Князев Александр: «Я пошёл на фортиссимо»

Александр Князев давно стал своеобразным человеком-брендом — он давно известен в Иркутске, и не только в узких творческих кругах. Сам он признается, что испытывает от своей известности одно удовольствие, потому что она помогает в работе и открывает практически любые двери. Он сложен в общении и никогда не повторяется в своих интервью — инстинкт самообновления давно стал осознанной философией его жизни. Князев утверждает, что когда-то ему предсказали: в этот мир он пришел для любви и для работы. И фотохудожник уверен, что и в том и в другом достаточно преуспел.

«Судьба у меня все-таки счастливая»

— Многие люди болезненно воспринимают свой возраст. Вы обращаете внимание на цифры? Или для вас они не имеют никакого значения?

— Только в метафорическом смысле для меня цифры что-то значат. И сегодня число 60 для меня неотъемлемо связано лишь с названием моей новой выставки. Пропорции золотого сечения — 40/60 — известны еще со времен Леонардо да Винчи, они и сейчас владеют всеми художниками. Вот и все.

— То есть возраст вас совсем не пугает?

— Нет. Понимаете, Алена, в этом возрасте уже смотришь на жизнь совершенно иначе. Она не чудится такой бесконечной, как в 30 и даже в 40 лет, а представляется определенной, конечной, прекрасной. Она приобретает строгие очертания, и ты наконец-то знаешь, что тебе надо делать и чего не надо ни в коем случае. Более того — возникает инстинктивное отбрасывание того, что тебе не надобно. Мне не нужно выставляться, пиариться, тратиться на суету. Мне нужно успеть какие-то идеи воплотить и наконец усадьбу достроить. Ну и достойно завершить свою жизнь. В свое время я дружил с великим музыкантом Владимиром Сухиненко. Когда ему было за 60, я звонил ему и спрашивал: «Владимир Федорович, как жизнь?» Он отвечал: «Саша, я пошел на фортиссимо» (момент наивысшего подъема в симфонии. — Прим. авт.). Когда ему было уже за 70, я обращался к нему с тем же вопросом и слышал в ответ: «Саша, я пошел на коду!» (финальная часть музыкального произведения. — Прим. авт.). Я сейчас тоже иду на фортиссимо.

— А краски жизни становятся ярче и многообразнее или?..

— Ярче. И в них заключена определенная прелесть жизни, и нюансы в этом возрасте читаются лучше, житейские в том числе и космические тоже. Это прекрасная пора.

— Глядя на вас, складывается такое ощущение, что у вас все всегда шло гладко. Это так?

— Отнюдь. Было очень много катастроф жизненных. Другое дело, что они были необходимым уроком судьбы. Один раз я пытался тонуть в Байкале, когда я вылез на берег, то просто не мог разговаривать: у меня свело челюстные мышцы, а это уже начало окоченения. Я летел с горы так, что из меня мог получиться приличный шашлык, — тоже чудо спасло. Еще много было разных обстоятельств, но благодаря им я сумел раньше времени избавиться от страха — страха высоты, воды, страха как такового. Я сейчас абсолютно бесстрашен, и, когда возникают какие-то опасные ситуации на дороге, мной овладевает просто слоновье спокойствие, хотя я человек с бешено неустойчивой нервной системой. Но, несмотря на катастрофы, я всегда ощущал ангела-хранителя над собой. Судьба у меня все-таки счастливая, есть невербальный контакт с природой, с миром. Он очень четко ощутим, хотя сформулировать его до конца не берусь. Я действительно в последнее время чувствую себя ведомым, исполняю чью-то большую художественную волю, которая частью присутствует и во мне. Это четкое ощущение, при котором человеку не позволено суетиться и делать глупости.

Порой приходилось снимать юбилеи воров в законе

— За 40 лет творческой биографии у вас было множество самых разных съемок, и среди них наверняка были действительно эксклюзивные, не так ли?

— Это съемка в 1991 году визита Далай-ламы в Улан-Удэ прежде всего. Это было удивительно интересно, и я был сразу покорен мудрым обаянием этого человека, которое буквально светилось в его глазах. Сняв множество портретов, я знаю, что каждая такая съемка — это момент невербального общения с человеком, которое наполняет твою личность. Ты многое понимаешь, даже не разговаривая с ним. Это как раз тот самый случай, когда присутствие Далай-ламы в кадре меня озаряло в течение долгого времени. Удивительной также была и одна из первых моих съемок.

В 1969 году в Иркутск приехал Святослав Рихтер, и мне во чтобы то ни стало надо было попасть на его концерт. Хотя кроме меня желающих было столько, что билеты, по существу, не продавали. В зал меня провел Владимир Шагин, ныне директор музтеатра, посадил в проход около 10 ряда. Я понимал, что сниму от силы 2-3 кадра, больше мне не позволят, поскольку камера щелкает чересчур громко на фоне музыки прекрасной.

Резкой и быстрой походкой Святослав Теофилович выходит из-за кулис, не обращая ни на кого внимания. Садится, замирает и неподвижно смотрит на клавиши рояля. Сидит минуту, другую — он ждет абсолютной, мертвой тишины, а она никак не наступает. Тогда он складывает руки ладонь к ладони и поворачивает лицо в зал. Видит меня с камерой, вскакивает и уходит. Но я успеваю нажать на кнопку раньше, чем он меня увидел, и счастливый покидаю концерт. Получился единственный кадр, но совершенно великолепный. Это счастье, когда такое происходит, поскольку все непредсказуемо в фотографии.

— А любимый жанр у вас есть?

— Я, скорее всего, работаю на стыке жанров. В портрете присутствует репортаж, от пейзажа я стараюсь отходить в сторону свободных загулов формы — туда, где жанр вообще не определить. Я человек пограничного существования, и мне всегда не хватало возможности фотографической техники, она как инструмент меня всегда не устраивала. Но с появлением цифровых технологий все изменилось.

— Вы живете полно и ярко, это несомненно. А проблемы быта, здоровья, безденежья вас касаются или же вы просто не замечаете их?

— Они меня преследуют постоянно. Я по природе человек здоровый, но мне по жизни требуется гораздо больше денег, чем я могу заработать, хотя зарабатываю я прилично, ведь фотография требует невероятных вложений. А проблем быта с моим переселением на землю, где нужно строить дом, возделывать сад, беспокоиться о благополучии семьи, владеть всеми ремеслами и инструментами, вплоть до сантехнического ключа, стало больше.

— Четыре года назад в интервью вы утверждали: творчество сегодня — вопрос банального выживания. Вы подписались бы сегодня под этими словами?

— Немножко изменил бы — это вопрос небанального выживания. Многое изменилось, социум стал достаточно богат, люди отрешились от забот элементарного пропитания, обращаются к роскоши, стремятся достойно украсить свое жилище, покупают живопись и фотографии. Ну а раньше я порой, чтобы моя семья не бедствовала, снимал юбилеи воров в законе. Сегодня стал бы это делать лишь из художественного любопытства. Снять бы снял, а деньги не взял бы.

— Ну а все же — чем вы сегодня зарабатываете?

— Я работаю для интерьеров и мои работы хорошо покупают.

Формула счастья проста: покой и воля

— Обратимся к самому любопытному — личной жизни. С вами легко жить, как вы думаете?

— Трудно... А чего хорошего-то? Я человек суровый, гневливый. Детей моих спросите, как я врезать могу хорошо. Когда я снимаю, ко мне просто нельзя подходить, когда я готовлюсь к выставке, шевелить меня тоже нельзя. Слава Богу, мы с женой уже 15 лет вместе, и она очень хорошо меня чувствует, помогает много, и я благодарен Алене за это.

— Когда я стала мамой, то поняла, что дети — это прежде всего ответственность и бремя забот. Вы разделяете мою точку зрения?

— У меня все просто: мужики растут, и, поскольку у меня нет времени на системное воспитание, самому надо быть мерой, эталоном, по которому они сами себя и воспитают. Вот и все.

— Расскажите о ваших сыновьях.

— У нас с Аленой растут желанные погодки: 12, 14, 16 лет. Они все совершенно разные и внешне, и по характеру. Ярослав невероятно похож на меня и отчасти на мою маму, средний — на Аленину маму, Глеб — на Алену. Ярослав, самый старший, учится в предпоследнем классе, проявляет гуманитарные склонности. У Святослава великолепный живой ум, изобретательность, он очень живой и подвижный, делает успехи в спорте. Глеб фантастически хорош своим невероятным трудолюбием, желанием сделать ближнему хорошо.

— Давно известно незатейливое понятие женского счастья. А что вы назвали бы формулой мужского счастья?

— Самое здравое понимание счастья дал еще Пушкин: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Дайте мне возможность сосредоточенного покоя, в котором я бы многое прозрел, — в мире, в себе, в близких людях. И дайте мне волю веровать, творить и волю быть цельным человеком, волю быть в ладу с миром. Все, пожалуй.

— А вы мечтаете еще о чем-то или все уже достигнуто?

— Я хочу, чтобы у моих мальчиков все сложилось достаточно нелегко, чтобы всего они добились своим трудом и чтобы жизнь их постоянно чему-то учила. И пусть их стремления будут больше духовны, нежели материальны. Это все, о чем я мечтаю, — достойная жизнь моих детей.

Смотрите в Иркипедии

1. Портреты. Фотографии Александра Князева