Новости

Первые дни Отечественной войны (по материалам ГАНИИО)

Вы здесь

Версия для печатиSend by emailСохранить в PDF

Оглавление

Автор: ГАНИИО
Источник: Из фондов ГАНИИО

Государственный архив новейшей истории Иркутской области (ГАНИИО) – один из старейших архивов нашей страны. История его создания берет свое начало с сентября 1920 г., когда декретом СНК при Наркомпросе была создана Комиссия для собирания и изучения материалов по истории Октябрьской революции. К 1941 г. в архиве числилось 212 фондов, 50 360 дел. Сегодня здесь сосредоточено 765 380 единиц хранения в 3 628 фондах[1].

Великая Отечественная война – одно из главных событий мировой истории ХХ в. – представлена в ГАНИИО документальным материалом сотен партийных, советских и общественных организаций Иркутской области, рассказывающим о формировании в регионе мощного промышленного центра материально-технического снабжения Красной Армии, мобилизации населения, обучении и подготовке потенциального резерва, создании относительно нормального и стабильного в условиях войны снабжения людей жильем, продовольствием, товарами первой необходимости.

Фонды архива донесли до нас большое количество документальных свидетельств того времени – постановления партийных и властных структур, делопроизводственные материалы, статистику, периодику, мемуарную литературу. Рассмотрим здесь источники массового происхождения, созданные, прежде всего, «простыми» участниками тех событий – рабочими, колхозниками, служащими, учащимися школ. Именно эти документы, с одной стороны, наиболее полно передают событийный и духовный мир своих героев, с другой – наименее искажены официальной идеологией, а значит, заслуживают сегодня наибольшего доверия. Из свидетельств этого вида приоритет отдадим заявлениям граждан – жителей Иркутской области – с просьбой о направлении в ряды действующей Красной Армии.

В большинстве приводимых здесь документов сохранены особенности орфографии и пунктуации – они так же, как и сам текст, участвуют в передаче «духа» того времени.

Глубоко в тылу на военный лад перестраивались не только заводы и сельскохозяйственные предприятия. Начавшаяся война должна была изменить и, действительно, коренным образом меняла жизнь целых поколений, в первую очередь, молодежи, уходившей на фронт. Бόльшая часть аккуратно прошитых и пронумерованных заявлений лаконичны и кратки, в две-три строки. В них содержится лишь просьба оправить на фронт. Однако за этой краткостью хорошо различимы решительность, готовность последовательно отстаивать свое право на защиту Родины, упорство в достижении поставленной цели и, конечно, самоотверженность и преданность Отечеству.

Поражает неподдельная искренность этих документов. Вот, например, заявление ученицы седьмого класса Суетихинской школы Галины Недосекиной: «Прошу РВК принять меня в Рабоче-Крестьянскую Армию на помощь нашим славным бойцам, защитникам социалистической Родины, на защиту нашей могучей непобедимой страны.

Поступив в РККА, я все свои силы отдам на защиту мирного населения. Поступив в РККА, я обещаюсь выполнять возложенные на меня задания честно и добросовестно, как учил нас великий Сталин. Я иду добровольно на защиту нашего Отечества. 8/VII-1941 г.».

Видно, что строки старательно выводила еще детская рука. Да и содержание, и тон письма убеждают в том, что его автор имел лишь небогатый житейский опыт, приобретенный в школе: вместо «зачислить» в ряды Красной Армии, она пишет «принять» и тут же, «поступив», «обещает» выполнять возложенные на нее «обязанности честно и добросовестно»[2].

Еще письмо школьницы, датированное пятым днем от начала войны: «Я ученица 9 кл. 9 средней школы. Заслушав речь В.М. Молотова о наглом нападении фашистской Германии на наш Советский Союз, я, комсомолка Димова Виталия Андреевна, прошу зачислить меня в ряды военных медсестер. Прошу не отказать в моей просьбе. Обратный адрес: ул. Тимирязева № 35, кв. 5»[3].

Стремление как можно быстрее попасть на фронт было характерным не только для учащейся молодежи. В действующую армию записывались и люди пожившие, с немалым житейским опытом. Вот, например, заявление М.Н. Линкевич: «В настоящий момент, когда вся страна поднялась на защиту нашей любимой цветущей Родины, я горю желанием отдать все свои силы и энергию для плодотворной работы по уходу за ранеными бойцами и командирами, героически сражающимися на полях битвы с фашистскими извергами.

Я прошу послать меня на фронт. Я буду, как мать, ухаживать за ранеными. Я имею от роду 52 года, но чувствую себя бодро. Я являюсь матерью красноармейца, который сражался с белофиннами и сейчас сражается с фашистами на германском фронте. Я работала в городской больнице санитаркой, в яслях медсестрой, в Боханской больнице медсестрой, в военном госпитале санитаркой-надзирательницей, сестрой-хозяйкой. Работы не боюсь»[4].

Женщина стремится быть вместе с сыном, наверное, самым дорогим для нее человеком. Ей очень важно попасть на фронт, отсюда и дань принятому тогда высокопарному и, конечно же, во многом искусственному, слогу – «нашей любимой цветущей Родины…». Подобный стиль, вольно или невольно, присущ практически всем заявлениям добровольцев. В этом не только следование принятому стереотипу, следствие официальной пропаганды и идеологии. Люди, как видим, стремились защищать именно родину, а не существовавший государственный строй.

Когда знакомишься с делами, хранящими заявления с просьбой направить в ряды Красной Армии, первое, что поражает, это сотни писем от девушек и женщин самых различных профессий и социального положения: старшеклассниц, студенток, колхозниц, телеграфисток, учительниц, бухгалтеров, преподавателей высшей школы, партийных и советских работников. Где же мужчины? И только перевернув несколько дел, прочтя тысячи страниц, находишь объяснение этой, на первый взгляд, совершенно нелогичной картины. Объяснение столь простое и естественное, что, становится неловко за свою несообразительность: большинство мужчин и юношей призывного возраста сами приходили в военкоматы с просьбой отправить на фронт или же были мобилизованы в порядке общего призыва.

А вот и «мужское» письмо: «Заслушав речь тов. Сталина 3 июля о призыве всех граждан на защиту нашей любимой Родины, я прошу райвоенкомат зачислить меня в ряды Красной Армии и отправить меня на фронт, так как мой младший брат сражается с фашистами, и я хочу встать вместе с ним в одни ряды и защищать нашу Родину до последней капли крови. Я прошу не отказать в моей просьбе. О результатах прошу сообщить по адресу: улица Колхозная, дом № 17. Работаю в настоящее время в мясокомбинате кладовщиком»[5].

Мы намеренно не выбираем из общего количества писем плакатно-героические, написанные как по трафарету (были и такие), считая, что врага победили простые люди, имевшие до войны самые мирные профессии и специальности. Среди них было немало людей, уже получивших собственный военный опыт. Вот, например, заявление главного врача Усть-Кутского курорта П.С. Зайцева непосредственно наркому обороны: «Я – бывший член ВКП(б) с 1920 по 1934 год. Документы в ЦКК. Меня вырастила и воспитала партия большевиков. Я был, есть и буду большевиком. Я участник Гражданской войны, имею ранения и контузии. Под Хасаном получил перелом основания черепа. Был снят с военного учета. Теперь здоров, но в армию не берут. Прошу Вас зачислить меня добровольцем и использовать на любом участке. Я врач, 12 лет занимаюсь невропатологией. Притом я хорошо знаю лабораторию. Когда был на инвалидности, изучил и работал по лаборатории. Могу быть использован и на организационной работе. Жду Вашего распоряжения»[6].

Фонды государственного архива хранят не только заявления «благонадежных граждан», комсомольцев и коммунистов, но и просьбы об отправке на фронт от так называемых «спецпоселенцев». Сибирь и при Советской власти исправно играла роль самой большой государственной «тюрьмы без решеток». Еще в начале 1930-х гг. здесь стали создаваться специальные лагеря для не принявших политику коллективизации и раскулаченных. Уже в 1931–1932 гг. в Восточную Сибирь было выслано около 27 тысяч семей, в составе которых числилось почти 92 тысячи человек. Для размещения спецпереселенцев и работы с ними на территории области создавались комендатуры: Бодайбинская, Зиминская, Иркутская, Киренская, Нижнеудинская, Тайшетская, Черемховская. Только в ведении Черемховской и Тайшетской комендатур состояли 27 поселков и 20 348 спецпереселенцев[7].

Спецпереселенцы в принудительном порядке подлежали распределению на предприятия области, а также в сельскохозяйственные артели. Наибольшее количество «контингента» было привлечено к работе на лесозаготовках, в горнодобывающей и угольной промышленности. Перед войной, в 1940–1941 гг., за Уральский камень стали высылать «беженцев» из Западной Украины и Белоруссии, а также Польши – более 31 тысячи человек. Положение спецпереселенцев отличалось от положения заключенных только тем, что они были без постоянной охраны, могли «в ограниченном порядке» общаться с местным населением. В годы войны поток «перемещенных лиц» не прекращался, а лишь усилился. Всего на 1 января 1953 г. только в Восточной Сибири состояло на учете более 307 тысяч семей поселенцев[8].

Люди, жестоко пострадавшие от государственной власти, тем не менее, стремились встать на защиту своей страны, родных мест, откуда их «переселили в целях укрепления границ». Вот только одно из заявлений, поданное «комиссару Тайшетского городского военкомата т. Андрееву от спецпереселенца Кондрацкого И.И., поселок Квиток, барак № 4, кв. 21: В связи с начавшимися событиями на западной границе, я, как гражданин СССР, прошу Вашего ходатайства перед вышестоящим командованием РККА об отправке меня на фронт, т. е. в район событий. Я, как гражданин СССР, в данный момент даю клятву Советскому Правительству, народу и лично Сталину»[9].

Как видим, автор заявления только лишь «просит ходатайства», а не требует отправить его на фронт. При этом клятва в верности Советской власти, лично Сталину выступает, скорее всего, не просто как обязательный атрибут такого рода документов, а как своеобразная «подписка» в преданности режиму, гарантия или обязательство благонадежности Кондрацкого, что должно было определить его дальнейшую судьбу.

Сколько заявлений о направлении в действующую армию было написано жителями Иркутской области? Увы, такая цифра пока не известна. Этот труд по-прежнему ждет своего исследователя. Между тем, имея подобные данные, можно было бы установить своеобразный количественный показатель таких трудно фиксируемых, но очень нужных в истории социальных категорий, как «патриотизм», «любовь к родине», «чувство долга».

Немало заявлений было подано уже в первый день войны непосредственно на митингах и общих собраниях. Митинги прошли на всех средних и крупных предприятиях области, в колхозах, школах, вузах. Конечно, эти «мероприятия» были инициированы партийными и советскими органами, проведены под их руководством, по их сценарию. Однако рядовых и номенклатурных участников объединяло здесь много общего – тревога за свою судьбу и судьбу страны, страх перед неопределенностью, предчувствие надвигающихся суровых испытаний. Вот как, например, описывает подобные митинги секретарь Ленинского райкома ВКП(б) Иркутска Новейченко: «1. Завод 104. Митингами охвачены 70 % работающих на заводе. На митингах выступили 17 человек. Многие просятся на фронт. Таких заявлений 47 – главным образом, от коммунистов и комсомольцев. Все выступающие говорят о выполнении и перевыполнении плана. Есть много сигналов, что отсталые элементы производят массовую закупку продуктов, мыла, спичек, соли. Есть заявление, что один рабочий купил 60 кусков мыла. Фамилия скупщика мыла – Малышев. 2. Комбикормовый завод. Митинги провели по бригадам и сменам. Охвачены митингами 110 человек, на митингах выступали 3 человека. Настроение у рабочих приподнятое. Проведено совещание агитаторов. 3. Мясокомбинат. Проведено 7 митингов, охвачены 625 человек, выступали 9 человек. Выступающие призывали поднять производительность труда, повысить бдительность и усилить оборонную работу. Врач взялся готовить значкистов ГСО. Общее настроение рабочих исключительно приподнятое, боевое. Однако есть случаи отрицательных настроений. В магазинах раскупают нарасхват пищевые продукты. Парторганизация посылала агитаторов в магазины для разъяснений. Имеется случай, когда кастелянша распускала слух, что будто бы в армию будут брать 13-летних мальчиков. 15. Дистанция пути Иркутск II. На митингах были 200 человек, выступили 6 человек. Выступающий тов. Горбушин, старший путевой обходчик, сказал, что “за зуб советского гражданина, надо выбивать всю челюсть”»[10].

Отчет секретаря райкома составлен 23 июня, на второй день войны, поэтому в нем нет еще казенного «ура-патриотизма», столь присущего подобным документам более позднего периода. Вот почему здесь и описание очередей в магазинах, и скупщик мыла, и совершенно замечательные слова про необходимость выбить врагу челюсть... Именно простой, «человеческий», бесхитростный язык документа внушает к нему доверие: значит, события, о которых говорит автор, действительно имели такую эмоциональную окраску.

А вот пример другого отчета. Документ изобилует штампами, казенными оборотами, впечатляющими показателями. Все это должно было убедить вышестоящее начальство в кипучей деятельности секретаря, преданности «делу партии»: «В шахте № 8 в утренней смене на митинге присутствовали 250 горняков. В ответ на призыв вождя народов тов. Сталина горняки единодушно заявили, что они усилят свою работу и этим создадут дополнительные запасы топлива для нашей промышленности и транспорта, создадут еще более прочную основу для героической борьбы Красной Армии против фашистских захватчиков На всех сменах шахты № 7 также состоялись митинги. Начальник участка тов. Тараненко говорил: “Кровавый Гитлер хочет поработить свободный счастливый советский народ и посадить нам на шею царя. При царе я работал в шахте по 18 часов, над нами издевались, полицейский кнут и нагайка свистели над нами. Царя мы сбросили навсегда. Пытаться посадить на шею свободному советскому народу царя – это все равно, что пытаться остановить движение солнца!”»[11].

Не все, конечно, беззаветно верили в советскую власть или разделяли коммунистические идеалы. Немало было и противников существовавшего строя, тех, кому советская власть принесла гибель близких, материальное разорение, моральные и физические страдания. Начавшуюся войну они восприняли по-своему. Практически все «враги», «паникеры», «распространители ложных слухов» – именно так их именовала официальная пропаганда – связывали нападение фашистов с коренными социально-политическими изменениями: прежде всего, упразднением колхозов, возвращением «единоличных» хозяйств, наделением «своей» землей. Закрытые, долгое время хранившиеся в архиве под грифом «секретно» донесения партийных работников или сотрудников Управления НКВД по Иркутской области бесстрастно фиксировали подобные «настроения».

Читаем, например, сводку секретаря Братского райкома ВКП(б) Горошникова: «1. По сообщению члена ВКП(б) тов. Московских в докладной от 5/VIII-1941 года: член колхоза им. Куйбышева Н-Шаманского сельсовета Непомилуев Яков Капитонович, когда узнал, что германские самолеты налетали на Москву, заявил: “Хотя бы убили Сталина, тогда колхозов не будет, работать будем всяк по себе”. Разлагает трудовую дисциплину в колхозе, Непомилуев Я.К., бывший кулак, и сын его Иннокентий репрессирован органами НКВД. Ведется следствие. 2. Шофер “Якуттранса” Васильев Иван П. на перевозке грузов на тракту остановил машину. Когда подъехал второй шофер и сделал ему замечание: “Что ты стоишь? Нужно выполнять план, ведь военное время!”, он ответил: “На какой … выполнять план? Надо помогать фашистам, а не уничтожать их!”. А на слова шофера: “Ведь это же контрреволюция!”, Васильев схватил ружье и пытался застрелить второго шофера»[12].

А вот материал из справки секретаря Иркутского обкома ВКП(б) Качалина: «После сообщения по радио речи тов. Молотова о выступлении Германии с войной на СССР, гражданка Талько М.И., проживающая в г. Иркутске, повела антисоветскую агитацию среди жильцов своей усадьбы. Она заявляла: “Это все к лучшему. Помните мои слова, с приходом Германии жить будет лучше”. Эту агитацию она продолжала в течение двух дней. Талько арестована. После чего оказалось, что по национальности она полька, уроженка г. Варшавы, переезжала из города в город. Муж и сын в 1938 году репрессированы органами НКВД»[13]. А вот еще: «…Галичев, работающий в данное время в “Райлесхозе” бригадиром столярного цеха, тот заявляет таким образом: “Дождались”. Конечно, он имеет в виду то положение, которое проходит на западе. Кто он какой? Каратель, который сражался с партизанами и красноармейцами...»[14]

Подобных примеров можно привести еще несколько. Однако вот на что следует обратить внимание: люди, выражавшие недовольство политическим строем страны, конкретными руководителями, не заявляли об отказе от Родины, Отечества, своей национальности. Во всяком случае, таких фактов документы архива не содержат.

Есть в фондах ГАНИИО и документальные свидетельства дезертирства советских людей. Таких материалов немного, лишь несколько справок и донесений. Отчеты соответствующих служб сухо рассказывают о тех, кто прятался от мобилизации, стремился уйти в тайгу и там отсидеться. Вряд ли все эти люди были злостными врагами советской власти, уклонялись от службы по идейным соображениям. Скорее всего, все их беды от малодушия и трусости, да, может быть, еще от нежелания трудиться в принципе, ведь война – это также тяжелый труд. Приведем здесь только один документ.

 « По полученным аг[ентурным] данным об обнаружении в тайге 2-х землянок в которых предполагалось нахождение кого-либо из указанных выше дезертиров 16/IX-42 г. произведена проверка этих землянок, первая устроенная из осинника над выкопанной ямой и покрытая корой в местности “Сафрониха”, что в 4-х км от подсобного х-ва Оёкского с/по принадлежит бандиту Комарову, который проживал в землянке-шалаше летом и также занимался сенокосом. При осмотре в шалаше не найдено признаков пребывания в нем человека У отца Комарова проживающего на подсобном хозяйстве Оёкского с/по изъято 3 ружья гладкоствольных, с места нахождения Кузнецова и Ширяева новых данных не получено, о их нахождение не установлено, у своей семьи не появлялись.

При проверке второй землянки в вершине Карнагоя, что в 10–12 км от дер. Тихонова-Падь 18/IX-42 г. там задержан некто Иванов Федот Григорьевич 1890 г. рождения с. Горохово, проживает г. Иркутск ул. 1-й Линии дом № 8 нигде не работает документов не имеет, хорошо грамотный, одинок у него обнаружен и изъят револьвер “Наган” № 126266 с семью боевыми патронами, якобы наган этот подарен знакомым неким Амосовым, сейчас призванным в Армию, 2 ножа, 3 кирпича хлеба, картофель и другие овощи

18/IX-42 г. в дер. Талька Хомутовского с/совета в своем доме в подполье в специально приготовленном убежище задержан уч[астковым] уполномоченным т. Смолеевым дезертир РККА осужденный 28/VII-42 г. и приговорен к 10 г. лиш[ения] свободы и вновь сбежавший Тихонов Григорий Петрович 1904 г. рождения, сведения о его месте нахождения получены от доверенного лица гр. Морозова.

20/IX-42 г. в дер. Максимовщина, Котинского с/совета задержан гр-н Другов Михаил Иванович 1912 г. рождения без определенных занятий, уроженец дер. Тугутай Усть-Ордынского округа, при проверке документов у него установлено, что Другов уклоняется от явки РВК, не состоит на военном учете, при личном обыске у Другова обнаружена сектантская литература, Другов арестован и предается суду по ст. 193 п. 10 УК.

18/IX-42 г. в дер. Галковщина колхозником обнаружен в лесу спящим – Шибанов Михаил Павлович 1924 г. рождения с. Галки, который уклоняется от явки по призыву, скрывался в лесу и занимался кражами, Шибанов был связан и обезоружен (с ним было дробовое ружье) и доставлен в с/совет, где председатель с/совета женщина учинила допрос во время которого Шибанов попросился на двор и, будучи выведен безоружным колхозником, бросился бежать со связанными руками и убежал в лес. Опер. уполномоченный Иркутского УНКВД Леонтьев, встретивший бегущего преступника, произвел в него два выстрела, но промахнулся.

По Шибанову озадачена его мачеха, которая дала обязательство доставить Шибанова властям 25 сентября 1942 г. Зам. начальника. Иркутского РО УНКВД мл. лейтенант милиции Щукин»[15].

Кто же уходил добровольцем на фронт? Чтобы ответить на этот вопрос, проанализируем список комсомольцев, подавших заявления и призванных по Зиминскому райвоенкомату по состоянию на 26 августа 1941 г. В списке 40 фамилий: 15 мужчин и 25 девушек. 23 человека из сорока – в возрасте 18 лет, десять – на год старше. Самый «старый» из добровольцев – Татьяна Пучкова, родилась в 1919 г. Надо отметить, что первые наборы здесь имели достаточно высокий образовательный уровень: восемь человек окончили девять классов, один – 10, остальные – 7, 8 и несколько – ФЗУ[16].

Как видим, действующая армия забирала самые молодые, дееспособные силы, будущих специалистов производства, сельского хозяйства, абитуриентов для высшей школы. Статистика закономерно фиксирует в этот период значительное снижение рождаемости. Так, за три первых военных года в сельской местности Иркутской области рождаемость сократилась почти в три раза. В 1945 г. население колхозов к уровню 1940 г. составляло по области лишь 82 %, в том числе трудоспособного насчитывалось только 67 %[17].

Сколько человек было направлено военкоматами области на фронт?

Фонды государственного архива новейшей истории исчерпывающего ответа на этот вопрос, к сожалению, не содержат: документы Министерства обороны СССР хранятся здесь лишь в виде директивных или инструктивных материалов, а также в качестве переписки с местными партийными, советскими или общественными организациями. О числе ушедших на фронт можно судить по некоторым документам Иркутского обкома ВКП(б), однако эти сведения носят отрывочный характер. Возьмем поэтому уже устоявшую и вошедшую в литературу цифру – «более 200 тысяч человек»[18]. Если сравнить эти данные с количеством проживавших на территории области на 1 января 1940 г. – 1351,8 тысяч человек[19], – получим, что в воинские части был призван каждый 6–7-й житель нашего региона. Вычтем из общей цифры стариков и детей, женщин, окажется, что на фронте побывал, по всей видимости, каждый второй мужчина призывного возраста!

Когда читаешь пожелтевшие архивные материалы военной поры, поражает огромное количество денежных средств, пожертвованных рабочими и крестьянами на оборону и укрепление боеспособности Красной Армии. Вот только несколько документальных примеров: бухгалтер артели «Кахетия» Иркутска Седых В.П. в первые дни войны внес в фонд обороны из своих сбережений 6 тыс. р.; 24 июня семь работников терапевтической клиники медицинского института во главе с профессором Орловым подписались на 2 150 р.; машинист Бодайбинской железной дороги тов. Краут внес в начале июля платеж по займу вперед за два месяца; колхозники сельхозартели «Красный Октябрь» отчислили в фонд обороны 300 трудодней; актив домашних хозяек Ленинского района собрал на подарки для бойцов и командиров действующей армии 7 790 р. и т. д. Только за 3–6 августа 1941 г. от рабочих и служащих Иркутска в госбанк и сберкассы поступило 118 885 р. Уже к 1 октября 1941 г. от жителей области во всенародный фонд обороны было принято почти 9 млн р. деньгами и 20 млн р. облигациями. Всего же за годы войны от иркутян на вооружение для Красной Армии перечислено более 117 млн р.[20]

Невольно возникает вопрос; а какова же была заработная плата у рабочих, колхозников, людей интеллигентного труда, проживавших в Иркутской области? По данным А.В. Шалака, заработная плата рабочих Восточной Сибири в годы войны была значительно ниже средних показателей по стране, хотя и росла с 378 до 465 р. в месяц. Усредненный уровень зарплаты существенно отличался от заработка, скажем, забойщика (670–1 160 р.), преподавателя вуза (2 300), рабочего химической промышленности, железнодорожного или водного транспорта. Однако более половины рабочих Восточной Сибири в целом, как считает историк, имели зарплату менее 300 р. в месяц. Оплата труда колхозников вообще существовала практически номинально. При этом крестьянин нес все тяготы по снабжению действующей армии продовольствием и сельскохозяйственным сырьем[21].

Без преувеличения можно сказать, что труженики промышленных и сельскохозяйственных предприятий, служащие различных учреждений отдавали в фонд обороны страны практически все свои средства. К тому же, надо учитывать, что в годы войны были значительно повышены налоги, отменялись доплаты за работу в удаленной местности, временно прекращались отпуска и выплата компенсаций за них. В этих условиях вполне понятны и объяснимы факты недовольства, естественной усталости от тягот войны, зафиксированные в документах.

Вот, например, докладная записка начальника Иркутского РО НКВД, младшего лейтенанта госбезопасности Мироненко от 9 февраля 1942 г.: «Настоящей докладной запиской ставлю Вас в известность, о настроениях среди эвакуированных жен начсостава РККА и семей красноармейцев нашего района. Из Пашкинского МЛП Теёшкина А.В. сообщает своему мужу на фронт, следующее: “Остались дома только партийцы, которые наложили на себя бронь, да те, кому уже около 50 лет, остальные пожилые мужики, но издеваются как помещики, начальство не обращает внимания, а налоги тянут”. Или из с. Б-Разводная Черных Анна Михайловна в Читу своему мужу пишет: “Я сейчас как рыба об лед бьюсь и не могу ничего добиться, всё из-за тебя, из-за твоего колхоза, сколько я тебе говорила, бросай колхоз, а ты за него держался, а теперь семья хоть с голоду умирай”. Из совхоза им. Сталина Максимовского с/совета, Копылова К.В. своему мужу пишет на фронт: “У нас в совхозе плохо, просто голод, новый директор еще хуже, говорит, всех заморю”. С Суховского с/Совета учительница Романова пишет в Читу своему мужу Липинскому: “Я за этот месяц не получу больше 100 руб. т. к. нас заставили подписаться на лотерею на 95 % заработка, я и так знаю, что ты выиграешь от жилетки рукава, я тоже выиграю столько же”. Подобных писем поступает очень много… со следующих с/советов Урик, Хомутово, Оёк, Галки и ряда других, а из села Хомутово… одна жена командира в отчаянии пишет: “Или забери меня отсюда или я здесь вместе с ребенком умру голодной смертью”»[22].

Подобные документы перемежаются в архиве с многочисленными «инициативами трудящихся области», иллюстрирующими преданность ленинско-сталинскому курсу. Так, 25 октября 1941 г. обком комсомола, «обсудив письмо комсомольцев колхоза имени Дзержинского Аларского района и обращение колхозников артели “По заветам Ленина” Усольского района о выращивании и откармливании свиней для Красной Армии, постановил обязать секретарей РК ВЛКСМ и сельские первичные комсомольские организации… добиться, чтобы каждый комсомолец-колхозник выкормил одну свинью весом не менее одного центнера для РККА». Райкомы обязывались также вести точный учет откармливаемых свиней в районе и колхозе, а также их сдачу в фонд РККА[23].

Надо сказать, что точный учет выращенных комсомольцами свиней действительно велся – крестьяне, испытывая жесточайший голод, тем не менее, выполняли кем-то инициированное обязательство и сдавали последнее государству. Да и как не сдать?! Сдача мяса, молока, шерсти была во многих хозяйствах государственной нормой. За невыполнение плановых поставок была предусмотрена судебная ответственность.

А вот еще почин: «рабочие, ИТР, служащие Нижне-Бодайбинского, Ленинского и других приисков обратились ко всем трудящимся района отработать один из выходных дней или отчислить однодневный заработок в фонд помощи действующей Красной Армии. Вызов указанных приисков подхвачен всеми трудящимися района». Здесь же сотрудники «управления треста “Лензолото” обратились с просьбой войти с ходатайством в правительство о прекращении оплаты выигрышей по всем займам впредь до полного разгрома врага»[24].

Или информация из Тулуна: «Путевые обходчики Ананенок, Стрельцов, Копылов, Шишалевич, Дубровин и Зубченко, узнав о подлом нападении германской орды на СССР, пошли к мастеру околотка и заявили, что желают в свободное от работы время, в выходные дни, помогать ремонтной бригаде ремонтировать путь. Желание было удовлетворено.

29 июня, в выходной день, на дистанции все решили работать. Рано утром на пути вышло 380 человек ремонтных рабочих, 43 путевых обходчика, 158 домохозяек и 40 человек служащих и инженерно-технических работников. Весь день кипела напряженная работа, и, когда к концу дня подвели итоги, то оказалось, что не было ни одного человека, который не перевыполнил бы дневную норму выработки. 175 проц. – это самый низкий показатель. В этот день многие рабочие дали по 250–300 процентов.  По единодушному решению рабочих, служащих и домохозяек весь заработок за 29 июня в сумме 4508 рублей передается в фонд обороны страны»[25].

Чего больше в этих примерах: бескорыстия, героизма и трудового подвига, самоотдачи или же стремления партийной и советской номенклатуры, получавшей совершенно другую заработную плату и другие пайки, заявить о своей «крупной руководящей работе», о собственной значимости и незаменимости? И опять же, наверное, нет четкого ответа на этот вопрос. Война многонационального народа и война партийно-советской бюрократии – явления различные. Это реальность, от которой нельзя отмахнуться, ее надо обязательно изучать.

Примечания

[1] Государственный архив новейшей истории Иркутской области: путеводитель / сост. М.Д. Покачалова, Т.Г. Щербакова. Иркутск, 2008. С. 11.

[2] ГАНИИО. Ф. 199. Оп. 1. Д. 566. Л. 70. Подлинник.

[3] Там же. Ф. 20. Оп. 2. Д. 41. Л. 22. Подлинник.

[4] Там же. Д. 41. Л. 203. Подлинник.

[5] Там же. Ф. 199. Оп. 1. Д. 566. Л. 64. Подлинник.

[6] Там же. Ф. 233. Оп. 1. Д. 620. Л. 2. Подлинник.

[7] Наумов И.В. Спецпереселенцы в Восточно-Сибирском крае (1930–1936 гг.) // Сибирская ссылка. Иркутск, 2009. Вып. 5 (17). С. 463.

[8] Занданова Л.В. Сибирская ссылка сталинской эпохи: спецпереселение 1930–1950-х гг. // Сибирская ссылка. Иркутск, 2005. Вып. 3 (15). С. 132, 134.

[9] ГАНИИО. Ф. 199. Т. 1. Д. 566. Л. 27. Подлинник.

[10] Там же. Ф. 159. Оп. 8а. Д. 124. Л. 10, 11. Подлинник.

[11] Там же. Ф. 127. Оп. 7. Д. 662. Л. 21–26. Подлинник.

[12] Там же. Д. 586. Л. 60–61об. Подлинник.

[13] Там же. Д. 559. Л. 24–28. Подлинник.

[14] Там же. Д. 586. Л. 45. Подлинник.

[15] Там же. Ф. 191. Оп. 1. Д. 727. Л. 57–57об. Подлинник.

[16] Там же. Ф. 185. Оп. 10. Д. 12. Л. 1. Подлинник.

[17] Шалак А.В. Основные параметры социально-демографических процессов в Иркутской области (1940–1950 гг.) // Иркутский историко-экономический ежегодник. 2008. Иркутск, 2008. С. 451.

[18] Историческая энциклопедия Сибири. Новосибирск, 2009. Т. 1. А–И. Ст. 653.

[19] Шалак А.В. Социальные проблемы населения Восточной Сибири: (1940–1950 гг.). Иркутск, 2000. С. 52.

[20] ГАНИИО. Ф. 127. Оп. 7. Д. 564. Л. 240; Д. 564а. Л. 17об.; Д. 586. Л. 60; Д. 581. Л. 17; Д. 597. Л. 11; Очерки истории Иркутской организации КПСС. Иркутск, 1976. Ч. 2. Кн. 1. С. 375.

[21] Шалак А.В. О формах материального стимулирования труда в условиях карточной системы распределения (на примере Восточной Сибири 1941–1947 гг.) // Историко-экономические исследования. 2002. № 1. Иркутск, 2002. С. 112–116.

[22] ГАНИИО. Ф. 191. Оп. 1. Д. 727. Л. 3–4. Подлинник.

[23] Там же. Ф. 185. Оп. 1. Д. 254. Л. 143. Подлинник.

[24] Там же. Ф. 127. Оп. 7. Д. 581. Л. 17. Подлинник.

[25] Там же. Д. 674. Л. 6. Подлинник.

 

Выходные данные материала:

Жанр материала: Научная работа | Автор(ы): Иванов А. А. | Источник(и): Иркипедия | Дата публикации оригинала (хрестоматии): 2012 | Дата последней редакции в Иркипедии: 17 марта 2015

Примечание: "Авторский коллектив" означает совокупность всех сотрудников и нештатных авторов Иркипедии, которые создавали статью и вносили в неё правки и дополнения по мере необходимости.

Материал размещен в рубриках:

Тематический указатель: Научные работы | Иркутская область | Иркутск | Иркутский район | Библиотека по теме "История"