Карнаухов Владимир: «Наш город утрачивает то, что в нем осталось хорошего»

Писатель ходит с протянутой рукой

— Ваша новая книга состоит из трех частей. Первая — повесть о русском наемнике. Отчего такая тема?

— В советское время наемников называли воинами-интернационалистами. И у меня были такие знакомые наемники — летчики, воевавшие за границей. Летчики были самым привилегированными воинами, высшая каста. Получали сумасшедшие деньги. Я опускаю, конечно, первые войны, в которых участвовал Советский Союз, — корейскую, например. Там еще воевали за идею. За орден Красной Звезды там доплачивали 8 рублей, за орден Красного Знамени — 13. Из этих людей невозможно было выжать никакой информации, потому что они давали подписку о неразглашении. Так что весь материал собирался по крупицам в течение долгого времени. И вот получилась повесть.

— Среди ваших знакомых есть прототип главного героя повести?

— Не совсем так. Многие из них, вернувшись домой, опустились, спились. Прекрасные убийцы, они не смогли найти себя в мирной жизни. Были и те, у кого руки оказались золотые и была воля к жизни. Из таких был мой знакомый летчик Ливанов. Главный герой повести носит такую же фамилию. Но судьба его совсем не похожа на судьбу настоящего Ливанова.

— Вы следите за современным литературным процессом?

— Есть литература, есть стоящие прозаики. Но за ними сложно уследить. Вообще, за литературным процессом сейчас следить сложно — толстые журналы выходят очень небольшими тиражами. Ведь то, что на виду, — это по большей части совсем не литература. Сейчас главным героем массовой литературы стал милиционер. Раньше русский писатель побрезговал бы теми героями, которых превозносят сейчас. Героя нынешней литературы одарили такими качествами, которые в естественной среде ему не присущи.

— Вы считаете, что в общем ситуация в литературе неблагополучная?

— В последние годы была уничтожена литература. И нельзя сказать почему, ведь переломные времена вызывают обычно всплеск литературы, выдвигают крупных гуманитариев и философов. Но в данном случае наступил упадок — вещь неестественная. А ведь литература для России всегда была больше чем литература: проповедничество, глашатайство.

Масштабы нашей деградации все увеличиваются. Сейчас самые высокооплачиваемые представители богемы — популярные певцы. Но труд писателя гораздо сложнее, зачастую это психологическое напряжение за гранью возможностей. А писатель ходит с протянутой рукой. У нас борются антикультура и культура. Причем антикультура умышленно навязывается людям. Люди ведь едят то, что им подают.

Статус культурного города Иркутск потерял

— Вы не считаете, что в последнее десятилетие в Иркутске наступил абсолютный застой в литературе — ее как будто нет?

— Я много думал об этом. С одной стороны, Иркутск поцелован Богом в темечко, с другой — дьяволом в какое-то нехорошее место. В Иркутске жили, рождались высокие люди, такие как декабристы, и утробные, низменные, такие как уголовная каторга. И то и то странно сосуществовало, до поры до времени поддерживалось некое равновесие. Но с недавних пор созидательные творческие силы бегут из Иркутска, а темной публики становится все больше. Вы только прикиньте: в Иркутской области более 50 учреждений пенитенциарной системы — колоний, тюрем. Большинство «выпускников» этих заведений остаются в Иркутске. Что может им противостоять?

Статус культурного города Иркутск потерял и будет утрачивать то, что осталось. Это безусловно. В шестидесятые годы еще работало литературное пространство, была сильная писательская сплоченность — так называемая «Иркутская стенка» (неформальное объединение писателей. — Авт.). А что есть теперь? Из Иркутска вынули душу — мятущуюся, может быть, но живую. Осталось одно тело.

— Но в конце года прошел первый съезд писателей Иркутской области. Может быть, все-таки творческим союзам удастся объединить усилия и воссоздать утерянное?

— Съезд ничего не может решить. Раскол между союзами все углубляется (раскол возник во времена перестройки, когда писательские настроения раскололись на почвеннические, славянофильские и западнические. — Авт.). Он возник по идейной позиции: раскол по мироощущению и человеческим позициям. Это не изжило себя и сейчас. Была война человеческих душ и за человеческие души. Настоящая война. Она не закончилась, но перешла на уровень подковерной борьбы, холодной войны. Это свойство России — всегда воевать внутри себя.

— Вы категорически считаете, что объединение невозможно — ни в Иркутске, ни вообще в России?

— Это страна, где не может быть объединения, не может быть выработана одна идея, невозможно жить одной нацией. Человек вообще, простите за резкость, какая-то ошибка Бога. Ни один вид не борется внутри себя, а в человеке заложена именно внутривидовая борьба. А русский человек к тому же очень полярен. В нем много добра и много зла, такое другим нациям не свойственно.

«Я создаю ту среду, в которой мне жить интересно»

— Вы издали книжку на государственные средства? Как вообще писатели зарабатывают на жизнь?

— Государство ни при чем. Ходил с протянутой рукой. Вроде бы люди согласие давали на выделение суммы. А когда перезванивал, говорили: «Извини, брат, мировой кризис». Так говорят не только мне, но и всем писателям. И так унизить писателя, как унизило его наше государство, никто не догадался. На первой стадии унижения он стал побирушкой. А на последней — торгашом. Кстати, в реестре профессий в России нет вообще такой профессии — писатель.

— И много ли писателю удается наторговать? Приносят ли книги какой-нибудь доход?

— Никакого. 50% забирает торговая сеть, 18% — НДС, 13% — подоходный, 10% — пенсионный фонд. Процентов 5—6 писателю остается. Но и чтобы этот мизер заработать, книжку надо сначала издать, то есть походить с протянутой рукой. В писатели идут или блаженные, или торгаши, или те, на кого возложен такой крест, такая ужасная судьба.

— Но ведь существуют творческие союзы. Они как-то облегчают писательский быт? Есть ли внутрицеховая солидарность?

— Внутрицеховая солидарность есть. Но союз-то творческий, а творцов мало. Впрочем, их много и не может быть. В Советском Союзе было 5—6 тысяч писателей, из них десяток выдающихся. Многие, средние, могли по неожиданному вдохновению создать что-то выдающееся. Остальные — масса. Но без окружения, конечно, нельзя.

— В этом году вы участвовали в фестивале «Сияние России», идея которого, как считают многие, уже изжила себя.

— Я редко участвую в таких мероприятиях. В этом году я действительно в рамках фестиваля ездил по области. И удивлялся тому, что люди, несмотря на всеобщее медленное вымирание, живут. Воля к жизни остается у какой-то массы народа. И они хотят слушать, видеть. При всей протокольности, помпезности этого фестиваля толк в нем есть, и огромный.

— Каково ваше писательское кредо?

— Писатель должен не отобразить существующий мир, а создать такой мир, который до того не был известен. И неважно, насколько этот мир совпадет с реальностью. И я создаю ту среду, в которой мне жить интересно. Хотя и не всегда удобно. Писатель должен уходить от реальности — только тогда он будет более правдив, честен и окажет влияние на умы.

— Считаете ли вы, что ваши книги оказывают влияние на умы?

— Я не считаю себя выдающимся писателем. Я всего лишь создаю свой мир, который кому-то может показаться интересным, а кто-то его отвергнет. Это Толстой писал для всего человечества. Я для всего человечества не пишу. Бог не дал мне таких способностей. Я пишу для себя — так, чтобы мне было интересно. Повесть в книге «Приглашение на Голгофу» близка к моему мироощущению, рассказы — игра свободного ума, очерки — проходной журналистский материал.

Россия всегда восстает из пепла

— Кто из иркутских писателей близок вам?

— Вампилов, гениальный драматург второй половины прошлого века. Если бы он не погиб, то, закончив писать драмы, написал бы прекрасный роман. Такие намерения у него были. Ремарки Вампилова были великолепной прозой.

— Вы были знакомы с Вампиловым?

— Нет. Я бегал как-то за водкой в компании, где был и Вампилов. Пару раз попадал с ним в одну компанию. Но когда мы поднимали стаканы, я даже знать не знал о его величии. Более того, грех есть у меня перед ним. Первой вещью, которую я прочел, была «Утиная охота». Я принял эту пьесу как простенькую вещь о вреде пьянства. И только потом, уже после его смерти, перечитывая, понял всю глубину.

Думаю, у нас могло быть два течения: одно почвенническое, патриархальное, распутинское, другое — вампиловское. Но вампиловская традиция не получила распространения в Иркутске. И в Иркутске, и в России есть эпигоны — и только. Но думаю, что если бы Вампилов не погиб, то и распутинское направление было бы более интересным.

Конечно, есть и были в Иркутске еще писатели, поэты, которых я уважаю. Например, покойный Анатолий Кобенков. Как поэт национальной еврейской культуры, он очень значительный. Хочу заметить, что в моей апелляции к национальной составляющей нет ни малейшего отрицательного оттенка. Так, Лесков или Шмелев — значительные писатели, представляющие чисто русскую культурную традицию.

— Как же разрешится этот кризис духовности, на который наложился еще и мировой финансовый кризис?

— Я пессимист в этом плане. Не знаю, как мы выйдем из кризиса. Думаю, должен наступить катарсис. Но как русский человек — надеюсь на чудо. Может, это будет мессия. Может, вождь. Может, новая вера. Россию чудо всегда вытаскивало. Россия всегда восстает из пепла. До пепла мы совсем скоро дойдем.