Ступени собственного возвышения. Из книги «Диалоги о Сибири» // Сапронов Г. «Иркутск. Бег времени»

Сапронов Геннадий Константинович (10 мая 1952, Черемхово – 14 июля 2009, Иркутск), журналист, издатель, член Ассоциации книгоиздателей России. Автор пуб­лицистических статей и очерков.

Беседа доцента кафедры истории архитектуры Иркутского политехнического института Валерия Щербина и журналиста Геннадия Сапронова

Когда начинаешь говорить с Валерием Трофимовичем Щерби­ным о старом ли Иркутске, современных ли городских пост­ройках, то невозможно не обратить внимание, как незримо ме­няется он, превращаясь из внешне застенчивого и не слишком-то слово­охотливого человека в страстного, глубоко увлеченного, убежденного в своем мнении собеседника.

Валерий Трофимович много и неистово работает. Помимо основного труда преподавателя вуза много делается им по сбору уникального истори­ческого материала об истории архитектуры сибирских городов и, конечно же, родного Иркутска: о нем Валерий Трофимович знает все. Покажи Щербину даже микроскопический фрагмент декора старинного строения, и он сможет удивительно точно определить, какому из иркутских домов принадлежит этот элемент, где он расположен, а также поведает не менее удивительную историю о его прошлом. И если мы говорим, что архитек­тура – один из основных составляющих элементов природной среды, окружающих человека в поселениях, то для Щербина архитектура – он сам: его ежеминутные думы, ежедневный поиск, мечты и помыслы.

— Валерий Трофимович, я не скажу для вас, конечно, ничего нового, если замечу, что пространственно-архитектурная среда как ничто другое на зем­ле в большей степени создана человеком в результате преобразований. Бес­спорно, что, созидаемая людьми, она должна быть удобна, бережно охраняе­ма и нести в себе все лучшее, что накоплено человечеством в градостроитель­ном деле. Но, к сожалению, на протяжении последних десятилетий мы все чаще наблюдаем то, как формально запланированный созидательный акт обо­рачивается невосполнимыми утратами. И этот губительный парадокс време­ни – созидай разрушения – становится у нас чуть ли не правилом. Происхо­дит это еще, может быть, и оттого, что все делаемое кажется нам обыден­ным и привычным. Как говорил Валентин Григорьевич Распутин, взгляд на род­ные места меняется не вдруг, не сразу, а постепенно, из года в год, из месяца в месяц, смещаясь с каждым разом как бы на градус. И то, что вчера казалось несовместимым, сегодня воспринимается уже почти как норма. Происходит невольное привыкание, примирение и признание того, что меняется в Сибири.

— И все же, когда смотришь на сибирские города, то видишь, что этот «градус смещения» самой мудростью древних зодчих как бы закладывался в процессе развития городов, культурного освоения края. Ответственность строителей и архитекторов прошлого перед будущим была очень высокой.

Пространственная среда сибирских городов – очень своеобразный ор­ганизм, питавшийся как бы из нескольких «рукавов». Все наши города – будь то Чита, Якутск, Улан-Удэ, Красноярск, Иркутск, Енисейск, Омск – возникали примерно в одно время, в годы интенсивного расселения и освоения Сибири. Они несли в себе культуру первых переселенцев, и ес­ли даже постройки ряда городов могли быть похожими, то планировочная канва – важнейший показатель самобытности – с учетом рельефа или функциональных особенностей была различна. Возьмем, к примеру, Кях­ту. Пограничный город, облик его, улицы служили своеобразными пропи­леями в общении Востока и Запада, и в пространственно-архитектурной среде Кяхты это взаимовлияние нашло интересное воплощение в своеоб­разной пластике кяхтинских деревянных домов. Город развивался, отражая в лице своем время. Менялось оно, менялось и все, что отражало челове­ка и его деяния. В архитектуре это было особенно заметно. Многие сибир­ские города дают нам сегодня отчетливую картину такого мерного накоп­ления материальных и духовных ценностей.

—  Особенно это заметно в сравнительно небольших районных и городских центрах. Многие годы из-за недостатка средств и сил жившие скромнее, они все же сохранили во многом свой первозданный вид, не покореженный типовы­ми новостройками, но, к сожалению, запущенный и год от года тускнеющий.

— «Градус смещения» в восприятии нашего прошлого, да и настояще­го тоже, мы должны предвидеть в наших градоустроительных делах, при­внося в наши проекты и планы немалую долю ответственности перед бу­дущими поколениями. Если мы будем строить лишь для себя, удовлетво­ряя сиюминутные наши потребности, кажущиеся сегодня нам только та­кими, мы неизбежно придем к тому, что завтра воздвигнутое нами никого не будет устраивать.

Да это и сегодня видно в облике многих городов, не говоря о тех, что возникли недавно, как говорится, с нуля.

— Фонд цивилизации, культурный фонд любого города, в первую очередь, виден в его архитектурном облике: где человек живет, в каких домах, как обустроил свое жизненное пространство, что его окружает... Это уже по­том нам открывается сам человек, его внутренний мир. А чаще всего человек и его культура находятся в прямой связи с пространственно-архитектурной средой. Взять, к примеру, жителя городского, деревенского или столичного: в одной стране живут, могут быть даже одной национальности, а вот как приедут друг к другу в гости, так как бы попадают в неудобные для себя об­стоятельства, и можно подумать, что встретились люди из разных стран, с трудом привыкающие к незнакомым обычаям и обстановке.

—  И как тут не вспомнить вечно мудрое выражение: встречают по одежке, провожают по уму. В этом смысле архитектура и есть та «одежка», по которой любой человек познает незнакомые края, но она есть еще и от­ражение духовности и культуры любого большого или малого поселения.

— Как одеты, в каких домах и квартирах живем, так и чувствуем себя. Ладно, если разнообразно, со вкусом, а если все на один фасон: улицы, дома, квартиры. Город воспитывает человека так же, как формирует его нрав­ственно и эстетически деревенский пейзаж, вообще природа. Если всю жизнь из моего окна видна лишь многоэтажная стена плоского панельного строения, загораживающего пространство, с одинаковыми подъездами, окнами, балко­нами, то и люди, окружающие меня, все вокруг невольно покажется мне оди­наковым, возникает стереотипное отношение ко всему, да и сам себе я пока­жусь с годами типичным представителем.

—  К сожалению, только сейчас мы постепенно начинаем ощущать дисгармонию окружающего нас пространства. Как-то разговорился со слу­чайным прохожим в центре Иркутска. Говорю ему: этот дом – шедевр, и объясняю, почему. У человека, годами живущего рядом с памятником ар­хитектуры, как бы заново открываются глаза. Он просто уже привык мыс­лить общепринятыми категориями, так как долгое время процесс форми­рования его личности строился на отвлеченных, стандартных величинах. Парфенон – памятник, храм Василия Блаженного, Адмиралтейство – па­мятники, а вот шедевр подлинного деревянного городского зодчества Си­бири, его родного края, для него невидим. Он даже думал, что это внеш­не рухлое строение просто обязано уйти в небытие. Он привык к этому до­му, ему никто и никогда не объяснял подлинной ценности постройки, сра­ботанной мастеровыми прошлого, ему только объясняли, что памятник это то, что высится монументально на городских площадках.

Печально, что даже наши городские руководители не всегда верно по­нимают значение памятников местного зодчества. Памятник республикан­ского или союзного значения обладает типологической редкостью в масшта­бе всей архитектурной культуры. Памятник же местного значения не попа­дает в этот более уважаемый перечень не из-за отсутствия общепринятых достоинств, а по традиционному административному делению. Но это зри­мые страницы истории и памяти именно тех мест, где они находятся. И ког­да мы говорим о своеобразии города, его духовной содержательности, то первостепенную роль и даже выдающуюся в своей индивидуальности игра­ют именно они – памятники местного зодчества. Внешне, как правило, ли­шенные броской привлекательности, они формируют среду, в которой мы вырастали, где проходило наше мировоззренческое становление. Но силен закон сортности памятников, сортности скорее административной, чем ду­ховной или художественной. И потому, когда возникает вопрос о постанов­ке на государственную охрану или снос, то всегда легче снести памятник именно местного значения. Памятник союзного значения может быть при­веден в порядок при участии Министерства культуры, а местный – лишь за счет городских средств, которых, как правило, именно на это недостает.

Один из главных показателей нашего отношения к архитектурно-худо­жественному наследию – количество поставленных на охрану памятников. Цифры говорят сами за себя. К примеру, в Чите, городе старом и само­бытном, в котором множество интереснейших памятников каменного и деревянного зодчества, на государственной охране стоит один-единствен- ный. Получается, что Чита просто не имеет своего архитектурного насле­дия. Так же обстоят дела в Петровске-Забайкальском, чуть лучше в Улан- Удэ, Кяхте, ряде других городов.

В Иркутске положение несколько лучше, но это лишь формально. Предлагалось поставить на госохрану 80 архитектурных памятников, реше­нием облисполкома (1985) оставлено в списке лишь 50. Да если бы после этого действительно что-либо изменилось в их судьбе. Прошло два года, а не сделано практически ничего, чтобы привести их в порядок. До смеш­ного дошло: приняли не так давно новое постановление, в котором ни ана­лиза, ни выводов из того, что сделано, да и решения все те же, как будто прежнего «солидного» документа и не было.

— Печально еще и другое, то, что многие не ощущают памятника в са­мих себе. Я имею в виду то место, город или деревню, тот дом, в котором человек родился, где сделал свои первые шаги, откуда вышел в большую само­стоятельную жизнь. Дом детства – это и есть дом памяти, который толь­ко твой и с тобой до конца дней твоих.

Меня из роддома мать принесла в большой двухэтажный деревянный ба­рак, где у нас была большая комната с печкой и где прошло мое детство. Ду­маю, среди людей нашего с вами поколения, не очень много тех, кто свои пер­вые годы жизни провел в домах каменной постройки, ведь тогда, в конце со­роковых – начале пятидесятых, городская массовая застройка в Сибири бы­ла все же деревянной, я уж не говорю о деревне. И если в каждом из нас в глубине души будет храниться чувство памяти о доме своего детства, зна­чит, будет сохранена и память о своем дворе, улице, городе или поселке, значит, и должно быть сохранено бережное отношение ко всему, что хотя бы изда­ли, а все-таки напоминает тебе твой исток, то, откуда пошло твое пони­мание Родины, любовь к отчему дому и краю.

— Да, но чтобы быть оставленным, дом этот должен обладать духов­ной ценностью не только для тебя, но и для других.

— Я вовсе и не ратую за то, чтобы не сносили мой барак или чтобы все мы так и продолжали ютиться в подобном жилье. Но, родившись в Сибири и оставаясь жить здесь, я должен в постоянно меняющемся облике наших го­родов узнавать, находить элементы тех строений, которые создавались в го­ды нашего детства. Пусть это будет современная постройка, но она созда­на здесь, на сибирской земле, в конкретном городе, с присущими только ему архитектурными историческими чертами. Это наши корни, и они должны питать новые ростки, а значит, новое, на мой взгляд, не должно представ­ляться нам абсолютной новацией, хотелось бы находить в нем черты преж­него облика наших городов. В этом тоже должна присутствовать неразрыв­ная связь времен, а значит, будет сохранена народная память.

— Вы затронули очень важную категорию – категорию духовной мемо- риальности. Любая постройка, бесспорно, памятник своему времени, и вме­сте эти, на первый взгляд, незначительные строения формируют простран­ственный художественный облик, который может раствориться, если мы начнем их бездумно сносить. И это, к сожалению, уже во многом происхо­дит. Городская реконструкция должна исходить из интересов среды. Сам по себе объект может и не представлять высокой архитектурной ценности, но он формирует участок конкретной исторической среды. Архитектурная сре­да обязана быть духовно содержательной, а не анонимно-безликой.

—  Тут уже немало примеров. Посмотрите на наши новостройки в боль­ших сибирских городах, я уже не говорю о новых городах. Что собой представ­ляет их облик ? Унылое однообразие. На эти микрорайоны можно смотреть с любой стороны, и все равно не разберешь, как говорится, где тут север, где тут юг, как не поймешь и то, в каком краю разбросаны эти стандартные кубики, собранные квадратными колодцами. И думаешь, Сибирь ли это, или какая другая сторона, а может, и что-то вовсе чужеземное?

А как изуродованы наши маленькие города, которым и вовсе не к лицу се­рые плоские многоэтажки? Тысячу раз прав Валентин Распутин, говоря о том, что «понятая современность в виде стандартных многоэтажек стала эпидемической болезнью наших маленьких городов, утвердительной ценностью их благополучия, превратилась в высоту положения».

— Новое должно быть не просто архитектурно интересно, в нем обя­зательно должны присутствовать элементы, связанные с традициями. В со­временной архитектуре мы должны подчеркивать ее национальное своеоб­разие, а оно предполагает своеобразие и региональное.

Сибирские города – прежде всего русские города, они сработаны по лучшим правилам русского градостроительного искусства. Выбор места, пространственная организация, своеобразие построек – все это густо за­мешано на высокой культуре, которая исторически формировалась в древ­них русских городах. Конечно, их строили профессионалы, но они глубо­ко понимали значение народных традиций. В их помыслах и делах мень­ше всего было амбиций профессиональных архитекторов, ими руководило чуткое, внимательно-требовательное отношение ко всему лучшему, что было сделано до них.

Изучая историю сибирских городов, всякий раз убеждаюсь, насколько бережно любой архитектор сибирского города XIX века относился к насле­дию, хотя и тогда сносились морально и физически устаревшие постройки.

Понятие города всегда было цельным. Часто рассматриваю фотосним­ки с изображением старых городов и всякий раз отмечаю их удивительную композиционную завершенность. Несмотря на то, что где-то и собор вы­сится, и административное здание солидных размеров возведено на низко­рослой улице, а все равно это воспринимается гармонично.

Исторически подоснова сибирских городов очень тесно связана и с культурой аборигенных народов, и с глубокой, своеобразной культурой Вос­тока. Для меня было подлинным удовлетворением увидеть в архитектуре Улан-Удэ, в ее деревянной застройке влияние культуры Востока. А ведь до революции бурят в Улан-Удэ проживало немногим более трех процентов. Но в пластике архитектуры города нашли свое отражение элементы бурят­ского фольклора, декоративно-прикладного искусства местного населения.

Возьмем дом Старцева в Селенгинске. Когда-то в нем жил декабрист Михаил Бестужев, который и сам принимал участие в строительстве этого дома. Именно он ввел в элементы пластического декора восточные моти­вы. А ведь казалось, он должен был утверждать западную культуру. Но вы­сокая интеллигентность, духовная образованность помогли ему разглядеть природу и колорит местной архитектурной культуры и, как говорится, не входить со своим уставом в чужой монастырь.

Если ты тактично вносишь изменения в архитектурный облик, они бу­дут поняты, восприняты и использованы в дальнейшем. В деле этом про­сто обязателен принцип естественного взаимодействия культур. И пример М. А. Бестужева – образец подлинно интеллигентного, глубоко историче­ского подхода к освоению местных культурных традиций.

Мы до сих пор не можем оценить, образно говоря, генетический код наших городов, недооцениваем количественный и качественный состав историко-архитектурного наследия. Почему говорю – недооцениваем? Да потому, что многое уже утеряно безвозвратно. Сегодня, даже если мы все осознаем, получим необходимые средства и будем иметь возможность при­вести все в порядок, мы, к сожалению, уже не сможем этого сделать так, как надо было.

Посмотрим на исторические центры наших городов. В Чите историче­ское ядро составляет около 30 процентов застройки, но даже имея этот ис­торический багаж, новостройки возникают по своим законам. Улан-Удэ то­же сохранил старину. Но опять же, где гарантия того, что, будь у нас рань­ше средства на снос, мы не поспешили бы единым махом снести и хлам, и градостроительные шедевры. Нет такой гарантии и сейчас. Примером тому Красноярск, у которого как раз были средства, и в результате их интенсив­ного освоения историческое ядро города просто стерто, и если б не Ени­сей, то и вовсе было не понятно, в каком краю находится это поселение.

Об Иркутске скажу словами В. Распутина, так как лучше и точнее не скажешь. Помните, в очерке «Кяхта» он заметил: «Не всегда, к несчастью, звание исторического города может служить защитой от разрушительного передела. Иркутск и в ранге исторического города, в облечении охранных прав и законов не уберег свой старинный центр, перечеркнув его чужерод­ной геометрией самозваного модернизма».

Многие наши сибирские города – исторические, но лишь Иркутск и Енисейск вошли в число 115 городов страны, признанных таковыми. Ни Томск, ни Кяхта, ни Чита и Улан-Удэ не вошли в это число. Почему? А не было официальных данных. Мы сегодня почти не ощущаем разницы между Иркутском и Томском в их историко-архитектурном наследии, и вдруг – Томск не исторический город. Понять причины столь странных неологизмов мы можем, если посмотрим на принципы освоения наследия, а они формировались в жестокой борьбе на протяжении многих десятиле­тий развития городов уже в наше время.

Все эти годы, борясь друг с другом, шли параллельно три принципи­альных подхода к культурному наследию городов: снести и возвести новое, желательно в корне отличительное (так называемый бульдозерный прин­цип); законсервировать все и ничего нового не строить (тоже крайность, потому как развитие сибирских городов говорит о том, что они потому и устраивали наших предков, что отвечали принципу постепенного, мерно­го развития). И потому все же верен третий, диалектический принцип, со­единяющий два крайних взгляда на одну проблему. Суть его в том, что преобразование наших городов – это прежде всего освоение архитектур­ных традиций края. Мы должны были спокойно и внимательно отобрать лучшее, но не по принципу: шедевры, шедевры, а исходя из духовной ме- мориальности, из условий архитектурной среды городов, их масштабности и других категорий, делающих город соразмерным человеку.

—  И соразмерным Сибири, краю, в котором рожден и вырос, где будут жить его внуки и правнуки. А давайте мысленно пройдемся по улице сибир­ского города конца XIX столетия. В чем мы найдем ее отличительное своеоб­разие?

—   Во-первых, мы увидим, что основным строительным материалом в то время было дерево. Имеется даже статистика прошлого, которая гово­рит, что на тысячу домов менее 50 было в каменном исполнении.

Если, например, города центральной России, как правило, получали сплошную застройку улицы уже во второй половине XIX века, то в Сиби­ри это были лишь отдельные фрагменты. Здесь все еще сохранялась уса- дебность, но уже сформировался сибирский тип дома, который обладал не только удобствами, но и являл собой пример подлинного произведения искусства. Например, для Иркутска, Кяхты это был дом прежде всего ком­пактный, с антресольным этажом. Его легко можно было обогреть, и он хорошо хранил в себе тепло (для Сибири это было чрезвычайно важно). Внешне дома были не столь громоздкими и занимали весьма малое про­странство, но внутри, за счет разноэтажности и других приемов, они бы­ли крайне удобны. И, конечно же, поражала общая культура исполнения, как говорится, ремесло. Многие усадьбы имели свою неповторимую лице­вую сторону, они принадлежали улице, улица городу, а в целом было ощу­щение огромной ответственности каждой постройки перед ее окружением. Все это как раз те качества, которые мы сегодня уже во многом утратили в нашем градостроительном деле.

Да и вообще, если внимательно проследим историю застройки сибир­ских городов, то обнаружим многие правила, которым неизменно следова­ли зодчие. Мы получили наши города в наследство от архитекторов и ма­стеровых прошлого, в них уже были сформированы четкие, присущие вре­мени черты. Это был своеобразный синтез народных традиций, которые складывались в русском градостроительстве, и профессионального зодче­ства. И забывать об этом, представлять дело так, что до нас тут и трава не росла, бездумно и расточительно относиться к наследию прошлого пре­ступно перед нынешним, а более всего перед будущим поколением сиби­ряков. Что мы оставим им в наследство?!

—  Так уже оставляем, возводя лишь, к сожалению, «выдающиеся» по­стройки в центре исторического города. И далеко за примером ходить не на­до, взять хотя бы жилой дом на набережной Ангары в Иркутске, что высит­ся безликим коробом над древними постройками, агрессивно относясь к своему окружению. Если и далее у нас так пойдут дела по «реконструкции» истори­ческой части города, то в скором времени на той же набережной чужеродны­ми покажутся Белый дом, здание краеведческого музея, учебного корпуса уни­верситета, то есть как раз те строения, что пока еще все же являются ар­хитектурно-исторической основой этого любимого иркутянами уголка города.

Смогли же мы в пятидесятых годах, когда застраивались в Иркутске улицы Ленина, Карла Маркса и ряд других, сохранить историческое лицо цен­тра города. Произошло это, думаю, потому, что сама архитектура тех лет развивалась в историческом контексте, была сработана в традиционном пла­стическом стиле, какие-то детали, элементы решались индивидуальными средствами. Это уж когда перешли на конвейерность, тогда, пожалуй, и на­чалось наше обольщение градостроительными успехами. Конвейерность приве­ла к безликости не только наших построек, она привела к безликости мыш­ления архитекторов, к отрицанию традиций, к существованию вне контекс­та архитектурно-исторической среды. Всякий раз, думая об этом, вспоми­наю (правда, лишь по фотографии) величественную красоту иркутского Ка­федрального собора, снесенного с лица города недоумением градоначальников во времена атеистического нигилизма. И только представить могу, какое влия­ние оказал бы этот шедевр на общее пространственно-эстетическое решение застройки центральной части города. Разве смогли бы мы, будь он у нас пе­ред взором, ту же площадь Кирова обрядить в такой наряд, что, окажись пе­ред нами человек, одетый во все это, мы ни за что бы не догадались, из ка­кие краев свалился он на нашу землю, кто по национальности, что хочет нам сказать, да и поняли ли бы мы его чужеродную речь ?

— И все же жилой дом на набережной, о котором вы упомянули, счи­тается заметной архитектурной премьерой Иркутска. По отзывам извест­ных архитекторов, достоинства этого произведения особо рельефны на фо­не огромный массы бездуховного градостроительного материала, обладате­лем которого на долгие десятилетия стал и Иркутск.

Решение важнейшей социальной программы – жилищной – осуще­ствлялось беспрецедентными во всей истории темпами. И вдруг мы остро ощутили то, что в предшествующие нашему сегодня три последних деся­тилетия архитектура беспристрастно, как это было и в иные времена, от­разила, зафиксировала в камне не столько торжественную мелодию бытия, сколько прагматические установки сиюминутных потребностей, изрядно поколебавших наши духовные устои. При этом эстетические и художест­венные качества архитектуры были отодвинуты на второй план, и потому подлинно содержательная выразительность по-прежнему остается болевой точкой архитектуры и нравственной основой профессии архитектора.

Автор этой постройки В. Павлов в свое время преподавал в нашем ин­ституте и имел буквально кумирное влияние на студентов. Однажды в раз­говоре с молодыми архитекторами он афористично произнес: «Если новое лучше, то эффект положительный». Его тезис в открытую диктовал уста­новку на прием реконструкции исторического центра Иркутска через не­уважение к прошлому. Это не что иное как профессиональное чванство то­тального обновления. Главным в реконструкции, при всем многообразии целей и сложностей в их достижении, было и всегда остается уважитель­ное отношение к истории, подлинное внимание к тем, кто творил до тебя.

Вы, конечно, не могли не обратить внимания на небольших размеров каменный двухэтажный особняк, что в подошвенной смиренности пребы­вает в ногах своего высокомерного и холодно беспристрастного соседа. Но даже и такое соседство для архитектурной содержательности города мож­но считать благоприятным. Дом этот был возведен в первой половине XIX века и, видимо, связан с именем талантливого иркутского архитектора Ан­тона Лосева (далеко не самая лучшая его постройка, но единственная, до­шедшая до нас почти без искажений, и потому особенно должна быть до­рога). В этом доме жил и плодотворно работал еще в предреволюционное время ставший позднее академиком выдающийся советский ученый Вла­димир Афанасьевич Обручев, исследователь Сибири, Центральной и Сред­ней Азии, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государ­ственных премий СССР. Я перечислил еще не все титулы и деяния наше­го соотечественника, но именно они, а не высокие архитектурно-истори­ческие достоинства постройки помешали В. Павлову и В. Буху, главному архитектору города (потребовалось вмешательство высоких инстанций), осуществить акт беспамятства.

Настораживает и то, что большинство наших преподавателей в своей оценке дома на набережной категоричны и односторонни. В их устах он приводится даже как пример идеального диалога с местной архитектурной традицией. При этом они, с одной стороны, ссылаются на поддержку цен­тральной критики, с другой – присваивают автору категорию тонкого ин­терпретатора наследия. Но архитектура – многосоставное явление, много­плановой должна быть и оценка ее произведений.

Нельзя оценивать композиционно-образные достоинства объекта изо­лированно, без понимания того, какую роль он играет в контексте истори­ческого окружения. Поэтому неправомерно утверждать, что дом на набе­режной контекстуален лишь на том основании, что исторически малоэтаж­ная застройка Иркутска «ритмизировалась вертикалями культовых доми­нант». Это верно лишь на уровне силуэтного восприятия и формирования речного фасада города. И лишь только это, на мой взгляд, бесспорное до­стоинство постройки. В остальном же, например, в пластике, ритме чле­нений, решенных, конечно, грамотно, эта вещь в заведомом противопо­ставлении генетическому коду исторической среды и, как вы заметили, не­сет явный акцент агрессивности.

Духовная коммуникабельность как черта подлинного искусства и, ко­нечно, архитектуры предполагает творческое использование наследия не только на уровне равноуважительного диалога старого и нового, но, дума­ется мне, и в процессе воспитания такого взгляда в самом архитекторе.

— Но люди, которые определяли развитие исторических городов в наше время, равно как и возведение новых, не всегда проникались ответственностью за будущее. И происходило это, на мой взгляд, из-за отсутствия знаний и про­фессиональной культуры, самокритичной оценки ошибок, из-за отрицания опы­та прошлого. Так постепенно и вырабатывался стереотип победной поступи.

— Когда говоришь с архитекторами, определяющими административ­ную политику развития города, все вроде в их словах умно и правильно.

Но начинаешь вникать и замечаешь накатанную, твердо спрессованную стереотипами мировоззренческую платформу.

Лет десять назад мне довелось беседовать с одним из светил современ­ной архитектурной науки, работающим в институте имени И. Е. Репина. Я принес ему тогда свои исследования по поводу исторической застройки си­бирских городов. Он посмотрел и сказал: «Ну что Сибирь, эти города, раз­ве там может быть архитектура?» Вот так: Москва, Ленинград, Новгород, Псков – это архитектура. А Иркутск, Кяхта, Енисейск, Чита, Томск – это так, от нужды возникшее.

Современный архитектор, работающий в историческом городе, мне кажется, должен давать такую же клятву, какую дает будущий медик перед тем, как надеть белый халат. В делах своих он неизменно должен следо­вать единственно верному постулату: в историческом городе главное не возведение построек, утверждающих твое имя, доминирующих над про­чим, вплоть до противопоставления, главное – сохранить старое и приум­ножить лучшее.

— Процесс развития города непрерывен. Нам не нужен слоеный пирог: вот старое, а вот новое. В своих делах мы должны стремиться к гармонии, тон­кому сочетанию современных начал с традициями зодчих прошлого. Чем стар­ше город, чем больше присутствует в нем следов веков минувших, тем наи­более актуально его сегодняшнее значение в формировании личности человека. Уверен, что на формирование мировоззрения, эстетических взглядов и при­страстий таких выдающихся наших земляков, как драматург Александр Ва­лентинович Вампилов, писатель Валентин Григорьевич Распутин, хранитель Иркутского художественного музея Алексей Дементьевич Фатьянов, во мно­гом оказала влияние именно та историко-архитектурная среда их родного го­рода, тот художественный лик, что все же присущ Иркутску, несмотря на ухищрения новаторско-низвергательных поисков и пятна панельных домов, что, как сорняки, торчат посреди исторической части города.

— Трудно жить в городе, не имеющем старины. В духовной неуютно­сти пребывают многие живущие в таких городах, как Усть-Илимск, Не- рюнгри, Дивногорск и им подобных, слабо вписывающихся даже в изуми­тельное природное пространство сибирской тайги. Понимаете, это не про­сто антиквариатная потребность поглядеть на старинные постройки или потрогать золотистый корешок старой книги. Нет. Это генетически зало­женная в человеке потребность ощущения неразрывности памяти. Нару­шение этого оборачивается необратимыми процессами в самом человеке, отражается на результатах его деяний. «Если природа говорит о вечности, – писал в том же очерке «Кяхта» Валентин Распутин, – то людские поселе­ния должны говорить не о тщете человека, ненадолго приходящего в мир, а об остающемся после него тепле. Память – это и есть тепло от челове­ческой жизни, без тепла памяти не бывает. По тому, как и в каких стенах жили люди, можно судить, чем они жили, была ли их жизнь продолжени­ем народной направленности или ее искривлением».

— И очень дорого приходится сегодня платить за пренебрежительное от­ношение к архитектуре, которая вместо того чтобы стать матерью плас­тических искусств давно уже стала у нас придатком строительного произ­водства, профессией, в которой каждый считает себя специалистом. Нико­го уже не удивляет тот факт, что практически любой дом можно постро­ить сегодня и без архитектора, обойдясь типовым набором модулей, которые всегда под рукой в проектно-конструкторском бюро строительной организа­ции. В результате архитектура оказалась решительно отлученной от искус­ства, а архитектор превращен в разновидность конторского служащего. Упа­ла престижность профессии, соответственно упало и мастерство.

Как результат всего этого мы видим сегодня и нерациональное использо­вание городских территорий, равнодушие к специфике места, его рельефу, природно-климатическим условиям, особенностям демографического состава, национального уклада жизни населения. А самое печальное в том, что из гра­достроительного искусства ушел человек с его привязанностью к своему до­му, двору, улице, к истории и своеобразию места, где он живет.

— Действительно, вы правы: мы забыли, что архитектура это не толь­ко польза и прочность, но еще и красота, во всем и всегда сопровождав­шая человека. Вспомним, еще в середине пятидесятых годов вышло указа­ние о борьбе с архитектурными излишествами. Теперь-то мы понимаем, для чего это было нужно – расчищалось магистральное направление для скоропалительного засилья в наших городах и поселках типового безлико­го домостроения. Именно тогда архитектура и была «выключена» из сфе­ры искусства. На первое место были поставлены вопросы экономической целесообразности, но они дали нам сравнительно положительные резуль­таты лишь на небольшом отрезке времени. Мы считали, что главное – дать человеку жилье, и вовсе не думали, каким оно должно быть. Никогда нельзя выдвигать на первое место чисто прагматические цели. В этом смысле архитектура явилась зеркальным отражением многих наших нега­тивных процессов.

—  И потому для ее оздоровления, на мой взгляд, необходим пересмотр главного – принципов типового проектирования. Домостроительные комби­наты, выпускающие типовые конструкции, да еще, как правило, в урезанном виде, – главная и основная причина того упадка в архитектуре наших горо­дов, свидетелями которого мы сегодня являемся. Существующие сегодня фор­мы застройки разобщают людей, не формируют у них чувства хозяина дома, любви к своей улице, району, городу.

Да и откуда оно явится, это чувство, если типовыми стали не только здания, но и планировочные приемы, градостроительные композиции общест­венных центров, площадей, улиц, что приводит к тому, что на карте Сиби­ри (да и не только этого края) появляются города на одно лицо, в которых десятки одинаковых зданий, школ, магазинов, детских садов, одинаковые вок­залы, даже здания горисполкомов строятся по одному, честно говоря, безли­кому проекту.

Печальный парадокс этой проблемы еще и в том, что почти каждый счи­тает себя специалистом в области архитектуры. Архитектор изобретает и проектирует одно, строитель на деле создает чуть ли не совсем другое. Ведь не диктует коллектив типографии, как и о чем писать литератору, а кино­промышленность – что снимать режиссеру. Или разве возможно предста­вить себе, чтобы музыканты играли совсем не то, что сочинил композитор ? В архитектуре, как видим, это сплошь и рядом.

— Вопрос еще и в том, что архитектура – это не только сфера самих архитекторов, не только цеховые интересы зодчих. Архитектор сегодня го­ворит: «Я могу вам спроектировать хороший дом, но вы дайте мне на него заказ. Я, может, и подумаю об уютном дворике, но вы заложите мне усло­вия для него в проектном задании. Я бы мог, допустим, оставить эти дома в исторической среде, но у меня же в задании четко обозначено снести их и поставить на их месте вот это панельно-плоское строение, переработав типовой проект. У меня такое задание, и выше головы не прыгнешь». О чем это говорит? О том, что сегодня отсутствует социальный заказ на архитек­туру как средство формирования пространственной среды наших городов, а не как на решение проблемы увеличения квадратных метров жилья.

Чем это оборачивается, мы уже знаем, ощущаем на себе. Это оборачи­вается не только бездуховностью, самой высокой платой за беспамятство, но и приводит к откровенной трате денег. Нельзя все сваливать на архи­тектуру, хотя требования к ней чрезвычайно высоки. Надо сегодня обра­тить внимание и на то, что мощная строительная индустрия застыла в сво­ем развитии и по существу является одной из отсталых отраслей народно­го хозяйства.

Во все времена выгоднее было строить именно хороший дом, пусть не­много дороже, но зато максимально удобный для жизни людей. И нам не придется через двадцать или тридцать лет его ломать, как это сегодня уже в ряде мест происходит с панельными домами. Ведь если посчитать, то в конечном итоге они для нас оказались чуть ли не золотыми, а мы ими за­полнили города. Но вновь слышим от руководителей строительства, что задача предоставить к 2000 году каждой семье отдельную квартиру требует все более уменьшать стоимость квадратного метра жилой площади, все се­рии еще более унифицировать, еще больше экономить на отделке. Такая экономия обойдется в скором будущем слишком дорого всему обществу.

Какая польза от квадратных метров, если не формируется желанный для человека дом, полноценная среда для его жизни? Поставить задачу дать каждой семье квартиру и не уточнить, о какой квартире, о каком доме, о какой среде идет речь, и не считаться с желаниями и потребностями лю­дей – наших настоящих заказчиков, оставлять строителям право решать, что и как строить, – значит идти навстречу новым возникающим проти­воречиям. Сейчас же мы проектируем индивидуальное жилье, но в нем по­рой все выхолощено до такого уровня, что дом сам по себе «мертв», в не­го даже нашу типовую мебель не сразу занесешь и разместишь, не говоря уже о том, что люди, проживающие в нем, разобщены и одиноки.

Мы не закладываем в проекты наших домов варианты: семья молодая, многодетная, бездетная, одинокий человек – их много, но они никак не отражены в архитектурной практике. А ведь все можно делать теми же средствами, нужен лишь другой подход.

В связи с этим встает и вопрос участия в социальном заказе на проек­тирование не только архитектора, но и социолога и психолога. Если мы се­годня построим дом или квартиру, морально, социально и психологичес­ки устраивающую нас, то и через двадцать лет это жилье будет нас устра­ивать. Не так уж все быстро меняется в архитектуре, и потому несколько десятилетий это уже немало.

Так что, поставив перед собой серьезную задачу решения жилищной проблемы в стране к 2000 году, мы пока еще учли не все в сложности ее реализации. А главное, не всегда правильно понимаем вопрос решения ее экономными средствами.

В последнее время мы изрядно увлеклись возведением высотных по­строек, часто вовсе не вписывающихся в пространственный ландшафт го­рода. Нам кажется, что рационально используется площадь, а выходит да­леко не так. Те же показатели плотности мы можем иметь и при малоэтаж­ной застройке. Возведя одну или две девятиэтажки, мы уже не можем по­строить рядом другие здания, иначе пространство между ними будет напо­минать колодцы.

— В связи с этим нельзя не упомянуть, мне кажется, и о том, как мы используем такой уникальный строительный материал, каковым является обыкновенный кирпич. Одно дело, когда мы из панелей возводим плоское стро­ение, вытянутое или в длину, или в высоту. Но ведь мы и из кирпича умудря­емся возвести копию панельного дома. Так и стоят они в ряд, как близнецы- братья, ничем не отличаясь.

— Кирпич является своего рода маленьким строительным модулем, та пластическая гибкость, что заложена в нем, обязывает решать самые раз­нообразные задачи. Мы вообще должны сегодня говорить о расширении номенклатуры строительных деталей, а по сути дела даже новые серии жи­лых домов проектируем из одних и тех же типовых деталей.

Индустриализация строительного процесса должна основываться на хорошей строительной базе, и она должна быть гибкой. Вот вы говорили о том, что у нас порой в одном городе десятки одинаковых строений:

типовые кинотеатры, школы, я уже не говорю о жилых кварталах. Все это идет как раз от минимума используемых строительных конструкций при проектировании, застоя в нашей строительной индустрии. Сегодня коли­чества номенклатуры строительных конструкций не хватает, чтобы даже один микрорайон застроить с минимальным разнообразием построек. Ко­личество вариантов должно быть максимально разнообразным, чтобы обеспечить нашим городам художественную и архитектурно-градострои­тельную содержательность.

В свое время, когда была сделана ставка на решение масштабных го­сударственных задач (жилье – любой ценой!), параллельно шел процесс нивелирования и сведения к нулю социального заказа на архитектуру, ко­торая была бы художественно разнообразна и духовно содержательна.

Среди архитекторов прочно укоренился принцип формально-аналити­ческого мышления: исходили из макета, а не условий среды (делался ма­кет, а где и как он будет «привязан» – дело второе). Все это был резуль­тат того самого рывка в шестидесятых годах, когда архитектор в погоне за оптимальным структурным решением смотрел на городское пространство глазами функционалиста. Вследствие этого и был допущен основной иде­ологический просчет в проектах современных городов, ставших потом об­разцами для десятков и сотен других.

Думается, что только глубоко изучив наши градостроительные просче­ты предшествующих лет, мы будем способны решить поставленную перед нами задачу.

Надо делать ставку на долговременность: строить дома с учетом гряду­щего, с учетом подлинной архитектуры и внимания к человеку. Да, долж­но быть и серийное строительство, но серий должно быть больше, они обязаны быть разнообразнее, с учетом строительства и новых районов, и застройки исторической части городов, а также региональных, экономиче­ских, национальных условий.

Помните, как говорил великий наш соотечественник Николай Василь­евич Гоголь: «Всякая архитектура прекрасна, если соблюдены все ее усло­вия и если она выбрана совершенно согласно назначению строения. Пусть же она, хоть отрывками, является среди наших городов в таком ви­де, в каком она была при отжившем уже народе, чтобы при взгляде на нее осенила нас мысль о минувшей жизни и погрузила бы нас в его быт, в его привычки и степень понимания и вызвала бы у нас благодарность за его существование, бывшее ступенью нашего собственного возвышения».