Свою лекцию я рассматриваю лишь как преамбулу к той дискуссии, которая, я надеюсь, развернётся во второй части нашей встречи. Тема для меня очень больная, дальше я разъясню почему. Вот вопросы, на которые я очень хотел, что бы вы дали свои варианты ответов: почему в Иркутске и других городах происходит тотальное, неуклонное уничтожение исторического наследия, в отличие от многих других стран мира, где оно заботливо оберегается и сохраняется? Действительно ли деревянная застройка Иркутска является помехой в развитии города, как нам об этом в течение тридцати, как минимум, лет твердят на всех уровнях (начиная от городской администрации и кончая лидерами строительного бизнеса)? Возможны ли перспективы развития города Иркутска без уничтожения деревянной исторической застройки? Можно ли примирить интересы крупного строительного бизнеса и интеллигенции, которая, фактически, в единственном числе, ратует за сохранение деревянного наследия?
Я выявил несколько архитектурных слоев на «теле» нашего города. Во–первых, это деревянная и каменная дореволюционная застройка, которая возводилась частными собственниками земли и недвижимости, а также муниципалитетом. Во–вторых, это барачное строительство и рабочее деревянное двухэтажное строительство, которое велось в первые послереволюционные годы, а затем продолжалось аж до 1950–х годов. В–третьих, это, как бы параллельно накладывающаяся на этот слой, застройка сталинского ампира, расположенная преимущественно на центральных улицах. Подобное расположение не случайно — в этом была своя градостроительная логика. В–четвертых, это панельное домостроение хрущёвской эпохи, к которому сегодня очень неоднозначное отношение. Должен заметить, что я не разделяю общую точку зрения о том, что это плохое строительство. Я считаю, что это была своего рода социальная революция, которая выдернула гигантские массы населения из бараков и землянок и вселила в шикарное (по тем временам) жилище. К сожалению, никто не рассматривает этот период с точки зрения разрешения жилищной нужны для огромных масс населения страны. Никто не вскрывает интригу, которая заключается в том, что технология и проекты панельного домостроения, скорее всего, разрабатывалось в недрах сталинского режима, что противоречит логике жилищной политики, осуществлявшейся в период сталинизма. Это безумно интересная тема, но о ней мы сегодня говорить не будем. В–пятых, массовая жилая застройка Брежневского периода, т.е. изготовлявшаяся на заводах крупно–панельного домостроения (КПД). Также невероятно интересная тема. В–шестых, это точечная застройка послеперестроечного периода. И в–седьмых, современные комплексы и группы жилых домов, которые строятся сегодня на наших глазах. Если кто–нибудь смог заняться графической визуализацией этих слоёв, мы могли бы получить очень интересную картину.
В своей лекции я хочу сосредоточиться, прежде всего, на деревянной и каменой дореволюционной застройке для того, что бы потом перейти к теме моей лекции «Неофициальное историко–культурное наследие».
Итак, Иркутск, абсолютно стандартно развивающийся сибирский город. Так же как все сибирские города он начался от деревянной крепости и затем перерос в каменную. Дальше вокруг крепости постепенно нарастает массив деревянной застройки, которая в основном представляет собой одно–двухэтажные дома. По историческим данным в 1730–ом году в Иркутске было всего 5 каменных строений. Остальная застройка была деревянной. И жилая, и гражданская.
Это положение просуществовало примерно ещё минимум 70–80–90 лет. Иркутск в этот период быстро растёт, территория вокруг административно–политического центра стремительно застраивается. Значительную роль в этом, играет тот факт, что Иркутская губерния находится в совершенно непривычных для нашего современного восприятия границах. Она охватывает Аляску! В присоединении которой, а также восточных территорий к России, сибиряки и, в частности, иркутяне (я имею в виде генерал–губернатора Муравьева–Амурского, Шелихова и др.) сыграли огромную роль. В Иркутске даже создаётся адмиралтейство, которое просуществовало 30 лет, вплоть до 1839 года. Понятно, что подобное географическое и социально–политическое положение не могло не привести к тому, что через губернию текли серьезные финансовые потоки часть из которых здесь же и оседала. Это, в основном, деньги купечества, которое самовыражало себя, в том числе, и через образ жизни, формы быта, домостроения.
Пожар 1879 г., о котором вы все прекрасно знаете, уничтожил центральную часть города. И с этого момента происходят события, интересные для нашей темы. Дело в том, что существовавший характер землепользования привёл к тому, что новые дома, которые возводятся на месте сгоревших, фактически, возникают в тех же самых местах и в тех же самых габаритах. Потому, что они и до этого строились по максимуму использования территории усадьбы. И после пожара, старые хозяева, осуществляя новое строительство и вкладывая в него немалые деньги, возводят дома в тех же габаритах. Потому, что крупнее построить было нельзя (в соответствии с существовавшими регулятивами), а мельче смысла не имело. Поэтому, та застройка, которая появляется в послепожарный период, фактически, воспроизводит ту застройку, которая была до этого. И по дошедшим до нас зданиям, с определенной долей вероятности можно судить о характере допожарной застройки.
Эта застройка даёт интересный материал для анализа. В том числе и в отношении декоративного убранства домов. Следует заметить, что здесь. на сегодняшний день, больше неясностей, чем конкретных ответов. И здесь покоится значительное количество интереснейших тем для молодых исследователей.
Но об этом чуть дальше, а пока я делаю утверждение о том, что и в декоративном отношении, послепожарная застройка восстановилась в тех же самых формах. Поэтому по ней – по послепожарной деревянной застройке, по её декору мы можем (правда не на 100% достоверности, но с достаточной степени точностью) судить о том, какой она была в допожарный период.
На слайде представлены фотографии Иркутска столетней давности и современные фотографии деревянной исторической застройки. Сопоставительные фотоснимки, почти с одних и тех же точек, я привожу за период 1900–х годов и сегодняшние.
Вот старый Иркутск конца XVIII, а вот — начала XIX века. Обратите внимание на фасады. Это те же самые здание (правда, в ужасном техническом состоянии). Думаю, что если вы пройдёте по городу и сами сфотографируете панорамы, с тех мест, с которых у нас сохранились старые фотографии, то вы во многих случаях получите очень–очень интересные материалы для сопоставления.
Великая Октябрьская Социалистическая Революция кардинально меняет характер землепользования и владения недвижимостью. Политика советской власти с первых же дней ее существования была направлена на то, чтобы лишить человека возможности иметь в своём личном распоряжении кусок земли и собственную крышу над своей головой. Это сознательная политика. Всё, что нам рассказывают на протяжении всех лет советской власти, по поводу того, как она боролась с дефицитом жилья – всё это враньё. Полное враньё, сопровождаемое уничтожением в исторических документах, свидетельств об обратном. В распоряжении советской власти оказались гигантские массы населения. И для управления мим была выработана примитивная, но невероятно эффективная стратегия: лишить человека какой бы то ни было независимости от власти, лишив его возможности самостоятельно строить и владеть собственным жилищем. Это было наиболее эффективное средство, значительно более сильное, чем зарплата, потому, что русский человек привык жить, в подавляющем большинстве своём, в полунищенском существовании. И уменьшение количества денег приводило только к усилению воровства. А вот если лишить человека крыши над головой и возможности самостоятельно кормить себя с маленького участка земли, принадлежащего ему, и, при этом, заставить его получать крышу над головой исключительно из рук власти, то значимость этой власти в глазах всего народа резко возрастала. Можно сказать – «витально возрастала». Потому, что в сибирских условиях, да и в условиях России, в целом, климат такой, что здесь под пальмами не перезимуешь.
Реализуя эту политику, советская власть муниципализировала первыми же своими декретами, всю землю и всю недвижимость. А все права перераспределения ее отдала в руки дирекции советских предприятий и учреждений, тем самым, накрепко привязав работников к месту получения хоть какого–то жилища. Тем самым, был запущен процесс обратного наделения обратно землёй и недвижимостью (причем, не пожизненно, а в кратковременное пользование, на срок работы на фабрике, заводе или в советском учреждении). Таким образом, практически всё городское население страны оказалось подчиненным иерархически выстроенной системе управления.
Мы сегодня можем рассуждать о том, что это негуманно, но с точки зрения эффективности организационно–управленческой работы и, отбросив все моральные принципы, можно твердо констатировать – это была гениальная идея. Никто больше такого не придумал, никто больше подобного не реализовал. Замечу мимоходом, что советская власть этим нехитрым приемом решила все задачи, которые ставила перед собой в отношении руководства населением.
Была сформирована доктрина совместного проживания людей в коммунальных квартирах. То есть, чтобы те, кто работают вместе, вместе бы и жили. Мелкие постройки советскую власть не интересовали и поэтому муниципализированы не были. А не интересовали потому, что в маленькое жильё нельзя было напихать большого количества народа, поэтому интерес в отношении муницпализации представляли здания больше, кажется, больше 350 квадратных метров.
Произошло насильственное перераспределение недвижимости и перенаселение в бывшие квартиры буржуазии рабочих из пригородов. Людей принуждали жить коммунально – по нескольку семей в одной квартире. Т.е. каждая комната становилась местом проживания одной семьи. Феномен коммунального жилища был результатом этой политики, а никак не дефицита жилья. Рабочих принудительно переселяли с окраин, где они жили в своих маленьких неблагоустроенных нахаловках, но, при этом, имели собственную хибару, которую, кстати, могли расширять по мере увеличения семьи, и свой участок земли под огород.
Их напихивали в квартиры буржуазии в центре города, превращая эти квартиры в коммунальные. Людям было неудобно, потому что предприятия, фабрики и заводы оставались на периферии, куда они каждый день должны были ездить. Но неудобство власть не интересовало.
Этот фрагмент советской истории – интересный феномен и он, практически, не изучен. Так же, как и миграционные потоки, которые были искусственным образом запущены в послереволюционный период. Потому, что ещё одной выдающейся идеей большевиков, было то, что они провозгласили и практически осуществили урбанистические тренды развития страны. В тот время эти идеи еще только витали в воздухе. А для большевиков это была осмысленная и целенаправленно осуществленная программа, в ходе которой, 120 миллионов крестьянского населения страны нужно было «переработать» в городское население. И этим советская власть занималась основательно, особенно активно – с начала индустриализации. Индустриализация явился мощным механизмом превращения сельского населения в городское.
Я сторонник той версии истории нашей страны, которая утверждает, что коллективизация не была отдельной программой, как и миграционная политика. И та, и другая, были инструментами осуществления программы урбанизации — строительства сотен новых городов, как селитьбы подле военно–промышленных предприятий. Собственно, индустриальный характер развития страны был запущен в конце двадцатых годов, а всё остальные программы обеспечивали его, в частности, наполняли населением и т.д.
В ходе коллективизации, народ попёр в города. В них стало негде жить, потому, что каменное строительство, например, в Иркутске вообще не велось до начала 1930–х гг. Сложился дикий дефицит жилья. Даже при переуплотненном городском жилье. Перед властями встал вопрос: что делать? Выходом из этого положения стало строительство бараков, потому, что этот вид жилья был привычен рабочим – с него обычно начиналось с дореволюционный период любая новая стройка.
Мнение народа для советской власти никогда не имело значения, но не прислушиваться к мнению представителей советско–партийной элиты, пусть всего лишь среднего уровня, власть не могла. А в 1922–1925 гг. хлынул поток информации о том, что высшие и средние слои партийно–рабочей олигархии очень недовольны тем, что им приходится жить вместе со всеми остальными в коммуналках. Поэтому советская власть придумала максимально дешёвый, предельно упрощенный, но комфортный тип жилья. Это двухэтажное рабочее жилищное строительство. Примерно с 1923–24–го годы в Иркутске в центре, в периферии, в рабочих посёлках, которые в этот период возводились, стали строиться двухэтажные деревянные дома. Когда мы со студентами стали изучать эту тему, примерно, 7 лет назад, мы с удивлением обнаружили, что до сегодняшнего дня в Иркутске сохранилось больше 200 таких домов. Сколько их строилось в те годы – одному Богу известно, потому, что все архивные данные утрачены, ничего найти невозможно. На фоне «тучных» домов сталинской архитектуры, которые строились исключительно для элиты — и в Иркутске, и в Москве, и в других городах СССР туда поселялись: передовики производства, представители партийно–советского руководства, особо отличившиеся представители технической и культурной интеллигенции и т.д. Дома сталинской архитектуры, сталинского классицизма — это были дома, исключительно, для элиты. Помимо них существовали дома для средней технической и управленческой прослойки. Все остальное население страны продолжало обитать в бараках. В Москве, когда Каганович запускал строительство метрополитена, для рабочих метрополитена было построено около 4 тысяч бараков. В то время подобное строительство было совершено нормальным. Правда, история об этом умалчивает. Так вот, таких домов в Иркутске было построено много. Сейчас мэрия разрабатывает программу их тотального сноса и застройки на их месте современных комплексов. Может быть, это и правильно, художественной ценности они не представляют — сохранять их смысла не имеет. При этом, несколько даль, что очень интересная страница истории нашей страны скоро будет безвозвратно уничтожена, оставаясь никак не описанной ни в социальном, ни в культурном, ни в архитектурном аспектах. Белое пятно. Замечу, что эти дома также заселялись коммунально. В них не было ни воды, ни канализации, ни отопления. Это были двухэтажные, чуть более качественно сделанные, но точно такие же бараки, как и одноэтажные. И конечно, более комфортные. Всё–таки в этих домах семьи жили в отдельных комнатах, а не так как это часто бывало в бараках соцгородов–новостроек. Например, бараки в Магнитогорске вообще были без перегородок, места проживания семей разделялись только простынями. Или люди поворачивались друг к другу спиной и не замечали друг друга. Тоже неплохой способ. Знаете, как в полунальных жилищах южной Америки, которые представляют собой одно общее строение на весь род. Так вот, когда кому–то нужно было уединиться, они шли к вождю, брали у него 2 специальные палочки, затем клали их с двух сторон от себя (справа и слева), и с этого момента их уже никто не видел – они ментально оказывались за границей восприятия окружающих. Нечто подобное до сих пор существует и в наших деревнях – все, что происходит на улице – это «общественное достояние», в этом можно активно участвовать, свободно вмешиваться (поскандалить, поорать, подраться…), а все, что случается за забором соседа – это его личное, это нельзя замечать и на это нельзя реагировать (хоть вопи истошно, пока за ограду не выбежишь, никто во двор не зайдет …). Примерно так в советских бараках наших было. Отопление печное. Во дворе строились сараи, для того, чтобы хранить дрова и уголь. Таких до сих пор в городе осталось сколько угодно. Иногда давали на одну семью две маленькие комнаты. Либо большую комнату. Туалета нет — выгребная яма под домом. Или надворная туалетная будка во дворе, куда все бегали. Ну а воду нужно было брать в колонке (слава Богу, с дореволюционного периода у нас сохранились колонки) или воду привозил водовоз.
Про сталинский ампир, дома хрущёвской оттепели, брежневской эпохи и проч. я рассказывать не буду — об этом в другой раз. А сегодня хотел бы сосредоточиться на теме, которую я заявил.
Сегодня деревянные исторические дома в Иркутске находятся в ужасном техническом состоянии. Я имею в виду ту революционную застройку, которая частично была вытеснена советским рабочим двухэтажным деревянным строительством, но все же сохранилась, на тех картинках, которые я показывал, вы это видели. В Иркутске сегодня около 3 тысяч деревянных домов. Это довольно большой процент. До 60% городской территории сегодня занято деревянной исторической застройкой, которая не представляет, по официальной версии, абсолютно никакой ценности. Сегодня эти дома находятся в ужасном состоянии. Они являются трущобами, в полном смысле этого слова. Потому, что лишены воды, лишены канализации, лишены отопления. И поэтому полностью подпадают под ЮНЕСКО–вское определение «трущоб».
Но, что мне хочется подчеркнуть специально — причина этой трущобности сокрыта в советской жилищной политике. До революции подобные дома были вполне благоустроенными. Часто они были обеспечены и тёплым туалетом с выгребной ямой под домом (т.е. внутренней канализацией), и водой, особенно в центре. В этих домах были нормальные ванны и раковины. Они представляли собой нормальные благоустроенные двухэтажные дома.
Но когда в эти индивидуальные дома, коммунально понапихали новых жильцов, то в них, что естественно, исчез конкретный хозяин, исчезла какая–либо ответственность и попечение о доме. Мгновенно все стало приходить в ветхость, в негодность. Невольно советское государство оказалось перед необходимостью принять на себя гигантскую обузу — поддержание этих домов в нормальном техническом состоянии. И в течение всего периода существования советской власти эта обуза была крайне ей неприятна, она старалась максимально, пользуясь любым поводом, эту деревянную застройку изничтожить. Особенно в последние годы (мы об этом дальше будем говорить подробнее), инвесторам, претендующим на участки земли в центре города, вменяют в обязанность расселение, живущих в этих трущобах людей. Иногда их расселяют, иногда выжигают, иногда избавляются от них каким–то иным способом — разные способы существуют.
Но, как бы то ни было, старая деревянная полусгнившая застройка заменяется. От нее стремятся освободиться городские власти, прежде всего, потому, что она висит непомерным грузом на плечах муниципалитетов — ее никто не приватизирует. Для муниципалитетов (мы поговорим об этом в дискуссионной части) подобное «спихивание» проблем старой деревянной застройки на инвесторов–застройщиков, это спасение.
В этом месте возникает ряд вопросов, которые я хотел бы обозначить и обсудить с вами на второй части нашей встречи.
Может быть хорошо, что в городе сносят деревянные дома? Почему мы так о них беспокоимся — кричим, вопим, призываем: «нужно сохранять». Люди в них жить не хотят и это понятно. Это понятно с любой точки зрения. Подобная застройка — рассадник самых отрицательных черт образа жизни. Я считаю и как гражданин, и как архитектор, и как градостроитель, что нормальные люди не могут вырастать, если у них в жилище нет воды и канализации. Если они вынуждены в сорокаградусный мороз бегать на улицу в сортир и не могут постоянно осуществлять нормальный комплекс гигиенических процедур. Это с неизбежностью сказывается на их сознании. Подобное жилище ненормально. Ненужно жить в неблагоустроенном жилье. Поэтому люди, живущие по–прежнему коммунально в этом жилье и стремящиеся всеми способами убежать из него, абсолютно правы с человеческой и культурной точки зрения.
С людьми я согласен. Но дома всё–таки жалко. Потому что эта историческая застройка имеет гигантскую ценность. Она уникальна. Прежде всего, со стороны своего декоративного убранства. Декор, — это не просто красивые завитушки или бессмысленные, но затейливые и весьма оригинальные узоры. Это в полном смысле слова книга, по которой можно читать мифические тексты. Декоративное убранство деревянных жилых домов г. Иркутска и других городов России – это уникальный культурный феномен, созданный нашими предками. Он открывается калитку к пониманию их сознания, их архаического мироощущения (которое дошло до нас потому, что из десятилетия в десятилетие, из столетия в столетие подспудно и не осознаваемо передавалось и транслировалось.
В Иркутске деревянный декор насчитывает 6 стилей. Во всяком случае, мы, занимаясь на протяжении нескольких лет этими исследованиями, насчитали шесть.
Первый – сибирское барокко. Удивительный, редчайший, абсолютно необъяснимый стиль. Его ещё называют московским, нарышкинским или украинским барокко. В качестве наглядного и широко известного примера приводят сооружение не деревянное, но каменное – Крестовоздвиженскую церковь, который Игорь Грабарь в своё время назвал шедевром русского, сибирского зодчества. Это, действительно, очень интересный объект в отношении декора. Характерная черта его декоративного убранства, в том, что здесь совмещены два стиля декора. Во–первых, это древнерусские мотивы, а , во–вторых, восточные (бурятские). И они удивительным образом переплетены. Никто с этой точки зрения пока этот памятник не анализировал, не изучал и не описывал. А на фасадах Крестовоздвиженской церкви декор скомпоновал так, что все восточные мотивы включены вовнутрь декора, имеющего русское происхождение – весь декор, имеющий восточное происхождение включён внутрь, объемлющего его декора, имеющего древнерусские корни. Я уверен, что это было сделано не случайно. А явилось проявлением колонизационного сознания.
Но если каменная архитектура в Иркутске изучена достаточно систематически и хорошо, то очень мало написано о деревянных иркутских домах, которые относятся этому же самому стилю. Причем, следует подчеркнуть, что уникальность этого стиля состоит в том, что до сих пор неизвестно, откуда он взялся.
Есть несколько версий. Первая: это влияние барочных иконостасов, которые пришли с центральноевропейской части (именно, поэтому сибирское барокко часто называют московским или нарышкинским). Другая, довольно широко распространённая, но очень сомнительная, идея о том, что этот стиль декора принесли украинские переселенцы. Потому, что на всём протяжение пути украинских переселенцев в Сибирь, где также они оседали, ничего подобного нет. Третья версия о том, откуда взялся этот стиль декора, предполагает, что подобные формы декора могли быть привнесены сюда ссыльными поляками. Но эта тема тоже слишком гипотетичная и пока никак не исследованная и не доказанная, потому что польские ссыльные здесь лишь арендовали, а не строили жильё; они не являлись хозяевами–застройщиками, и поэтому не могли влиять на стиль декора. Подтверждение или опровержение версии о влиянии польских ссыльных – задача будущих исследований, очень непростых потому, что не на что опереться. Одна девушка под моим руководством пытается сейчас заниматься этим в своей дипломной работе, но подобная тема, фактически, непосильна для студента, потому, что требует проведения серьёзных архивных исследований, потому, что базовые исследования, посвященные образу жизни и характеру пользования недвижимостью польских ссыльных в Иркутской губернии, отсутствуют. Но тема невероятно интересная. Ещё одна версия в том, что он появился как следствие активного ввоза сюда мебели барочного стиля. Формальный повод для возникновения этой версии есть, так как в этот период в Сибирь с купцами из европейской части, довольно интенсивно шла мебель, художественно–стилистические черты которой несли барочные формы. Для ответа на этот вопрос нужно, исследовать ту «Контору ремёсел…», которая была создана и в течение довольно долгого периода учила и выпускала в ремесленническую жизнь плотников, столяров, краснодеревщиков, становившихся руководителями артелей. Но никаких материалов пока обнаружить не удалось, кроме того факта, что она существовала. Нужно было бы для ответа по вопрос о природе сибирского барокко, взять учебные программы «Конторы», т.е. те учебные материалы, по которым учили ремесленников – по ним можно понять, либо опровергнуть, эту гипотезу. Эта задача – плодотворная для будущих исследователей, потому, что сибирское барокко – удивительный стиль, и в Иркутске представлено огромное количество не систематизированных и не изученных в отношении этого стиля декора, построек.
Второй стиль, второй тип декора деревянной гражданской архитектуры – это деревянный классицизм. Он распространен в других городах России. И особо уникальных черт не имеет, но он интересен, как явление. Он возник, как проявление усилий центральной столичной власти Российской империи в осуществить упорядочивание сознания людей за счёт регулярности во всём. Начиная от регулярности градостроительных планов, кончая предписываемыми типовыми фасадами, которые, в тот период, посылаются из Москвы в провинцию в виде альбомов, с требованием к городским муниципальным властям именно так и строить. Такие фасады приходят, в том числе и в Иркутск. Но традиционный строительный материал в Иркутске, это дерево, потому, что кирпич дорог. И поэтому естественным образом, типовые фасады, присылаемые в Иркутск, начинают перерабатываться под дерево (как и в других сибирских городах). И этот феномен также очень интересен, но точно также, не изучен и не описан. Нет анализа того, какие при этом происходили интерпретации – ведь это была не простая перерисовка, здесь, как и везде в подобных ситуациях, обязательно «пёрло творчество», так всегда бывает. Местные мастера чего–то обязательно там переделывали на свой лад и вкус Именно этот феномен местной интерпретации очень интересен для понимания сибирской культуры, для понимания того, как здесь, на территории, совмещалась результаты деятельности профессиональных архитекторов (которых было не очень много) и повседневной деятельности строительных артелей, бригад и проч. Может быть, они были к этой работе подготовлены и в «Конторе ремесел…». Где они получали техническое образование, им преподавали «стилистику», опосредованно внедряя, тем самым, в сознание обывателей. Художественные интерпретации в деревянном классицизме Иркутска, удивительны. На слайдах вы видите иркутские примеры. Очень красивые, очень интересные, очень необычные. Они тоже не систематизированы. Вообще сама постановка вопроса о том, каким образом итальянский классицизм через шесть с половиной тысяч километров перепорхнул в Сибирь – невероятно интригующий. Мы пытались немножко этим заниматься и сейчас представляем результаты этого исследования на научной конференции во Флоренции. Туда полетела моя аспирантка, которая делала эту работу. Может быть, ей удастся привлечь внимание международной общественности к тому, чтобы начать это изучать. Потому что наши власти реагируют только либо на грозный окрик сверху из собственных руководящих органов, либо на очень пристальное внимание со стороны международного сообщества, которому рот не заткнёшь, и которое может очень противно вопить о необходимости сохранения историко–культурного наследия в России. Так как добиться грозного окрика сверху в отношении необходимости охраны уникального иркутского архитектурного наследия, нам вряд ли удастся, то хотя бы я стараюсь привлекать международное сообщество, чтобы оно разные весомые и значимые слова говорило.
Третий стиль условно назвали древнерусским языческим. Потому, что он имеет глубокие языческие корни. В своих исследованиях мы опирались на несколько трудов, основополагающим из которых, был труд Б.А. Рыбакова «Язычество древней Руси». Б.А. Рыбаков описывал солнечный культ и нам было бы очень интересно посмотреть, как все эти мифологические представления, выражающиеся в обрядах древних славян, проявлялись в архитектуре, декоре домашней утвари, одежды и проч. В качестве перспективы исследования нужно изучить иркутский декор также и на материале лунного культа (до этого руки пока не дошли). Но я думаю, что Б.А. Рыбаков был прав в том, что для земледельца, прежде всего, важен всё–таки солнечный культ. Если мы проводим параллель с работами Б.А. Рыбакова (хотя я отдаю себе отчет в том, что многие критики его работы очень сильно ругают, говорят что выводы натянуты и малообоснованны; что он был слишком вольным интерпретатором. Всё это знаю, поэтому предлагаю любому желающему написать другой труд. Я буду этому невероятно рад. Нот пока ничего другого, столь же основательного, обнаружить не удалось, мы проводили сопоставление иркутского декора на основе гипотеза Б.А. Рыбакова.
Расскажу об аналогиях и параллелях более подробно.
Знаки солнца, мы их встречаем в предметах утвари, быта – это довольно распространённый знак. В славянской архитектуре (в европейской, в северной части страны) он широко представлен. Он также присутствует и в других предметах, в других интерпретациях, в других формах и изображениях, чем в деревянном декоре фасадов.
Также прошу вас обратить внимание на то, что в предметах утвари и быта довольно широко распространён зооморфный элемент. Это водоплавающие птицы, которые, как правило, присутствуют на ковшах для воды. А также кони. Изображения птиц и коней, мы встречаем и в вышивках. Все эти изображения составляют (как это утверждал Б.А. Рыбаков и я с ним согласен) единый ансамбль мифологического сознания, единый ансамбль предметно–вещного окружения. Эти изображения не были только изобразительными, «бессмысленно–декоративными», они являлись «смысло–несушими». Это были знаковые и символические формы, выражающие жизненные представления. Птицы и кони изображались в этом содержательном оформление вещей и предметов, потому, что Земля, они это точно знали, покоилась на китах (или, в крайнем случае, на слонах, также стоящих на ките или другой огромной рыбе). Которые, в свою очередь, плавали в мировой влаге. Именно сюда солнце–то приходит в то время, когда покидает небосклон – оно сюда уходит для того, чтобы отдохнуть (ему ведь тоже, как и людям нужен отдых), помыться, привести себя в порядок и опять выйти к людям, посвежевшим, помытым, ярким.
Вопрос: Почему конь в небе?
Меерович: Потому, что солнце само не ходит. Если вы в машину сядете, она без двигателя далеко ли уедет? Солнце без двигателя тоже не двигается – у него же ножек нет (их совсем не видно). Разве вы об этом не знаете? Солнце в подземной (водяной части мира) тянут водоплавающие птицы его, а в надземной части мира везут кони. Поэтому кони и водоплавающие птицы (утки или гуси) являются солнечными – «солярными» знаками. Поэтому когда они изображаются на ковшах, то появляется шанс того, что вода в этом ковше очистится. Это элемент обрядовости. Никто же сегодня достоверно не знает заговорных обрядов. Мы только знаем, что когда наши далекие предки шли убивать зверя – они совершали специальный обряд. Убили зверя – опять был обряд. Разделали тушу, сняли шкуру, обработали – особый обряд, сшили из этой шкуры одежду – все это вновь сопровождалось обрядом. Какую реальную роль играли эти обряды? Какую роль в них исполняли солярные изображения? Может быть, действительно, в результате этого злые духи убегали куда подальше, уже не могли подкрадывались к вашей душе через различные отверстия вашего тела, не могли приникать к вам, через рукава, ворот и полы одежды? Вы же знаете, что темные силы норовят пролезть к вам в дыры вашего тела, через пазухи в одежде. Поэтому на одежде была меховая оторочка (из заговоренного меха) и вышивка (с изображением солярных и иных символов), которая тоже несла символическое изображение. Так наши далекие предки защищали себя от злых духов.
Если исходить из этого понимания природа декора и символических изображений, присутствующих в нем (а версия Б.А. Рыбакова кажется мне весьма правдоподобной), то солнце представлено в деревянном зодчестве, как очищающий знак, препятствующий проникновению в помещение злых сил. Его положение на обрамлении окна и различные модификации формы солярного знака в деревянном иркутском декоре, представлены на данном слайде.
Здесь вы видите, что в верхней части наличника изображено солнце в трех его ипостасях: а) восходящее солнце (четвертушка круга), б) полуденное солнце (полукруг) и в) заходящее солнце (опять четвертушка круга). И в обязательном порядке, они присутствуют в нижней части, тоже в трёх ипостасях, в виде двух маленьких значков солнца: заходящего в подводную часть, осуществляющее там «моечно–гигиенические» процедуры, и выходящее. В нижней части, эти три знака на иркутских наличниках встречаются нечасто.
На наличниках мы встречаем другие знаки, тесно связанные с солнцем. Это знаки поля, семени и весенних ростков. Все вместе они представляют собой цикл регулярного движения солнца, который так необходим землепашцу для того, чтобы на его поле регулярно произрастали злаки и иные растения. Поэтому этот знак, который расположен в середине наличника, исследователи трактуют как знак поля. Его обязательно сопровождает знак семени. В целом это изображение представляет собой знак засеянного поля. Здесь также мы встречаем знаки дождя, потому, что одно лишь солнце, как мы знаем, уничтожает растения (засуха). Землепашцу нужна цикличность. Потому, что и засуха плоха и постоянный дождь плох. Нужно их чередование, поэтому декор изображает: засеянное поле, наличие дождя (влаги) и прорастающие из семян растения. Знаки поля представлены в разных конфигурациях. Также, как и знаки дождя – они тоже по–разному изображаются в деревянном декоре. Подобные вариации вызваны, в том числе, и характером техники и технологии обработки дерева, когда появилась пропильная резьба и соответствующие инструменты, формы изменились.
Здесь, на слайде, вы видите знаки прорастающих растений. Они изображаются не только в деревянном декоре, но и на многих других вещах – от украшений (мелкой пластики) и одежды до бытовой утвари.
Итак, в схеме древнерусского обережного деревянного декора, мы имеем: в верхней части – солнце, которое ходит вокруг засеянного семенами поля, мы имеем влагу, которая проливается на засеянное поле, знаки прорастающих растений.
Ещё один важный знак, отождествляемый со знаком воды – женская грудь, груды. Это знак плодородия, знак женского начала плодородия, знак богини плодородия Макошь.
Я могу себе представить каким загадочным для архаического сознания представлялось явление появления росы. Просыпается человек утром, знает, что ночью дождя не было, а на траве неизвестно откуда появившиеся капля влаги. Откуда? Что это? Понятно, богиня–мать ночью оплодотворила землю, скоро солнышко взойдет и все пойдет в рост. Отношение к таинственному, мистическому появлению неизвестно откуда берущейся утром влаги образом, находило довольно понятное, логичное разъяснение – богиня свое семя на землю плеснула.
Итак, вам представлена условная схема, которую же мы выработали. В ней мы пытались систематизировать, обобщить, зафиксировать логическую и символическую взаимосвязь между верхним небом, по которому кони таскают солнце, нижним уровнем – средним – уровнем жизни, в котором мы все существуем и нижним, по которому солнце катают водоплавающие птицы.
В Иркутске мы встречаем несколько совсем не объяснимых образцов декора. Например деревянные здания с декором в нижней, приземной части. Я знаю три дома, где по низу фасада идёт совершено сплошной декор. Что это, элемент украшательства или символический элемент, имеющий осмысленное значение (последнее плохо вписывается в представленную вам смысловую систему)? Все это – безумно интересная тема. Все это нужно изучать. Это очень не простая работа. Два моих аспиранта на ней сломались, ушли из аспирантуры, покончили свою диссертацию самоубийством. Они то живы, а вот их диссертации нет. Кто придёт им на смену? Кто фото–зафиксирует, проанализирует, опишет, введёт в научный борот?
Про роль и возможности органов охраны культурно–исторического наследия я скажу своё мнение позже.
Я считаю, что иркутский декор в принципе можно читать как книгу. И удивительней всего то, что он является локальным феноменом. Нигде, ни дальше на восток, ни в сторону европейской части, ни на север, ни на юг, подобного нет. Элементы этого древнерусского языческого проявляются и в других местах. Деревянный классицизм тоже. Сибирское барокко, практически, нет. Немного встречается деревянного модерна. Но такого сочетания разных стилей, как в Иркутске, нет нигде.
Ещё один стиль деревянного иркутского декора – модерн. Деревянного модерна, не много в Иркутске, но он есть.
Ещё один стиль деревянного иркутского декора – восточный. Влияние Востока на архитектуру и искусство Сибири, и, в частности, Иркутска также очень специфично. Ни в каких других городах Сибири и Дальнего Востока нет такого деревянного декора. Я был бы счастлив, если бы мне кто–нибудь объяснил, почему. Мы пытались составить карту города Иркутска по проживанию обрусевших представителей восточных народов. Была довольно мощная бурятская диаспора, говорят, что было много китайцев. Не удалось. Для этого нужны совсем не архитектурные, а какие–то краеведческие, социальные исследования. У нас не хватает для их проведения ни знаний, ни методологии. Когда я студентов посылаю в архивы и библиотека, чтобы они самоподготовились к проведению подобной работы, они послушно приходят туда, тупо смотрят на книжные полки или на архивные папки и уходят. Они не понимают, что с этим делать. Их в институте учат иному – рисовать, чертить, фотографировать фасады, обмерять их, осуществлять формально–композиционный анализ, выявлять принципы и пропорции построения форм … А здесь должны быть совершенно иного типа, комплексные, полипредметные исследования творческих коллективов, составленных из специалистов разных сфер анализа и различной методологии проведения исследований. Чтобы кто–то из них умело раскапывал этнографические сведения, кто–то собирал социологические данные, кто–то делал выборку культурных феноменов, кто–то осуществляя археологическую работу, кто–то анализировал трассы и интенсивность миграционных потоков и т.п. Т.е. каждый работал в своём предмете. А архитекторы вкладывали бы в эту комплексную работу свой материал. Он не в состоянии проделать описанную мною комплексную работу за всех, не способен охватить те сферы, работе с которыми его никто не учит.
Те, кто исследовал деревянный декор в Иркутске, традиционно считали, что он эволюционировал точно так же, как эволюционировали каменные стили. Стили в каменой архитектуре сменяли друг друга. Уходил один, на его смену приходил другой. Точно так же через эту же хронологически–методологическую схему смотрели на деревянный декор: пришёл один, потом второй, потом третий, потом четвёртый. И в этих трудах все выглядит вполне логично. До тех пор, пока мы со студентами не вышли на улицу и не обнаружили, что эти стили присутствуют одновременно. Причем, в сочетании друг с другом – два, три, четыре стиля на одном фасаде. Как такое возможно? Как могли, одновременно сосуществовать сибирское барокко и классицизм? Которых должно разделять 100 лет. Или как могут на одном фасаде соседствовать древнерусский стиль и классицизм, которые также отделены друг от друга почти на 150 лет.
В Иркутске присутствует еще одни стиль – шестой. Это никакими теоретическими схемами, необъяснимые формы. Нигде нет такого смешения форм. В Иркутске же таких домов множество. С официальной точки зрения, они не представляют никакого художественного интереса. Потому что для органов охраны памятников истории культуры, интерес представляют уникальные конструктивно–пространственные образования. Например, одно из таких – антресольный дом. Он появился, как результат тех регулятивов и правил, которые предъявлялись к городской застройке того периода – «дом с главного уличного фасада должен был иметь один этаж». Но поскольку, иркутяне – люди умные, постольку они тут же стали строить уличный фасад в один этаж (высотой 3,5–4 метра), а во двор – в 2 этажа. В результате получился «антресольный дом» – уникальный феномен. Органы охраны описали один, второй и третий. Они не могут четвёртый такой же дом тоже ставить на учет и охранять, не могут ставить на госохрану сто подобных домов. «У нас данный феномен со всеми его изменениями, уже зафиксирован и описан, поэтому остальные 4832 (– цифра условная) нас уже не интересует», – говорят представители органов охраны – «У нас все типичные характеристики этого вида зданий паспортизированы, поставлены на охрану. А остальные это уже не наша забота».
Таким образом, огромное количество деревянных иркутских домов с уникальным декором попадает в раздел «неофициального историко–архитектурного наследия», которое официально никого уже не интересует.
Декор вообще не является элементом, которое позволяет отнести здание к разряду памятников. Он включён в эту таблицу критериев оценки ценности, но в самом последнем пункт. Он имеет весовой показатель несопоставимый со спецификой, например, конструктивной системы или способа рубки. Поэтому если мы обнаруживаем уникальные примеры декора, с живописной росписью по фронтону, уникальные, необъяснимые, но находящееся на типичных домостроениях, эти здания и эти примеры выпадают из сферы внимания и интереса органов охраны.
В итоге, мы прекрасно знаем, какова судьба этих оставшихся вне закона, потрясающих зданий. Потому, что в конфликте денег и культуры, деньги оказываются значительно сильнее, а стоимость земли под этими домами многократно перевешивает его культурно–историческую ценность, переведённую в рубли. Если появляется инвестор, которому нужна земля в центре города, ему ее с радостью отводят (если он в состоянии заплатить, все, что от него требуют). И деревянные дома, стоящие на этой земле (часто, даже если они в списке памятников) оказываются обреченными на уничтожение. Даже если они несут уникальный, неповторимый декор.
Очень интересные обследования сделали наши коллеги из Томска в отношении причин утраты объектов культурного наследия. Это тех, кто находится под защитой закона. Те же, которые не охраняются – это вообще ничто, «предпожарная пыль». Итак, вот причины уничтожения деревянных исторических зданий:
расселение домов для расчистки их под новострой – 43%.
Поджоги. В Иркутске, как вы знаете, у нас поджогов нет. Во всем виновата плохая электропроводка. А вот у них, аж, 22% – это целенаправленные поджоги (после которых остатки дома радостно сносят).
самовольные губительные искажения облика здания, когда обивают фасад сайдингом или металлом, или обкладывают кирпичем, чем угодно – 14%.
списание зданий под аварийное состояние и уничтожение их под благовидным предлогом ещё 14%.
Ну и 7% – это, взаправду, пожар по техническим причинам.
Я думаю, что у нас и причины и цифры, примерно, те же самые. Если не лукавить. Хотя доступная официальная информация сильно перекошена. Скорее всего, и у нас, примерно, треть домов горит целенаправленно, а не из–за плохой проводки или потому, что сигарету кто–то оставил включённую.
В нескольких городах, в некоторых России муниципалитет принял решение о том, что на месте деревянного дома – памятника любой категории ценности, может возникнуть только такой же точно дом. Кроме того, в территориях средовой застройки выделено довольно большое количество зон, где средовая застройка имеет статус охраняемого городскими властями объекта, потому, что она является естественным окружением памятника. И вот, что удивительно, электропроводка в этих городах, после принятия подобного постановления, начала замечательно работать, без коротких замыканий и пожаров. До этого тоже всё горело, а с этого времени пожары из–за плохой проводки прекратились. Пример того, как мистическим образом способно влиять на техническое состояние электропроводки в наших домах распоряжения наших выборных властей.
Итак, я уж сказал, что органы охраны пользуются той методикой, которая, увы, не обеспечивает охрану средовой фоновой застройки, имеющей не менее ценный, иногда даже гораздо более ценный декор, чем те здания, которые по своим конструктивным, техническим, планировочным и прочим характеристикам получили статус объекта охраны федерального, регионального или местного значения. Основная масса иркутской (и других исторических городов России) застройки это средовая, фоновая, никакого официального историко–культурного значения не имеющая, ни какими постановлениями и законами не оберегаемая, в любой момент могущая быть снесенной.
Когда в управлению городом пришёл В.И. Кондрашов, мы предлагали ввести мораторий на любое строительство в центральной части города, до тех пор, пока не разберутся с характером градостроительной политики, которая должна совершенно по особому проводиться в границах достопримечательного места. Это довольно большая территория. Наложить мораторий до тех пор пока не разберутся с перспективами развития города. Мы надеялись на то, что с приходом нового руководства, с интеллигенцией начнут считаться. И правда, нас несколько раз внимательно выслушали. Но реально, ничего, естественно, сделано не было. Строительный бизнес всегда сильнее интеллигенции в решении вопросов ценности исторической среды.
Я прекрасно понимаю причины подобного положения дел, причины того, почему деревянная историческая застройка в Иркутске остаётся незаконной, почему она никому не нужна и уничтожается.
Одну причину я уже назвал: городу экономически невыгодно содержать деревянные дома, а административно–управленчески так и просто невозможно, потому, что у них нет механизмов управления этими реалиями, нет «рычагов» и средств, которые позволили бы попечительствовать об этом виде застройки. Люди эти дома не приватизируют, они им не нужны. Там живёт тот слой населения, у которого на уголь–то не всегда денег хватает. Определенным слоям препринимательской прослойки, особенно, крупному строительному бизнесу, который стремиться в центр города, эта застройка мешает. Она – основная помеха строительным инициативам. А прибыль от квартир в центре города, как вы понимаете, на единицу «рубля вложенного» гораздо выше, чем квартир, построенных где–то на периферии.
Я прекрасно понимаю менталитет этих людей, это передовые бизнесмены, которые к воплям о необходимости сохранения исторической среды города, относятся, как к глупостям: «Вали ты со своими интеллигентскими заморочками». У них есть деньги, реальные деньги, они управляют непрерывно текущими финансовыми потоками – заканчивается одна стройка, тут же должна начинаться другая, под которую нужно отводить территорию…». Логика их проста: «Почему тебе важны те 20 человек, которые живут в старом гнилом доме и не важны 15 тысяч наших сотрудников–строителей, семьи которых останутся без еды ?».
Строительный бизнес в городе Иркутске прикладывает все усилия к тому, чтобы зачистить территорию застроенную «деревяшками», зачистить с минимальными финансовыми потерями. Т.е. лучше всего сжечь. И построить что–то новое и продать его ….
Менталитет у этих людей резко меняется, когда речь заходит об их собственном доме. «О, я с удовольствием бы стал жить со своей семьей в одноэтажном благоустроенном деревянном доме, построенным в традиционных формах, с примыкающим к дому участком земли, да еще и в центре города. Конечно. О чём разговор».
Поэтому организационно–управленческое предложение, сформулированное в концепции регенерации квартала № 130 в г. Иркутске, состояло в том, чтобы попытаться вовлечь не тех инвесторов, которые приходят для продажи и перепродажи и вкладывают в любое дело деньги только для того, чтобы потом отбить двойную или тройную цену на перепродаже. А тех инвесторов, которые приходят для того, чтобы построить там жильё для себя. Первоначально идея функционального наполнения 130–го квартала состояла в том, на 80% чтобы там появилось жильё. Но, в результате произошло то, что надо анализировать и над чем нужно размышлять – бизнес пришёл туда со своими интересами, не имеющими ничего общего со строительством собственного жилья.
В этом проекте инвестор стал ключевой фигурой. С моей точки зрения это политически неправильно, но ничего с этим ни я, ни кто другой сделать не в состоянии. Инвестор сегодня диктует законы развития города. Его деньги определяют, в том числе, и менталитет политиков. Желания инвестора сегодня стали много весомее, чем рассуждения архитекторов, историков и культурологов по поводу того, а как бы это должно было быть. Желание инвестора – это реальный фактор принятия решений в отношении градостроительной политики. А Инвестор пришёл в реставрации квартала № 130, со словами: «Мне не нужен бомжатник».
Кроме того, мы планировали, примерно 40%–45% старых домов отремонтировать. Они были в нормальном техническом состоянии. Нужно было лишь поддомкратить их, выкопать вручную под ними подвал, замонолитить и отпустить обратно. Технически эта работа никаких проблем не представляла. Из 56 домов 22 должно было быть отремонтировано в рекордно короткие сроки. И остаться стоять на своих местах в своём историческом облике. Тогда бы всё успели сделать к юбилею, а основные усилия сосредоточили бы на других работах. Но Инвестор пришёл и сказал: «Нет, я не возьму старый дом, мне не нужен бомжатник, в нем вонючий запах. Мы ничего в таком доме не сможем разместить. Ничего не сможем закрасить и не приведём туда никого. И сами, конечно же, в таком доме жить не будем …».
Вопрос: Запах чего?
Меерович: Запах прошлой жизни. Я представляю себе пивнушку с этим запахом, который мне тоже знаком, потому, что я жил в своё время в таком доме. В нём, кстати, родился и вырос. Так, вот, в эту пивнушку (с таким запахом прошлой жизни) никто пить пиво не пойдет – противно и мерзко… Это точно.
Вопрос: А там, в основном, не лиственница была?
Меерович: Нет. Лиственница традиционно использовалась только для нижних венцов. Везде, во всех деревянных домах нижние два–три венца, как правило, делались не гниющими. Из лиственницы, которая не гниёт. Все остальное рубилось из сосны. Ее, больше произрастает, она дешевле. Итак, вернусь к 130–му кварталу. Инвесторы сказали: «Нет. Всё следует обнулить».
Потом пришли строители. «Руками копать? Да вы чё? Нет, нужно всё обнулить! Мы щас выгоним технику, всё выроем». «Как, – протестуем мы, – у нас один из самых главных аспектов концепции это сохранение исторического ландшафта. Это сохранение подпорных стенок, которые из песчаника сложены, которого вы сейчас не найдёте. Это сохранение вековых деревьев. Это важнейший элемент регенерации исторической среды, потому, что он пришёл к нам оттуда». «Не волнуйтесь ребята, – отвечают, – обязательно всё сделаем, вы чё, нам не верите …?». А потом приехали бульдозеры, стенки из песчаника сломали, вывезли кому–то на дачи, всё заровняли.
Сегодня огромная проблема в осуществлении работ по регенерации исторической застройки – это отсутствие на территории мелкого реставрационного строительного бизнеса. Компании–монстры, которые выигрывают тендеры и входят на территорию со своей современной строительной техникой, ничего руками, ремесленнически делать не умеют. А когда перед ними ставят нестандартные задачи, они всё равно их исполняют стандартными, привычными для них способами – идут и гребут своими экскаваторами, бульдозерами, грейдерами. И прокладывают инженерные коммуникации так, что ничего потом на земле не остаётся живого, ничего не остаётся исторического.
Думаю, вы всё равно мне будете задавать вопросы по 130–му кварталу, поскольку я являюсь соавтором концепции, соавтором проекта, поэтому я лучше сейчас скажу: конечно, сегодня 130–й квартал не является историческим феноменом. Безусловно, это лучше того, что было. И, безусловно, тысячекратно это лучше того, что там должно было бы быть. Потому что в тот момент, когда губернатор провозгласил свою революционную идею регенерацию исторической среды, на согласовании лежал проект тотальной зачистки этого квартала и постройки на его месте комплекса восьми–девяти этажных жилищно–офисных зданий. Ничего бы на этом месте исторического не осталось, кроме шести домов–памятников. Стоял бы сейчас комплекс зданий из стекла и бетона. Безусловно, с этой точки зрения, то, что сейчас стоит на этом месте, это лучше, чем могло бы быть.
Но те задачи, которые мы ставили по действительной регенерации исторической среды, сохранению ландшафта, сохранением половины аутентичных зданий, с отработкой организации производства работ другого типа, чем привычный для иркутских строителей, в отработкой инновационного типа взаимодействия городской власти и подрядчиков в лице строительных компаний; с приходом инвесторов в историческую среду, для её сохранения и поддержания, а не для извлечения прибыли, с размещением на территории исторического квартала жилья (плюс еще полтора десятка задач), – всё это не совсем получилось. Ситуация сильно деформировалась и, конечно, если сейчас обсуждать перспективы развития деревянного Иркутска, нужно в организационно–управленческом плане всё–таки возвращаться к базовым исходным идеям. Стараться изменить организационно–управленческие схемы и модели на те, которые будут позволять восстанавливать и сохранять историческую среду.
Все это вполне возможно. Мы все эти вопросы обсуждали – по своей инициативе вели переговоры на этапе разработки концепции с возможными реализаторами. И мы нашли около двух десятков фирм и в Иркутске, и в Бурятии, которые готовы были рубить деревянные дома. Это маленькие бригады из 3–5 человек, которые готовы рубить топорами, как положено, возводить дома, точно также, как 150 лет назад. Они бы всё выкопали вручную, всё бы сохранили. Было бы желание в дальнейшей работе именно так двигаться и Иркутск регенерировать..
Но, честно говоря, у городских властей, чтобы они не говорили, какие бы правильные слова они не засовывали в наше сознание, никакого желания искать пути решения этой проблемы, нет. Торговля землёй – основной источник прибыли для них. Они для этого и приходят во власть. И от этого они не собираются отказываться. Сейчас торговля землёй – это единственный оставшийся ещё в их распоряжении источник наживы. Поэтому добровольно никогда они этот источник не отринут, никогда с ним не расстанутся, как бы мы их к этому не призывали. На этой высокой ноте я закончу лекцию и предлагаю вам перейти к вопросам.
Марк Григорьевич Меерович родился в 1956 г. в Иркутске. Окончил аспирантуру Московского архитектурного института, в 1984 г. защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата архитектуры, в 2004 — доктора исторических наук.
В настоящее время — профессор, советник Российской Академии архитектуры и строительных наук, профессор Международной академии архитектуры, член Правления Иркутской организации Союза архитекторов России. Автор 10 монографий и более 250 статей по опросам теории и истории архитектуры, градостроительства и дизайна. Практикующий архитектор и дизайнер интерьеров. Преподает в Иркутском государственном техническом университете.
В сфере его интересов — широкий круг вопросов теории архитектуры, градостроительства и новейшей истории России. Всего опубликовано 167 научных и научно–методических работ. В том числе 7 монографий, 2 из которых изданы в Германии.
Является участником и организатором более 15 всесоюзных, всероссийских и международных научных конференций, симпозиумов и конгрессов, посвященных проблемам проектирования.Активно участвует в инновационных и исследовательских работах в качестве эксперта, консультанта, исследователя, организатора. Занимается практической деятельностью в области дизайн–проектирования интерьеров. Им самим (а также под его руководством и при непосредственном участии) спроектировано около 180 проектов интерьеров. Их них более 100 реализованы, неоднократно экспонировались на международных и региональных выставках и удостаивались наград различных степеней. Участник 6 международных проектных конкурсов. Его проекты были отмечены в каталогах конкурсов, буклетах, специальных статьях, посвященных итогам конкурсов.
Энциклопедии городов | Энциклопедии районов | Эти дни в истории | Все карты | Всё видео | Авторы Иркипедии | Источники Иркипедии | Материалы по датам создания | Кто, где и когда родился | Кто, где, и когда умер (похоронен) | Жизнь и деятельность связана с этими местами | Кто и где учился | Представители профессий | Кто какими наградами, титулами и званиями обладает | Кто и где работал | Кто и чем руководил | Представители отдельных категорий людей
