранилось. Известно лишь, что доклад был прочитан в доме М.А. Цукасовой (урожденной Новомейской). Мария Абрамовна была, своего рода, достопримечательностью города. Она олицетворяла собой тип женщины-общественной деятельницы, была при этом близка и к легальным социал-демократам, и к либеральствующим кадетам, и к старым народникам. Недаром квартира М.М. и М.А. Цукасовых именовалась «салоном»: здесь слушали всех, кто способен был сказать смело и интересно о политике правительства, раскритиковать местное чиновничество.
Доклад Бронштейном был прочитан блестяще. Уже тогда проявились его великолепные ораторские качества. Народоволец Н.Н. Фрейлих в 1903 г. рассказал об этом докладе Е.М. Ярославскому, который, хотя и не присутствовал при этом, но «войдя в образ», так написал об этом, когда потребовалось: «...перед нами был глубочайше преданный революции человек, выросший для роли трибуна, с остро отточенным и гибким, как сталь, языком, разящим противников, и пером, пригоршнями художественных перлов рассыпающим богатство мысли» [Ярославский Ем., 1923. С. 113].
В велеричивых строках Ярославского, конечно же, больше политического угодничества, чем правды. Однако, ораторский талант, умение владеть любой аудиторией у Троцкого, действительно, имелись.
Доклад Бронштейна достиг своей цели и сыграл в судьбе Льва Давидовича огромную и во многом определяющую роль. Главный итог реферата для него самого состоял в том, что он – по существу рядовой политический ссыльный – был замечен активной частью социал-демократии города. Имя молодого Бронштейна, до той поры связывавшееся немногими лишь с литературой и корреспонденциями в «Восточном обозрении», быстро приобрело известность в провинциальном Иркутске.
Наверное, именно с этого собрания и началась общероссийская карьера Бронштейна. Его выделили из общей массы, на него обратили внимание. Члены Сибирского социал-демократического Союза поручили ему составить несколько популярных воззваний для местных рабочих. От них же он впервые получил книгу В.И. Ленина «Что делать?» и несколько отдельных номеров перепечатанной в Томске газеты «Искра» [Троцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 137].
По всей видимости, именно в Иркутске Троцкому предложили бежать из сибирской ссылки в Россию, а затем и за границу. Статьи в «Восточном обозрении», реферат, ходивший по рукам в Верхоленске, и, наконец, доклад в Иркутске – все это свидетельствовало о недюжинных способностях, политической зрелости, энергии и стремлении работать молодого Бронштейна. Такие люди были особенно нужны социал-демократам, и Льву Давидовичу организовали побег, указав явку сначала в Самару к Г.М. Кржижановскому, а затем – в Лондон к В.И. Ленину.
Н.Н. Баранский, один из руководителей и организаторов Сибирского социал-демократического Союза, в своих воспоминаниях, касаясь связей с политическими ссыльными, конкретно не пишет о Бронштейне, хотя приводит любопытную для нас деталь. «Каждого дельного работника, – вспоминает он, – мы сами тянули из ссылки, насколько, конечно, нам позволяли наши средства, причем не забывали, признаться, и интересов собственной организации: обыкновенно за устройство побега предлагалось отработать хоть два-три месяца у нас в Сибири. Эта «отработочная» система не только пополняла наши силы, но и была весьма важной формой связи с общерусским движением» [Баранский Н., 1923. С. 24].
Следовательно, Союз, широко помогая ссыльным в организации побегов, как правило, делал это в обмен на хотя бы временное участие в местном движении. Партийных профессионалов всегда не хватало, особенно это ощущалось в Сибири. Бронштейн же, несмотря на незаурядные литературные способности и ораторский талант, в регионе оставлен не был. Наоборот, его очень быстро переправили в Россию. Это в какой-то мере подтверждает наше предположение о его прямом вызове из ссылки.
Три года относительного, вынужденного бездействия закончились. Бронштейн вновь чувствует себя в гуще событий, «на гребне волны». Окрыленный новыми перспективами, возможностью работать для революции, Лев Давидович возвращается в Верхоленск. Здесь он читает книгу В.И. Ленина и с удовлетворением узнает, что «те мысли и организационно-политические планы», до которых он «дорабатывался ощупью» в сибирском углу, вылились уже в определенную программу действий и в организацию. «Наболевшие вопросы нашего движения» буквально потрясают Бронштейна. Рукописные рефераты, газетные статьи и прокламации для Сибирского Союза, теоретические споры с товарищами по ссылке кажутся ему уже «маленькими и захолустными» перед лицом новой и грандиозной задачи.
Датой побега Бронштейна с места поселения следует считать 21 августа 1902 г. На следующий день, несмотря на попытки Александры Львовны скрыть факт исчезновения мужа, об этом стало известно местному исправнику. В Иркутск из Верхоленска полетела телеграмма: «Вчера самовольно отлучился Лейба Бронштейн 23 лет 2 аршина 6 половиной волосы каштановые подбородок двойной разделенный носит очки Заявлению жены Бронштейн выехал в Иркутск Исправник Людвиг»[14]. Уже 1 сентября 1902 г. фамилия Льва Давидовича была помещена в розыскной циркуляр, а значит, он был официально признан бежавшим. В случае поимки, следовательно, ему грозило увеличение срока ссылки или же каторжные работы.
Бронштейн бежал не один. «Чтобы ускорить мой побег, – писал он позднее в автобиографии, – решено было соединить две очереди в одну. Приятель-крестьянин брался вывезти из Верхоленска меня вместе с Е.Г., переводчицей Маркса. Ночью в поле он укрыл нас на телеге сеном и рогожей, как кладь» [Троцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 139].
Кто такая «Е.Г.» и почему Бронштейн в автобиографии не открывает ее фамилии? Анализ словаря членов Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, не дает результатов – сведений об осужденной революционерке с такими инициалами нет. Однако, в своей статье о первой сибирской ссылке Бронштейн называет полное имя товарища по побегу – «известная бундистка Евгения Гурвич» [Троцкий Л.Д. Воспоминания, 1923. С. 95].
Но почему же в книге, писавшейся в 1929 г., имеются лишь инициалы? Объяснение, на наш взгляд, может быть одно: на пороге 30-х годов, уже опальный и гонимый Троцкий, по всей видимости, не хотел компрометировать своим знакомством оставшихся в стране победившего пролетариата старых товарищей по революции.
Побег из сибирской ссылки интересен для нас и тем, что с ним связан выбор партийного псевдонима Бронштейна. И опять же, в этом, как и в определении псевдонима литературного, проявился яркий индивидуализм Льва Давидовича. Ведь не какой-нибудь там Сибиряков или Быстрянский, символический Каменев или Молотов, политически плакатный Правдин или Волин, а безызвестный, ни с чем и ни с кем не ассоциируемый «Троцкий», взятый, однако, не просто, а по фамилии тюремного надзирателя. Собственноручно вписав в чистый паспортный бланк эту фамилию, Бронштейн для абсолютного большинства современников перестал существовать. Отныне и до конца своей жизни Лев Давидович будет носить фамилию Троцкого.
Сам побег был настолько хорошо подготовлен, что показался беглецу делом почти обыденным, лишенным столь привлекательной для него революционной романтики. Уверенный, в том, что его еще не скоро хватятся на месте поселения, Лев Давидович бесстрашно прибыл в Иркутск, сел в поезд, куда местные социал-демократы предусмотрительно «доставили чемодан с крахмальным бельем, галстуком и прочими атрибутами цивилизации» и, читая томик бессмертных творений Гомера, отправился навстречу своей судьбе [Троцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 139].
Троцкий ехал в Самару. Этот город был своеобразным «ситом» для бежавших из Сибири политических ссыльных: практически каждый социал-демократ «просеивался» Кржижановским, большая часть уезжала в Россию, меньшая – наиболее опытные и преданные делу революционеры – на короткое время оставались и становились агентами «Искры». Здесь Троцкого с нетерпением ждали, заранее определив круг будущих профессиональных обязанностей. Лев Давидович находился еще в дороге, а ему уже был дан новый партийный псевдоним – «Перо». Выбор столь нетрадиционного псевдонима показателен. Во-первых, это свидетельство признания литературных заслуг Троцкого и еще одно доказательство знакомства Кржижановского с его статьями в «Восточном обозрении». Во-вторых, «Перо» – как нельзя точно определяло и область использования Льва Давидовича после побега – корреспонденции с мест в заграничную «Искру».
Дальнейшее – известно. В начале октября Лев Давидович с помощью эсера-гимназиста перешел австрийскую границу у Каменец-Подольска, затем через Вену и Париж попал в Лондон к Ленину. Открывая дверь Троцкому, Надежда Константиновна объявила: «Приехало Перо» [Троцкий Л.Д. Моя жизнь, 1990. С. 145].
Как видим, период сибирской ссылки стал определяющим в политической жизни Л.Д. Троцкого. Именно здесь Лев Давидович стал подлинным марксистом, сделав теорию классовой борьбы пролетариата программой на всю свою жизнь. Именно в сибирской ссылке Бронштейн начал впервые серьезно заниматься литературным трудом, овладел азами искусства партийной полемики. Блестящие корреспонденции в «Восточное обозрение», его понимание стратегических задач, стоящих перед социал-демократией России и рабочим движением, привлекли к нему внимание руководящих работников РСДРП, открыли дорогу к вершинам государственной и партийной власти.
[1] ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. л. 22.
[2] ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 22.
[3] Там же. Л. 36.
[4] Там же. Л. 46 об.
[5] ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 60.
[6] Восточное обозрение. 1901. № 12.
[7] Восточное обозрение. 1901. № 19.
[8] Восточное обозрение. 1901. № 19.
[9] Восточное обозрение. 1901. № 10.
[10] ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 76.
[11] ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 97.
[12] ГАИО. Ф. 91. Оп. 1. Д. 2463 А. Л. 8.
[13] Там же. Л. 2 а.
[14] ГАИО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 2463 а. Л. 3.
Энциклопедии городов | Энциклопедии районов | Эти дни в истории | Все карты | Всё видео | Авторы Иркипедии | Источники Иркипедии | Материалы по датам создания | Кто, где и когда родился | Кто, где, и когда умер (похоронен) | Жизнь и деятельность связана с этими местами | Кто и где учился | Представители профессий | Кто какими наградами, титулами и званиями обладает | Кто и где работал | Кто и чем руководил | Представители отдельных категорий людей
