Облавная охота бурят как отражение ранней формы социальной организации // «Буряты. Серия: Народы и культуры» (2004)

Коллективная облавная охота — яркий памятник культуры бурят. Средневе­ковые письменные источники содержат множество указаний на существо­вание в то время у степных племен грандиозных облавных охот под пред­водительством вождей племенных объединений. Коллективная охота кочевни­ков-скотоводов получила широкую известность в научных кругах России в кон­це XIX в., благодаря работам М.Н. Хангалова. Он написал целый ряд ценнейших научных трудов, в которых нашли отражение многие стороны жизни бурят: хо­зяйство, материальная культура, общественный строй, шаманство и фольклор предбайкальских бурят. Однако излюбленной его темой была "эпоха зэгэтэ-аба" - коллективная облавная охота, яркий феномен кочевнической культуры народов Центральной Азии, сохранившийся в зафиксированном виде только у бурят. Появление в 1910 г. статьи М.Н. Хангалова в соавторстве с Д.А. Клеменцем "Общественные охоты у северных бурят "зэгэтэ-аба — охота на росомах" в "Материалах по этнографии России" не только способствовало ее популярности, но и вызвало острую полемику среди ученых того времени. Проблемы, поднятые в ней, не оставляют равнодушными и современных исследователей.

Повсеместное распространение коллективных охот у бурят подтверждается статьей хоринского тайши И. Вамбоцыренова, который записал порядок прове­дения облавной охоты аба хайдак со слов 80-летнего бурята галзотского рода Сангита Аюшиева. Работа была опубликована в "Известиях ВСОИРГО" в 1890 г. Ее отличает четкая последовательность и скрупулезность изложения ма­териала, что дает возможность предполагать участие информатора в облавных охотах. В небольшой по объему статье создана впечатляющая картина облав­ных охот у хоринских бурят начала XIX в.

Эти материалы положили начало исследованию проблемы в пределах центральноазиатского ареала, так как у других народов Центральной Азии не сохра­нилось данных об облавных охотах, хотя они были им известны, на что указы­вают полевые материалы СИ. Вайнштейна, СМ. Абрамзона и Л.П. Потапова. Согласно средневековым письменным источникам, кочевому скотоводст­ву как виду хозяйственной деятельности постоянно сопутствует облавная охо­та: "по обыкновению следуя за своим скотом, занимаются полевою охотою и тем пропитываются"; "следуя за травою и водою, занимаются звероловст­вом"; "Временами собираются для охоты, по окончании охоты расходятся"; "когда охотятся, то все свищут (в знак сбора), по окончании расходятся"; "Они (хунны) в нескольких десятках тысяч конницы занимались охотою" (Жамбалова. 1991. С. 5-12).

Существование облавной охоты в среде монгольских кочевников в XIV в. отражено в записках очевидцев, побывавших в ставках монгольских ханов, а впоследствии и у Рашид-ад-дина. О распространении облав в более позднее вре­мя говорят полевые материалы современных монгольских ученых. Однако все вышеперечисленные данные носят поверхностный характер и представляют со­бой краткие упоминания о существовании такой охоты.

Бытование коллективной охоты у бурят впервые отмечено путешественни­ками XVII-XVIII вв., в дальнейшем оно находит отражение в этнографических исследованиях конца XIX - начала XX в. Сохранившиеся до настоящего времени в памяти старожилов воспоминания об облавной охоте, выявленные С.Г. Жамбаловой в 1982-1985 гг., несколько дополнили известные источники по данной те­ме и способствовали новой постановке вопроса об облавных охотах у бурят.

В бурятском языке, по данным этнографии, существует несколько названий коллективной облавной охоты: зэгэтэ аба, аба хайдак (хайгта аба), хушуута аба, галшата аба. Общим для всех названий является аба, означающее "облава", "устроить облаву". Слова аба и абала в значении "охота" представлены в "Древнетюркском словаре". Корень - основа аб/ав является общим для алтайской языковой семьи и означает прежде всего охоту на зверей, дичь, облаву. Сравни­тельно-историческое исследование слова ав позволило Э.В. Севортяну провести генетическую связь со словами "сеть", "тенета", "невод", "загон", "село", "свето­вое кольцо вокруг луны" и прийти к выводу о наличии комплексной семантиче­ской связи слов "охота", "ловля", "сеть (ловушка)" (Севортян. 1974. С. 158).

Наиболее верная этимология парного слова зэгэтэ аба принадлежит В.А. Михайлову, предложившему транскрипцию зэгтэ, потому что таково про­изношение этого слова у северных бурят. Слово зэгтэ он производит от слова зэг - "волосяная веревка в три скрутки, используемая в обрядах". Все это позво­лило ему прийти к выводу, что выражение зэгтэ аба необходимо переводить как "охота круговая (окружением зверей, сомкнутием их в кольцо, облавой, охо­та цепью) или знаменная (с известными правилами и запрещениями во время об­щественной облавы)" (Михайлов. 1913. С. 182).

Лингвистические материалы дают возможность предполагать существова­ние различных способов проведения облавных охот Аба хайдак (хайхта аба) -выслеживающая, кратковременная, одноразовая охота. Облава — хушуута аба (хошууд) — проводилась при авангардном положении центра (туб) по отноше­нию к крыльям облавы, тогда ее конфигурация была клинообразной, вытяну­той. В монгольском языке есть слово хошууд — "построение войска типа клина или морды". В средневековых письменных источниках отмечается, что "в сра­жениях не строятся в ряды, отделившеюся головою (то есть острым клином) производят натиск" (Бичурин. 1950. С. 215). На вариабельность центра (дондо), его авангардное или арьергардное для всего войска положение указывал Г.Г. Стратанович (Стратанович. 1974. С. 227).

Наиболее значительной, важной в экономическом и идеологическом отно­шениях была, вероятно, облава галшата аба (галша — шаман), то есть облава под руководством шамана. Возможно, небольшие облавы (аба хайдак) предше­ствовали масштабным охотам. Они проводились небольшой группой людей (до 300 человек) с целью разведки охотничьих угодий и изучение рельефа местно­сти. А более крупные облавы с участием до 1000 человек проводились под руко­водством шамана, охватывали длительный промежуток времени и имели опре­деленную ориентированность на решение специальных задач.

В бурятских облавах можно выделить своеобразную иерархическую лест­ницу участников, основу которой составляла общинная масса (абын зон), разделявшаяся на группы по 20 человек, которая подчинялась малгаю. Захулы были ответственны за порядок проведения облав и соблюдение дистанции ме­жду облавщиками, газарша или гар баряаша возглавляли крылья облавы, между которыми в центре находился тобши. Над ними возвышался галша — главный распорядитель облавы, "во время религиозных обрядов он — верховный жрец, в военных действиях — главный полководец" (Хангалов. 1958. Т. 1. С. 69).

В облавной охоте предбайкальских бурят начала XX в., восстановленной С.Г. Жамбаловой по собственным полевым материалам, принимали участие только мужчины (М.Н. Хангалов допускал возможность участия в облаве жен­щин), которые объединялись в группы по родам и улусам. Каждое объединение имело свой отдельный огонь (гал) и хранителя огня (галшин), в обязанности ко­торого входили также разбивка бивака, приготовление пищи и хранение охот­ничьей добычи. Основной массой охотников были рядовые общинники (абын зон), которые составляли два крыла, возглавляемые двумя гар баряаша, кроме того, в каждом крыле было по два захула, первый располагался впереди фланга облавы, второй замыкал линию облавщиков. В центре облавы находился тобши, который осуществлял общее руководство всей охотой (Жамбалова. 1991. С. 92).

В аба хайдаг, коллективной охоте забайкальских бурят, центральное место в трехчастной ее структуре занимал тубучи; во главе флангов находились хошучи; за ходом облавы следили засулы; газардчи определял места охоты и стоя­нок; доторчины подкарауливали зверей в засаде. Одиннадцать хоринских ро­дов, обязательные участники аба хайдак, делились на семь огнищ, каждая груп­па имела свой пароль или клич. Галчи, хранители огнищ, заслышав приближе­ние облавщиков, закончивших дневную охоту, призывали членов своего огнища протяжными кликами пароля (Вамбоцыренов. 1890. С. 32).

Роль и значение каждого из действующих лиц в процессе облавной охоты выявлено С.Г. Жамбаловой на основе морфологического и этимологического анализа их названий. Это позволило выделить общее и особенное в зэгэтэ аба и аба хайдаг, проследить их модификацию в процессе исторического развития.

Галша (галшин, галчи) имеет в основе корень гал ("огонь") и суффикс -ша, показатель профессии или действователя. Это дает основание говорить о том, что его высокое положение в обществе было связано первоначально с культом огня. Он был хранителем родового огня. Впоследствии эта обязанность стано­вится привилегией шаманов. Шаманство вбирает в себя этот культ. Роль шама­на, его значение в обществе все более усиливается, он начинает совмещать в од­ном лице функции шамана, вождя, военачальника. Расцвет зэгэтэ аба предста­влял собой, по описанию М.Н. Хангалова, наивысшую точку в историческом развитии роли галши, которому беспрекословно подчинялись все участники зэ­гэтэ аба, а когда облава заканчивалась, галша оставался управителем в обыден­ной жизни на летних стоянках. Первоначально это было выборное лицо, при этом немалую роль играли личные качества претендента: ум, сила, выносли­вость, умение метко стрелять из лука, ориентироваться на местности. В более позднее время эта должность стала передаваться по наследству, как было в ардайской облаве. Но имеются сведения о том, что руководителей облавы избира­ли на сходке (суглане) (Хангалов. 1958. С. 27).

В данном случае перед нами факт существования вождей, власть которых распространялась в основном на период облавных охот, а в более раннее время, возможно, и на длительный срок. Подобное явление было характерно для мон­голов средневековья, которые выбирали ханов для ведения войн и организации облав, власть ханов была очень слабой, сила вождя зависела от могущества ро­да или группы родов, которые выдвигали его (Владимирцов. 1934. С. 79).

Функции галши на протяжении длительного исторического промежутка времени претерпели определенные изменения. Если галша зэгэтэ аба раннего периода олицетворял собой светскую, военную и духовную власть в силу личных преимущественных качеств охотника, воина, шамана, то в облавных охотах на­чала XX в. сфера его деятельности суживается. Здесь он выступает уже только в роли хранителя очага. Модификация функции галши связана, вероятно, с про­изошедшими в жизни бурят экономическими и социальными изменениями.

Назначение непосредственного руководителя облавы - тобши (тубучи) -остается в течение длительного периода без изменений. Во всех зафиксирован­ных облавах он возглавляет центр триады. Само слово образовано от корня туб (тов - в монгольской орфографии), что означает "центр, центральный", и суф­фикса -ша и содержит в себе характеристику этого действующего лица как цен­трового, находящегося в центре облавы. М.Н. Хангалов усматривал в слове тобша значение "пуговицы", которая "как бы застегивала оба крыла зэгэтэ-облавщиков в одно". Такое объяснение с точки зрения функциональной нагруз­ки представляется вполне оправданным. Оно довольно образно определяет круг обязанностей тобши на облаве.

Существует мнение о синонимичности слов галши и тобша в значении "жрец огня, блюститель огня". В данном случае более вероятным считается об­разование слова тобша от корня отог ("огнище") (Бертагаев. 1973. С. 124-125).

Для обозначения передовых флангов облавы в зэгэтэ аба М.Н. Хангалов приводит два варианта: газарша и гар баряаша. Вероятно, более приемлемо вто­рое словосочетание, состоящее из двух слов: гар - "рука, фланг" и баряаша. Слово гар у степных народов алтайской языковой семьи входит составной ча­стью в ряд терминов военного дела: зун гар ("левое, восточное крыло"), барун гар ("правое, западное крыло") у монголоязычных народов; он гар ("правый фланг войска"), сол гар ("левый фланг войска") - у тюркских народов. Эти при­меры говорят в пользу правомерности существования слова гар баряаша, а не газарша в значении "руководитель флангов облавы".

В аба хайдак эту роль исполняли хошучи - "отборные люди", обладающие хорошими лошадьми и ловкостью в стрельбе, они ехали "впереди двух крыльев облавы, оглашая леса протяжными криками". В современной орфографии это слово имеет форму хушууша - "вожак", в данном случае - вожак определенно­го крыла, клина или фланга. Возможно, существование этого слова в среде за­байкальских бурят указывает на бытовавшее в более раннее время одной из раз­новидностей облавной охоты — хушуута аба.

Газарша - проводник, знаток местности - подыскивал места для охоты и стоянок, изучал местность. Тактика и стратегия облавы, вероятно, во многом за­висели от рельефа охотничьих угодий, поэтому важное значение для определе­ния структуры будущей облавы имело предварительное знакомство с местами предстоящей охоты. Подтверждением этому служит характеристика функции газардчи в аба хайдак, где "потребность в газардчи лишь при определении мест для облавы и последующего ночлега".

Представители средней прослойки (захулы) в иерархическом делении участ­ников зэгэтэ были непосредственно связаны с рядовыми охотниками, их количе­ство на охоте находилось в прямой зависимости от общего числа облавщиков. Они следили за порядком проведения облавы, добивались быстроты и четкости во время окружения зверей, способствовали соблюдению дистанции между охотниками.

В зэгэтэ аба более позднего периода (начало XX в.), по сведениям старожи­лов Эхирит-Булагатского района Иркутской области, на каждое крыло облавы ставили двух захулов, что, вероятно, было связано с сокращением общего коли­чества участников облавы. В аба хайдаг, облаве забайкальских бурят, было два захула. Они относились к главным распорядителям охоты и состояли в этих зва­ниях продолжительные сроки. Захулы также следили за порядком проведения облавы, а по ее окончании разбирали возникшие на охоте спорные вопросы. Слово закуул (захул, засул) имеет тюркское происхождение, в монгольских язы­ках выступает в значении "распорядитель, устроитель, часовой, офицер".

Следующее действующее лицо зэгэтэ аба — малгайша — руководил двадца­тью охотниками, в его обязанности входило обеспечить их явку на охоту, они, в свою очередь, беспрекословно подчинялись ему. М.Н. Хангалов производит это слово от основы малгай - "шапка", других его значений в настоящее время в языке не выявляется. Во время облавной охоты шапка использовалась в качест­ве залога беспрекословного подчинения правилам охоты. В начале облавы каж­дая группа из 20 охотников оставляла главному распорядителю по одной шапке в знак взаимной верности и честности на промысле. Возможно, отсюда образо­валось слово малгайша.

Привлекает внимание отсутствие в бурятской облаве традиционного для ко­чевых народов Центральной Азии подразделения по десятиричной системе, хо­тя его рудименты выявляются и свидетельствуют о распространении этого явле­ния на территории расселения бурят. При распределении повинностей (участие в облаве было обязательно для каждого рода или улуса) за основу брали цифру десять: "От каждых десяти выходит один конный" (Хангалов. 1901. С. 5).

Довольно интересная информация содержится в факте деления облавщиков на группы по 20 человек. Это упоминание не единично и не случайно. Родовые старосты назывались "начальниками пятидесяти" или "двадцати" (табинай или хориной); роды часто именовались "табин" или "хорин" (50 или 20). Аналогич­ным представляется характерное для общественного строя монголоязычных племен деление отоков и аймаков на группы в 40 и 20 аилов. Б.Я. Владимирцов связывает эту особенность с существованием деления по две сотни, имевшего место в их истории и с течением времени исчезнувшего.

Основным признаком, характеризующим аба хайдак как наиболее поздний вариант облавы, является наличие в ней "охотников, находящихся в глубине об­лавы", так называемых доторнин (от слова дотор - "глубь, глубина, внутрен­ний"). Это были в основном знатные и богатые люди, они занимали удобные для охоты места и стреляли в выходивших на них зверей. Простолюдины в данном случае исполняли роль загонщиков. Присутствие загонщиков и стрелков в обла­ве изменяет ее принципиальную структуру и приближает к загонным охотам, которые также имели место в среде бурят. В то же время подобное разделение труда на охоте наблюдалось и в более раннее время. В средневековье предста­вители военной дружины и предводители родов "во время облавных охот зани­мали лучшие места, били дичь по выбору и пользовались львиной долей добы­чи" (Владимирцов. 1934. С. 112).

Структура охотничьего сообщества в некоторой степени является отраже­нием иерархической структуры общества в целом. В среде бурятского населения в XVII в. по русской официальной терминологии различались следующие соци­альные группы: 1) "князцы"; 2) знатные люди; 3) улусные люди, мужики ясач­ные; 4) холопы. "Подобная стратификация имела место и в последующие пери­оды. С 1819 г. при распределении повинностей и податей было установлено раз­деление бурятов "на классы по состоянию на четыре разряда" (Кудрявцев. 1940. С. 168). Существовала своеобразная иерархия и при административно-террито­риальном делении бурят, основанная на подчиненности мелких групп более крупным объединениям. В бурятском обществе XVIII—XIX вв. были распростра­нены следующие ступени местного управления по возрастающей линии: закуул стоял во главе улуса; шуленга — во главе объединения улусов (холбоны или та-бины); зайсан или тайша — во главе объединений холбонов, "поколений".

Однако ни в коей мере не уравниваются иерархия охотничьего объединения и сословные группы бурятского общества. Но, возможно, именно эфемерные вожди облавных охот стали выделяться в наиболее состоятельные группы лю­дей, составивших впоследствии бурятскую знать, из числа которых избирались тайши, шуленги, заhуулы. Эта закономерность прослежена в работе Л.П. Пота­пова на материалах других сибирских народов (Потапов. 1934. С. 75-76). Ана­логичная картина вырисовывается по данным фольклора и этнографии в соци­альной специфике военной организации киргизов (Абрамзон. 1945. С. 171—172).

Имеющиеся материалы дают возможность провести реконструкцию прин­ципиальной модели облавы, всеобщей для народов центральноазиатского реги­она с ХКТ кочевников-скотоводов. Облавная охота имела огромное экономиче­ское значение в жизни кочевников и поэтому представляла собой хорошо разра­ботанный общественный институт с развитой системой социальных отношений. В облавной охоте участвуют только мужчины: облава — мужское занятие. Уча­стие в коллективной охоте было обязательно для каждого рода или улуса, эта обязанность была распространена и в средневековье. Так, в "Сокровенном ска­зании" богатыри, выбирая Темучина своим предводителем, клянутся ему: "В об­лавах на зверей мы будет выступать прежде других и пойманных (нами) зверей будем отдавать тебе" (Сокровенное сказание. § 202). Конкретное место и функ­ции в облаве являлись своеобразным показателем принадлежности рода или улуса к определенному объединению в структуре общества, служило показате­лем незыблемости статуса в этом объединении; выход из облавы указывал на прерывание существующих отношений и связей.

На облаве существовала строгая дисциплина, на что указывал И. Вамбоцыренов; "Тех, кто опаздывал, привязывали за секретные органы тела к поводу уз­ды и водили вокруг толпы" (Вамбоцыренов. 1890. С. 30). Не наказывали только безлошадных бедняков. Однако они всеми силами стремились попасть на обла­ву и просили у богатых лошадей.

Время проведения облавы определялось на сходке (суглане) за полмесяца или месяц до начала. Охота обычно назначалась на пятнадцатый день "первой зимней луны". Это было связано с существованием солярно-лунарных циклов и производных от них культов. Проведение облавных охот в соответствии с лун­ным календарем и циклом свидетельствует о большой архаичности института.

Имелись определенные места сбора на облаву: хоринские буряты собира­лись у р. Хара-Осун; место сбора на облаву у предбайкальских бурят называлось тобша; у монголов место сбора охотников было связано, вероятно, с общим ог­нем и называлось от ("огонь") (Бертагаев. 1973. С. 125).

Буряты специально готовились к облаве и являлись нарядно одетыми на обученных лошадях, с провизией. Те, кто имел старинные доспехи, облачались в них. Даже в более позднее время снаряжение состояло из луков, стрел, колча­нов, налучий, копий, ножей.

По прибытии на место облавы каждый род или улус разжигал свой огонь, совершал обряды, ночь проходила в играх и развлечениях, а днем (с рассвета до заката) добывали зверя (за день делали несколько облав), вечером производили раздел добычи, разрешали спорные вопросы, устраивали трапезы и проводили обряды. На следующий день облавщики отправлялись на охоту, а газарши и галлши переводили бивак на новое место вслед за продвигающимися охотниками.

Бурятские облавы имели традиционную для кочевых народов Центральной Азии трехчастную структуру: два фланга (крыла) облавы и центр. По данному руководителем центра (тубша) сигналу предводители крыльев облавы продви­гались в диаметрально противоположных направлениях вперед, за ними на оп­ределенном расстоянии друг от друга двигались облавщики под наблюдением засулов. Постепенно цепь замыкалась, оба крыла, смыкаясь, образовывали круг охоты. Круг охватывал большую площадь. Затем все участники сразу устремля­лись к центру круга и гнали туда всех зверей, устраивая массовую бойню.

Материалы облавной охоты свидетельствуют о существовании пережитков возрастных классов и мужских союзов у бурят. Первоначальные формы этого, видимо, давно утеряны, и данные о их распространении не сохранились. Но бо­лее поздние их проявления прослеживаются в виде отдельных признаков поло­возрастных группировок. С.П. Толстов, впервые поставив проблему возрастных классов у народов Востока, отмечал возможность более широкого распростра­нения этого института среди центрально- и среднеазиатских племен в прошлом.

В теоретическом плане важно то, что мужские союзы у многих народов все­гда были связаны с охотой (в стадиальном плане мужские союзы относятся к об­ществу с охотничьей формой хозяйства), а также то, что мужские союзы могли существовать без специальных домов. Доказательством существования пере­житков мужских союзов у бурят является сохранение ритуальной специфики об­лавной охоты на более высоких уровнях развития производительных сил. Прив­лекает внимание факт существования отдельного для каждого рода или улуса огня и наличие специального человека, ответственного за его разведение и под­держание во время коллективной охоты. Несомненно, это был родовой огонь, имеющий сакральное значение. В классических мужских домах также постоян­но поддерживается огонь. С этим материалом ассоциируется существование в Средней Азии "домов огня", которые считаются пережитками мужских домов раннемусульманской Согдианы (Толстов. 1948. С. 97-98).

Одним из пережитков мужских союзов являются выделяемые М.Н. Хангаловым три класса охотников: высший, средний, низший. Первые два класса бы­ли обязаны принимать участие в облавах и военных действиях, при разделе до­бычи получали свой пай (хуби) и имели право голоса в решении различных воп­росов. В высший класс входили руководители облавы (галша, тубша, газарша), кузнецы, их дети, родственники. Средний класс составляли те, кто имел коня и мог выезжать верхом на облаву или войну. Низший класс состоял из безлошад­ных бедняков, они не участвовали в облаве, а выполняли на охоте черновую ра­боту. Состав этих классов был подвижным. Бедные люди из низшего класса, приобретая состояние и коня, могли перейти в средний класс и получить все пра­ва и обязанности члена облавы.

Из приведенного материала видно, что главным условием для вступления мужчин в состав охотников и воинов являлось наличие верхового коня. М.Н. Хангалов отмечал: "Тот зэгэтэ-облавщик, который имел коня, имел и пра­во голоса в делах, принимал участие в облавах на зверей и различных военных действиях и получал свой пай (хуби) из общего раздела". Такое положение бы­ло обусловлено характером экономического базиса, сам ХКТ кочевников-ско­товодов с присущей ему верховой охотой и военным делом (конница) определял необходимость конного охотника и воина-всадника.

Много времени на облаве уделялось проведению игр (стрельба из лука в ми­шень, борьба, скачки, ломание берцовой кости животных и др). Сказители (улигершины) рассказывали мифы, легенды, сказки, через которые приобщали мо­лодое поколение к истории своего рода.

По данным М.Н. Хангалова, в облаве принимали участие мальчики, начиная с 12 лет. Из других источников явствует, что буряты с восьми лет учились стрельбе из лука, а с десяти принимали участие в облавных охотах, часто при­ближающихся к военным действиям. Полевые исследования, показывают, что эта традиция сохранилась до начала XX в.

Социализация подростков (в данном случае мальчиков) в бурятском обще­стве проходила, вероятно, в рамках проведения облавных охот, которые во многом были адекватны мужскому союзу. Первое участие мальчика в облаве было равносильно переводу его из одного возрастного класса в другой, а ис­пытания, которым он подвергался во время охоты, были равносильны иници-ационным. Во время облавы мальчики приобщались к родовому огню, раз­личным обрядам, преданиям и мифам - все это составляло систему инициационных ритуалов, сопутствующих переводу мальчиков в возрастной класс взрослых людей (мужчин).

Для кочевников характерен инициационный комплекс, в котором большое место занимают действия, связанные с конем: объездка коня, его приручение. Переход мальчика в возрастной класс юношества знаменовался дарением ему жеребенка, а также праздником по случаю сажания мальчика на лошадь.

На существование пережитков возрастных классов у монголоязычных наро­дов указывает существование обрядов, связанных с вступлением человека в сле­дующие возрастные периоды: 13, 25, 49, 60, 73 и 85 лет (Ринчен. 1975. С. 190). Особое место в возрастных ступенях занимало 13-летие, в этом возрасте у мон­голов наступало совершеннолетие, с этих пор юноши должны были нести служ­бу в ополчении и участвовать в облавных охотах (Владимирцов. 1934. С. 164, 181). Подобная картина наблюдалась и у других народов. Киргизы приучали мальчиков к охоте в возрасте 10-12 лет (Айтбаев. 1959. С. 89). Суровую школу будущих охотников проходили шорские мальчики (Потапов. 1936. С. 24). Му­сульманский обряд обрезания совершался у мальчиков 5-9 лет, но обязательно до 12 лет. Обряд обрезания являлся актом свидетельства зрелости мальчика, с этого момента он мог жениться.

У монголов известен обряд помазания пальца мальчика, впервые убившего зверя на облаве: "Обычай же монголов таков, что в первый раз, когда мальчи­ки охотятся, их большому пальцу (на руке) сделают смазку, то есть натирают мя­сом и жиром. Известно, что когда Чингисхан смазал пальцы Хулагу-хану и Хубилаю, впервые подбившим зверя, им было 9 и 11 лет" (Рашид-ад-дин. 1952. Т. 1. Кн. 2. С. 229-230). Аналогичный обряд встречаем у киргизов. Когда молодой охотник приносил первую добычу, проводили обряд посвящения в охотники, ко­торый заключался в том, что посвящаемый преподносил крестец (самый лако­мый кусок) добытого им зверя старому отважному охотнику. Последний, в свою очередь, одаривал юношу некоторыми предметами из своего охотничьего сна­ряжения. При этом, благословляя, он прикусывал большой палец правой руки своего ученика (Айтбаев. 1959. С. 89).

Существование рудиментов мужских союзов и возрастных классов в облав­ных охотах бурят подтверждается также тем, что здесь зарождалась военная дружина. Связь облавных охот с военными маневрами очевидна, облава кочев­ников представляет собой своеобразную школу военного искусства. Это отмеча­ли средневековые историки: "Родятся и вырастают на седле и на лошади, они са­ми собой научаются сражаться, потому что вся их жизнь круглый год проводит­ся на охоте. Оттого у них нет пехоты, а все конница" (Васильев. 1859. С, 224).

Русские военные исследователи в работах о военном искусстве монголов указы­вали на то, что последние "учреждали охоту, которая служила не только средст­вом пропитания, но и школою войны ... во время которой соблюдались все воен­ные правила и предосторожности" (Иванин. 1846. С. 10).

Состав, численность, подразделения, вооружения облавщиков и армии были идентичны, то есть практически охотник был одновременно воином, а охотни­чье сообщество было адекватно военной дружине (Жамбалова. 1991. С. 109). М.Н. Хангалов писал: "Каждую зэгэтэ-аба можно представлять не только арте­лью охотников, а военным отрядом... Нередко, может быть, зэгэтэ-аба устраи­вались исключительно с военной целью" (Хангалов. 1958. Т. 1. С. 17).

В истории сохранились факты военных действий у бурят. Одним из приме­ров этого служат восстания бурят XVII в. против притеснений, погромов и гра­бежей местных чиновников. Отряды восставших бурят, по донесениям служи­лых людей, были многочисленны: Курбат Иванов встретился "с отрядом бурят в 500 человек... Когда служилые люди, захватив добычу и пленных, возвраща­лись в острог, на них внезапно напал бурятский отряд, имевший до 2000 чело­век" (Кудрявцев. 1940. С. 62-63). Представляется интересным, что во время вос­стания 1645 г. буряты "облегли кругом" Верхоленский острог. У бурят традици­онная тактика ведения войн и обложения зверя - окружение. Донесения служи­лых людей дают описание вооружения бурят в начале XVII в.: "Приходят брат­ские люди войною на конях, збруйны, в куяках, шишаках, а бой у них лучной и копейной, и сабельной" (Кудрявцев. 1940. С. 62—63).

Идентичность облавных охот и военного дела у средневековых кочевников позволяла им под видом проведения облавы в пограничных районах совершать набеги на своих оседлых соседей: "Они (хунны) в нескольких десятках тысяч конницы занимались охотою близ границы, нападали на пограничные посты и уводили чиновников и народ в плен" (Бичурин. 1950. С. 79). Облавы служили ма­скировкой, вводили в заблуждение противников и тем самым обеспечивали вне­запность вторжения в чужеземные владения: "Каждому с 10 000 конницы произ­вести облаву подле китайской границы, и будто бы нечаянно встретившись вме­сте, вступить в пределы Китая... Тукюесцы вступали со своим войском в Шочжеу под предлогом звериной ловли" (Бичурин. 1950. С. 84, 254).

Неразрывность войны и охоты была обусловлена идентичностью произ­водственной базы охотничьего хозяйства и материального базиса военного де­ла, а также применением одинаковой в обоих случаях стратегии и тактики. Принципиальная структура облавной охоты адекватна тактическим способам ведения военных действий. Общим для них является троичное горизонтальное деление: левое крыло, правое крыло, центр. Эта традиция имеет глубокие кор­ни и уходит в древность, ее реминисценции сохранились в бурятской этниче­ской среде. В начале XX в. при проведении облавы охотники делились на ле­вое крыло зун гар и правое крыло барун гар, что соответствует восточному и западному крыльям. По степной традиции главенствующим считалось восточ­ное крыло (Таскин. 1968. С. 40).

Оппозиция "левый-правый" находила отражение в административно-терри­ториальном устройстве кочевых объединений. Автор "Танхуйяо" пишет о за­падных тугю: "Еще разделились на левое и правое крыло. Левое крыло называ­лось пятью поколениями Дулу. Учредили (для них) пять великих чжо Правое крыло называлось пятью поколениями Нушиби. Учредили (для них) пять вели­ких сыцзунь, они вместе назывались аймаками 10 фамилий" (Кюнер. 1961. С. 192). В эпоху средневековья, характеризующуюся войнами, административно-территориальное деление было равнозначно военному подразделению.

У бурят прослеживается принадлежность родов и улусов к определенным охотничьим сообществам. Косвенным доказательством этого может быть суще­ствование названий облав, выявленных М.Н. Хангаловым: тайтурукская, хэрмэнская, узурцаганская, байтогская и др. Вероятно, отношение к конкретной облаве находилось в прямой связи не только с родовой, но и территориальной принадлежностью. Возможно, это деление было традиционным и постоянным и передавалось из поколения в поколение, что соответствовало быстрой органи­зационной перестройке при военной необходимости.

Существовавшая взаимосвязь облавной охоты и военного дела обусловлена и тем, что воинское воспитание проводилось в ходе традиционной производст­венной деятельности и во многом сформировалось в рамках ведущего ХКТ. Это имело давнюю традицию. Средневековому историку удалось в нескольких стро­ках показать возрастные этапы военной подготовки у сюнну: "Мальчики умеют ездить верхом на овцах, из лука стрелять птиц и мышей, постарше стреляют ли­сиц и зайцев, которых затем употребляют в пищу; все возмужавшие, которые в состоянии натянуть лук, становятся кочевыми латниками" (Таскин. 1968. С. 34).

Облавная охота представляла собой устойчивую традицию, сохранение ко­торой в течение длительного периода в немалой степени обусловливалось пред­ставлениями народа о космическом порядке, ибо космос означал порядок и мог прилагаться, по мнению С.С. Аверинцева, "либо к воинскому строю, либо к го­сударственному устройству..." (Аверинцев. 1975. С. 266). В процессе облавы про­исходило своеобразное освоение пространства, которое ассоциировалось в соз­нании людей с процессом превращения хаотичного, дикого, чужого пространст­ва в упорядоченное, культурное, свое, поэтому охота идентифицировалась с ло­вом зверей в своих родовых владениях. Непременным условием такого подхода к облавной охоте было проведение ритуальных действий. Можно полагать, что обрядовая сторона коллективной облавной охоты бурят имела не меньшее зна­чение, чем экономическая. Она придавала охоте эмоциональную окраску, на­правленность и смысл, вносила в технические и технологические приемы идео­логические нюансы. Ритуальная сторона охоты тем самым способствовала обес­печению максимально устойчивых связей между организацией жизни коллекти­ва и космическим порядком.

Семантика облавной охоты может быть соотнесена с важнейшими катего­риями картины мира у человека. Существенная часть этого мировоззрения свя­зана с сакральным отношением к кругу. Для монголоязычных народов харак­терно моделирование пространства посредством круга. Семантика круга, про­слеживающаяся по материалам облавной охоты, лежит в области пересечения трех факторов: технологического, пространственного и социального. С кругом соотносится солярный культ. Солнце символизируется кругом на основании формы и в силу кругового характера суточного и годового движения.

Близким солярному культу представляется бурятский хороводный танец ёохор (др. название - наадан, хатарха), когда танцующие, образовав круг, пере­двигаются по направлению солнца. Этот хороводный танец по своему рисунку и ритмике близок структуре облавной охоты (в свое время он послужил М.Н. Хангалову одним из источников для реконструкции облавной охоты), что имеет важ­ное значение, поскольку оба памятника истории и культуры типологически отно­сятся к одному временному пласту и в общем контексте отражают древнейшие обряды, связанные с отправлением астральных культов. Хоровод носил магиче­ский характер и был прямым воспроизведением производственных действий, в ча­стности, облавной охоты, и одновременно иллюстрировал космологическую сим­волику данной культуры (Жамбалова. 1991. С. 114; Дугаров. 1991. С. 85-89).

С мировым огнем - солнцем - ассоциируется огонь. Культ огня у бурят рас­пространен широко. Прежде всего обращает на себя внимание высокое положе­ние в охотничьем сообществе хранителя огня, жреца огня (галша). Высокое, а впоследствии почетное место галши в охотничьей иерархии было связано, веро­ятно, с тем, что огонь на облаве олицетворял идею родового неугасимого огня. Довольно большое количество терминов облавной охоты, по мнению Т.А. Бертагаева, образовано от слова "огонь" в форме ут-от. Таково слово отог, кото­рое осмысливалось монголами как "концы охотников в облаве", то есть место, откуда начинается развертывание флангов облавы. От этой же основы образо­ваны слова: отор — "малая облава"; отох — "выслеживать, подстерегать, карау­лить"; отголох — "заканчивать, конец облавы" (Бертагаев. 1973. С. 124—125).

В обрядовой практике бурят стрела используется довольно широко. В нача­ле и конце облавы главный распорядитель охоты устраивал моления охотничь­им духам, при этом он держал в руках стрелу. Лук и стрелу использовали при разрешении спорных вопросов на облаве: забайкальские буряты правым среди спорщиков считали человека, попавшего в установленную на расстоянии 25 лу­ков берцовую кость (Вамбоцыренов. 1890. С. 34). Прибайкальские буряты у "ви­новного берут шапку, кладут ее посредине стойбища и главный староста или су­дья, обращая глаза к небу, кричит, взывая к тэнгэри-бурхану, заклинает и обли­чает виновного при всех и стреляет из лука стрелою вверх, над самой шапкой: если стрела упадет в шапку, значит обвиняемый действительно виноват" (Туркин. 1899. С. 5). М.Н. Хангалов считал, что хур харбан, современный праздник стрельбы из лука (сурхарбан), первоначально возник как своего рода общест­венный суд (Хангалов. 1958. Т. 1. С. 227). Характерно, что по окончании облавы охотники старались собрать все выпущенные ими стрелы. Несомненно, это име­ло практическое значение, но вместе с тем определялось и сакральным характе­ром стрелы. Лук и стрелы помимо утилитарных обладали и символическими свойствами ("знаковостью") (Жамбалова. 1991. С. 116-118).

На ранней стадии исторического развития монголоязычные народы опоясы­вали круг облавы волосяными веревками (зэг). Однако и здесь наблюдается двой­ственное значение предмета: с одной стороны, техническое, с другой - символиче­ское, "знаковое". Веревка из конского волоса (зэг) близка другим сакральным ат­рибутам, сходным по форме: зэли, зала, которые в поздней интерпретации видо­изменяются. На основе функциональной однородности можно выделить семанти­ческий ряд: конский волос - зэг (веревка из конского волоса) — тетива лука - за­ла, (лента, шелковый шарф) - хадаг. Безусловно, наиболее ранней формой явля­ется зэг. В коллективной охоте бурят основное символическое значение зэг состо­яло в том, что это был оберег, знак запрета, граница. Волосяная веревка, очерчи­вая круг своего (освоенного) пространства, отделяла его от чужого (дикого).

В космогонических представлениях бурят имела место корреляция земного устройства с небесным, космическое устройство мира моделировалось по подо­бию земного, что находило отражение в ритуально-мифологических схемах. В бурятской мифологии существует предание о разделении небесных божеств (шэнгэри) на западных и восточных. Здесь, несомненно, налицо дуалистическое представление о мире, где западные тэнгри символизируют все радостное и жизнелюбивое, с ними связано понятие о белом, светлом и дневном. Не случай­но они охарактеризованы эпитетом "белые небеса", "праворучные" (если встать лицом к югу, к солнцу в его зените, запад будет светлой стороной, восток — те­невой). Восточные тэнгри в сознании бурят олицетворяют тьму, мрак, ночь, хо­лод, жестокость и смерть. К ним применяют эпитет "черные небеса". Деление небес на белые и черные символизировало вначале "дневное" и "ночное" небо.

День - это свет, тепло и жизнь, значит, добро; ночь - тьма, мрак, холод, болезнь и смерть, значит зло (Бертагаев. 1974. С. 411).

Это понимание мира материально реализуется бурятами в общепонятных для них сюжетах и образах: разделение тэнгри на западных и восточных объясняется конфликтом между руководителями правого и левого крыльев большой облавной охоты из-за должности главного предводителя облавы. Из-за невозможности справедливо решить этот спор каждое крыло образовало отдельную облаву и стало самостоятельной единицей (Хангалов. 1958. Т. 1. С. 57). С другой стороны, деление на 55 и 44 теэнгри представляет собой лю­бопытный факт, который показывает, как в процессе модификации древний персонаж (тэнгри) подвергается сегментации по образцу социально-военного деления общества.

Проведенная реконструкция принципиальной модели коллективной облав­ной охоты позволяет характеризовать ее как неотъемлемый элемент ХКТ ко­чевников-скотоводов центральноазиатского ареала. Историко-этнографическая интерпретация терминологии облавной охоты бурят показывает ее широ­кое распространение на всей этнической территории. При этом в Предбайкалье сохраняется наиболее архаичный пласт, что объясняется консервативными свойствами периферийной зоны.

В материалах, связанных с коллективными охотами бурят, сохранились де­тали социальной и половозрастной стратификации общества, нашли отраже­ние культурно-символические ценности разных стадий развития общества. Ие­рархическое деление сообщества охотников отражает социальную структуру общества. Ярко выраженная половозрастная направленность облавной охоты содержит в себе некоторую информацию о сохранившихся в бурятской среде рудиментах возрастных классов и мужских союзов. Имеющийся материал вы­являет близкую связь облавы с военными маневрами, что даст, в свою очередь, возможность рассмотреть на уровне ХКТ военное дело кочевых народов Юж­ной Сибири. Смысловое значение основных элементов облавной охоты, ее идеологическое содержание коррелируют с космогоническими представлени­ями народа, что связано со спецификой взаимозависимости материальной и ду­ховной сфер культуры.