Историю региона можно - и нужно - рассматривать с различных позиций, применять максимально разнообразную исследовательскую оптику. Чрезвычайно важно изучать регион как административную единицу, понимая регион как население территории, объединенное и управляемое некой властной структурой. Тогда в треугольнике территория - население - власть на первом плане будет, естественно, власть как организующий, направляющий и управляющий элемент конструкции. Однако регион может рассматриваться и как историко-культурная провинция, обладающая спецификой уклада и образа жизни людей. Эта специфика формируется всей жизнью, деятельностью, особенностью социальных связей предшествующих поколений людей, населявших эту территорию. Важной ее составной частью является и региональная самоидентификация людей, взгляд на себя и окружающих в том числе и как на представителей особого сообщества.
Исходя из этого, Прибайкалье можно рассматривать как Иркутскую область (исторически – Иркутскую губернию) [14], а можно видеть в нем часть Азиатской России, историко-культурной провинции, чьей важнейшей характеристикой является переселенческий характер общества. При таком подходе на первый план исследовательского внимания сразу выходит проблема миграции, мигрантов, их роли в обеспечении развития, да и самой жизнедеятельности сибирского общества как переселенческого, сложившегося в ходе многовекового синтеза гетерогенного переселенческого населения с не менее разнородным аборигенным. Миграции всегда были, есть и останутся в обозримом будущем жизненно важным фактором формирования, развития, самого его существования. Они динамично определяли - и будут определять – ключевые параметры и характеристики этого общества. Учитывая же экономическое и геополитическое место региона в России и в мире, динамика его этнокультурного развития - это проблема общемирового значения.
Поэтому совершенно не академичен вопрос- вносят ли постсоветские миграции нечто принципиально новое в развитие переселенческого общества востока России, заложена ли в них потенция к его радикальному изменению. Мощные потоки трансграничных миграций из «старого» и «нового» зарубежья сформировали в России совершенно новый элемент экономической, социальной, общественно-политической жизни. Россия превращается в страну мигрантов, и ее общество под воздействием этого неизбежно меняет свой облик. Это сложный, чрезвычайно болезненный процесс, требующий, помимо всего прочего, постоянного мониторинга и тщательного анализа. Особенного внимания заслуживает ситуация в Сибири, шире - на востоке России. В современной «Азиатской России». И не только потому, что она непосредственно граничит с основными миграционными донорами - Китаем и Центральной Азией. Сюда и через нее текут оттуда полноводные миграционные потоки. Хотя и этот аспект проблемы чрезвычайно важен.
Некоторые параметры новизны очевидны, и они, так или иначе, подвергаются рефлексии в обыденном сознании, общественно-политических дискуссиях и научных исследованиях. Уникальны масштабы миграционных потоков, их динамика и растущая зависимость от них принимающего общества. Уникальна роль трансграничных трудовых миграций- никогда Россия не принимала столько мигрантов из-за рубежа. Иностранное происхождение мигрантов означает не только высокую степень их культурной чужеродности, но и возможное наличие привнесенных с родины и/или выработанных в процессе миграции механизмов социальной организации, власти, контроля и регулирования, трудно совместимых с российскими реалиями. Не говоря уже о сложнейших проблемах их правового статуса, натурализации.
За спинами мигрантов (особенно китайских) очень многим постоянно видится страна их исхода, представляющая в глазах значительной части общества реальную или потенциальную угрозу. Диапазон этих представлений велик - от вполне рационального анализа интересов, ресурсов, тенденции внутренней и внешней политики до иррациональных страхов и фобий. Наличие такой настороженности (вне зависимости от степени ее обоснованности) также является важнейшим фактором современной миграционной ситуации и общественно-политических настроений в обществе вообще.
Однако объект внимания данной главы несколько иной. Ее основная задача – посмотреть, изменилась ли, а если изменилась - то как, городская среда региона под воздействием миграционного фактора. Появились ли новые элементы городского пространства, если да - каковы их функции, механизмы формирования, логика взаимодействия с городским сообществом и отдельными его структурами и сегментами.
Особую важность этому объекту исследования придает преимущественно городская направленность современных миграционных потоков вообще и трансграничных в особенности. В этом принципиальное отличие от дореволюционной ситуации, когда аграрная миграция играла огромную роль, когда значительная масса мигрантов деревенского происхождения формировали сельское население и на новом месте. Это предполагало возможность и необходимость трансплантации привычного уклада жизни, хозяйственных практик и традиций, групповой, общинной модели социальной организации. С другой стороны, их приток часто увеличивал давление на ограниченные по условиям природные ресурсы и провоцировал борьбу за них. В условиях этнической и культурной чужеродности новичков эта борьба могла принимать форму межэтнических конфликтов.
Город же куда более анонимен и индивидуалистичен, чем деревня, основной ресурс в нем - не природный, а создаваемый людьми, сами эти люди. Следовательно, массовый приток сюда новых людей может и не вести к усилению конкуренции и борьбе за ресурсы.
При этом необходимо учитывать, что и без мигрантов город качественно меняется в постсоветскую эпоху. Диапазон перемен огромен - от элементов нового архитектурного облика до качественных изменений в социальной структуре и организации. Заметные сдвиги наблюдаются и в самих функциях городов, в их роли в жизни страны в целом.
Основная гипотеза этой главы состоит в том, что в результате массовых трансграничных миграций возник новый сегмент городского пространства в городах Сибири. И так как город - это не просто конгломерат зданий, сооружений и коммуникаций, а чрезвычайно сложная система человеческих и социальных связей и отношений, то можно выделить несколько сторон, составляющих этого нового феномена. Они находятся друг с другом в очень сложных связях и взаимозависимостях.
Несмотря на новизну феномена, он накладывается на уже существующую историческую традицию, в чем-то продолжая ее, в чем-то меняя. Новизна феномена определяется и уникальностью роли именно трансграничных миграций, и особенностями этносоциального и политического развития позднеимперской и социалистической эпох.
В дореволюционную эпоху иноэтничные и инорелигиозные (относительно русского и православного большинства) мигранты могли быстро растворяться в общей городской среде, а могли и формировать в ней свои особые сегменты. Это могли быть религиозные общины с собственной развитой инфраструктурой (храмы, кладбища, школы, благотворительные учреждения, институции), места жилищной концентрации, особые экономические ниши, особый юридический статус и т. д. Это вполне органично вписывалось в общий сословный тип организации общества вообще и городского пространства в частности.
Трансграничные миграции, представленные китайцами и корейцами («желтыми» - в преобладающих представлениях и категориях той эпохи), привели к формированию мест их жилищной и деловой концентрации («китайские слободки», «китайские кварталы»), особому типу их экономической деятельности, образованию специфических экономических ниш. Специальные правовые режимы для мигрантов подкреплялись эффективным функционированием мощных общинных структур, которые осуществляли помимо этнокультурных и конфессиональных функций еще и задачи внутреннего контроля, регулирования, социального контроля и санкций. Огромная по масштабам Дальнего Востока численность мигрантов, полная экономическая зависимость от них региона, соседство «спящего гиганта» - Китая и динамично развивающейся и агрессивной Японии вели к тому, что мигранты постоянно присутствовали в информационном пространстве страны, были предметом постоянных дискуссий, идеологической и политической борьбы, административных практик и законотворчества.
Однако советская эпоха, особенно со времен «великого перелома», привела к радикальному изменению ситуации. Трансграничные мигранты были частично выдавлены за границу, частично подвергнуты репрессиям (аресты, коллективные депортации и т. д.). Они исчезли из жизни страны вообще и городского пространства в частности. Остались только в быстро ослабевающей исторической памяти. Противоречивые эксперименты в области «национального строительства» исключали возможность этнической самоорганизации и нормальной религиозной жизни. Этнические проблемы считались неудобными для публичного обсуждения и рефлексии. Принадлежность к некоторым этническим группам, тем более манифестация такой принадлежности, могли доставить крупные жизненные неприятности (вплоть до коллективных репрессий по отношению к немцам во время Второй мировой войны). Государство, осуществляя крупные внутригосударственные миграционные проекты на востоке страны, выработало и эффективные формы и механизмы адаптации мигрантов, препятствующие развитию их коллективной субъектности и возможности самоорганизации. Только к концу советской эпохи возобновляется (и то в крайне ограниченных размерах) деятельность синагог и мечетей, маркирующих не только конфессиональные, но и этнические элементы городского пространства.
В качестве нового - и в перспективе чрезвычайно значимого — этнического и миграционного сегмента городского пространства позднесоветских сибирских городов стало появление на их «колхозных рынках» торговцев овощами, фруктами и цветами из различных регионов Северного Кавказа и особенно Закавказья. В массовом сознании принимающего общества они были выделены (и тогда уже стигматизированы) как «кавказцы» или «лица кавказской национальности». Полулегальная рыночная специализация, осуждаемая массовым общественным мнением и официальной идеологией рыночная ментальность и образ жизни, выделяющийся стиль поведения в сочетании с непривычными этнокультурными элементами сделали их предметом пристального и недоброжелательного общественного внимания. Формируются элементы того феномена, который позднее стал называться «кавказофобией» [11, с. 461-468].
В целом же присутствие мигрантов в городском пространстве советского сибирского города было сведено к исчезающему минимуму, что находилось в разительном контрасте с эпохой поздней Империи. Хотя отдельной проблемой в этом смысле являются города, полностью созданные мигрантами- это новые города при огромных стройках (типа Усть-Илимска, Саянска). Но это были мигранты внутренние, примем этнически разнородные. Таким образом, современный город в своем развитии получил крайне противоречивое наследие и разнонаправленные традиции. При этом дореволюционная традиция осталась только в исторической памяти и мифологии.
Массовое присутствие трансграничных мигрантов в современных сибирских городах, огромное значение в их жизни диаспоральных практик адаптации через опору на группу и ее ресурсы привели к формированию ими специфических анклавов в городском пространстве. Иногда это видимые при непосредственном наблюдении и соответствующим образом называемые, иногда виртуальные, но при этом вполне реальные и эффективно функционирующие феномены.
Начнем с вещей очевидных, с тех элементов присутствия мигрантов, которые видны и/или которые маркируются в качестве таковых жителями города. Речь идет прежде всего о видимых, территориально локализованных, местах концентрации мигрантов, связанных со спецификой их жизни и трудовой деятельности.
И по значимости для жизни города, и по видимой открытости и заметности, и по интенсивности реакции на их присутствие стоит начать этот анализ с «этнических», прежде всего «китайских рынков» [7; 12; 18; 20-22]. Их появление стало результатом взаимодействия нескольких мощных процессов. Распад советской системы снабжения, интенсивное формирование рыночной экономики привели к тому, что огромную роль в экономической жизни и системе жизнеобеспечения города стали играть розничные и мелкооптовые открытые рынки. Их историческими предшественниками были «колхозные» продуктовые и вещевые рынки («барахолки»). Сюда устремилась и деловая энергия значительной части трансграничных мигрантов. Очень быстро их присутствие вылилось в переформатирование старых рынков на этнической основе (формирование в них китайских, вьетнамских, киргизских, кавказских и т. д. рядов) и в образование новых сразу на этнической основе.
Часто (хотя и не всегда) они имели «говорящие» названия - «Шанхай» (или «шанхайка»), «Маньчжурия», «Китайский рынок» в Иркутске например. Их «китайскость» определялась прежде всего соответствующим взглядом горожан, хотя практически всегда на них торговали и некитайцы. Этот взгляд формировался не случайно. Базовыми элементами китайского рынка являются китайские товары, китайский менеджмент (как правило, неформальный, но действенный и эффективный), китайские капиталы и китайские торговцы. Иногда наблюдается полный набор этих элементов (как на иркутской «шанхайке»), иногда сочетание части из них. Так, на китайских рынках Новосибирска и Екатеринбурга сравнительно невелико присутствие китайских торговцев. Это можно объяснить тем, что основная масса товаров поступает через государства Центральной Азии, что делает более эффективным использование посреднических услуг их жителей. Но китайские товары и управление - это те необходимые элементы, которые делают рынок китайским в глазах горожан. «Китайскость» рынков - это бренд, ее подчеркивают не только названиями, но и элементами оформления, дизайна.
По мере социально-экономического развития России роль «китайских рынков», как и роль открытых рынков вообще, меняется: они теряют свою ключевую роль, оттесняются бурным развитием современных торговых форматов (гипермаркеты, моллы, пассажи и т. д.). Это совершенно не означает вытеснения китайских мигрантов из торговли. Они оперативно и динамично меняют и собственные формы, методы деятельности, переходят в новые форматы. При этом концентрация их обычно сохраняется. Сохраняется и функция «ядра» у торговых площадок, места делового и культурного взаимодействия китайских мигрантов города. Не все китайцы города занимаются бизнесом, далеко не все делают это на «китайском рынке». Но именно через них они связаны и организованы - экономически и социально. Здесь концентрируются предприятия этнического общепита, развлекательные учреждения (от собачьих бегов до казино), здесь можно получить разнообразный набор необходимых услуг.
Не уменьшается и их роль как «места встречи» - уникальной площадки обыденного, массового, постоянного и повседневного контакта людей разных культур. Крупные рынки посещают тысячи человек в день. Сложности межкультурного контакта и массовые антимигрантские предубеждения отступают здесь перед соображениями взаимной полезности. Люди здесь не просто продают и покупают, торгуются - они вступают в контакт, привыкают к обыденности и полезности присутствия «иного». Постепенно это «иное» интегрируется, становится частью своего, привычного уклада жизни. Не исчезая при этом в качестве особого сегмента городской жизни, городского пространства. Кроме покупателей с такими рынками тесно связано много обслуживающих их лиц из числа местных жителей - тех, кто сдает квартиры под жилье и склады товаров, организует услуги такси, работает наемными продавцами, осуществляет посреднические, консультативные и охранные функции.
Функции «места встречи» в какой-то мере выполняют и предприятия «этнического общепита» - многочисленные кафе, рестораны, бистро и т. д., позиционирующие себя как этнические. Они могут предлагать национальную кухню, персонал (особенно поваров), дизайн, название. Очень часто это просто бренд - и этничность заведения ограничивается элементами оформления. Иногда наоборот - ни название, ни оформление не декларируют этнического характера, но оно становится местом регулярных контактов и общения земляков. В любом случае эти предприятия вводят иные культуры в городской контекст в качестве его собственной и уже необходимой части. «Иная культура» перестает быть «чужой», она становится частью собственной.
Рынки не являются единственными местами деловой концентрации мигрантов. Сейчас в этом качестве могут выступать и большие стройки, на которых работают десятки, а иногда и сотни гастарбайтеров. Очень часто они и живут здесь — во временных подсобных помещениях или уже построенных домах и подъездах. Однако, в отличие от рынков, это «изоляты», невидимой стеной отгороженные и от принимающего общества, и от остальных соотечественников города.
С местами деловой концентрации мигрантов непосредственно связаны и проблемы их жилищной концентрации. Иногда это просто совмещается. Для 1990-х гг. была типичной ситуация, когда под дешевую мигрантскую гостиницу снималось бывшее рабочее или студенческое общежитие. Его комнаты, помимо своих прямых функций, служили и складом товаров, и торговым местом.
Описаны случаи, когда удобно расположенная гостиница становилась не просто местом жилья, но и центром социальной и экономической жизни мигрантов города. Гостиница «Одон» в Улан-Удэ привлекла внимание китайских торговцев еще с начала 1990-х гг. сочетанием дешевизны, доступности и близости к железнодорожному вокзалу и основным местам торговли. На их обслуживание сделали ставку и хозяева гостиницы. Постепенно здесь сформировалась и развитая инфраструктура необходимых китайским торговцам услуг: китайские рестораны, переводческие фирмы, специализированная служба такси с надежными и знающими потребности клиентов таксистами, заведения для развлечений и отдыха. Здесь стали собираться поесть привычной еды, развлечься и пообщаться и не жильцы гостиницы. В результате сюда стекается огромный объем информации, здесь устраиваются деловые встречи, заключаются сделки. Теперь это неформальный центр общинной жизни города [25].
Желание совместить или максимально приблизить друг к другу работу и жилье естественно. Поэтому есть ярко выраженная тенденция к концентрации мигрантов около рынков. Это экономит время, расходы на транспорт и, главное, увеличивает уровень безопасности (по принципу меньше контактов - меньше конфликтов). Однако постсоветская организация города этому не способствует. Рынки разбросаны по всему городу. То же самое относится и к предпочтительным для съема жилья общежитиям и дешевым гостиницам. Частное жилье в центре города, где обычно расположены рынки, дорого. Частично совместить стремление жить и работать рядом иногда удается в отдаленных пригородах, где имеется дешевое жилье и где концентрируются рынки и другие объекты рыночной инфраструктуры (торговые базы, например). В качестве примера можно отметить район Ново-Ленино в Иркутске, где еще в начале 1990-х гг. отмечалась повышенная концентрация мигрантов.
Важная и сложная проблема - что подталкивает мигрантов к тому, чтобы селиться рядом. Тяга друг к другу соотечественников, возможность жить в привычной языковой и культурной среде, облегчение таким образом сложнейших проблем адаптации к принимающему обществу? Или выталкивание их сюда ценами на жилье и удобствами работы? По мнению О. Вендиной, тенденция к территориальной концентрации представителей некоторых национальных групп в Москве существует, но это результат скорее процессов социальной и имущественной концентрации, чем тяги к совместному проживанию для удовлетворения этнокультурных потребностей и консолидации [9; 2].
Возможны случаи, когда центром концентрации общинной жизни становятся не места работы и жизни. Иногда, как это уже отмечалось, это «рестораны для своих» с привычной кухней и стабильным составом клиентов.
Особую роль играют мечети. Для мигрантов из Центральной Азии они все больше становятся не только местами удовлетворения религиозных потребностей, но и площадкой для общения, обмена информацией, принятия решений. Другое дело, что мечеть посещают далеко не все мигранты из мусульманских стран - и даже не большинство. Сезонным рабочим-отходникам не хватает для этого времени, да и желания лишний раз выходить за пределы рабочих площадок с большим риском привлечь небескорыстное внимание полицейских. Однако влиятельные люди, принимающие решения, мечеть посещают. Иногда вступают в борьбу за контроль над ее деятельностью с прихожанами – коренными жителями города. Показательны в этом смысле регулярные конфликты вокруг иркутской соборной мечети.
Итак, в ходе интенсивных миграционных процессов в сибирских городах стали формироваться территориально локализованные и видимые «ядра», анклавы их жизни и деятельности. Пока они, как правило, разбросаны по всей территории города. Обычно они выполняют одну - максимум две функции. Это места работы, или жительства, или площадки общения, или презентации собственной культуры горожанам (рестораны). Но вокруг них концентрируется формирующаяся общинная жизнь, они оцениваются в качестве институционализированных «этнических» и «миграционных» центров горожанами.
Однако возникает вопрос- – единственные ли это центры, выполняющие подобные функции?
Массовый и сконцентрированный во времени приток иноязычных и инокультурных трансграничных мигрантов поставил перед ними острейшие проблемы адаптации - прежде всего натурализации и аккультурации. Обретение юридического статуса (право на проживание, регистрация, право на работу), поиск жилья, работы, поддержание связей с родиной требуют огромных усилий и ресурсов, которых у отдельного мигранта обычно не бывает. Ему требуются информационные, посреднические и покровительственные услуги, просто купить которые на рыночных условиях он не может в силу отсутствия развитого и доступного рынка таких услуг, а также по причине финансовых ограничений.
Поэтому наиболее распространенным и массовым способом решения проблемы становится активизация и инструментарное использование семейных, клановых, земляческих связей. Формируется на этой основе неформальная, но чрезвычайно эффективная инфраструктура, обслуживающая рекрутинг, трафик, обустройство на новом месте, трудовую занятость новичков, а также их адаптацию (в необходимых формах и масштабах) в принимающее городское общество. Это становится и способом их социальной организации, механизмом контроля, эксплуатации и мобилизации. В результате формируются устойчивые кланы, обычно иерархично организованные, функционирующие как в сфере бизнеса, так и в области общественных отношений.
Неформальные сети и структуры (деловые, кланово-семейные и земляческие, криминальные) при всей своей невидимости и неинституционализированности играют огромную роль в качестве инструмента социального контроля, регулирования и мобилизации в мигрантской среде, механизма адаптации новичков к принимающему обществу, средства установления и поддержания связей с разнообразными кругами в принимающем обществе. Учитывая трудовой характер миграций, устремленность основной массы мигрантов в сферу бизнеса, неформальными лидерами становятся, как правило, наиболее влиятельные бизнесмены.
Различного рода посреднические, консультационные услуги, помощь в первичной адаптации мигрантов оказываются по линии неформальных структур - семейных, земляческих, клановых. С их помощью мигрант-новичок может найти работу, жилье, решить очень трудные проблемы с регистрацией и обретением легального статуса, войти в контакт с «нужными людьми». Неоценимо значение таких услуг в сфере бизнеса. Возможность «решать вопросы» с чиновниками, представителями правоохранительных органов, местным криминалитетом является залогом не просто успеха, а и самого существования бизнеса.
Эта инфраструктура имеет сложный и многослойный характер, большая ее часть неформальна и невидима извне. Родственники, соседи, земляки формируют те сети, по которым распространяется информация, оказывается поддержка, распределяются ресурсы. На их основе функционируют отношения «патрон - клиент», на них базируются деловые партнерства, с ними связаны «крыши» и криминальные структуры. Важный «узел» этих сетей - рынки, которые сочетают функции хозяйствующих субъектов и торговых площадок с функциями социальных организмов.
Это именно неформальные центры власти и влияния, чей ресурс состоит, с одной стороны, в возможности мобилизации соотечественников, в наличии реальных механизмов контроля над ними, а с другой - в деловых ресурсах, связях в деловых и административных кругах города. Способность эффективно осуществлять посреднические, информационные и (для земляков-клиентов) покровительственные, защитные функции становится для них и самостоятельным важным деловым ресурсом.
В связи с этим принципиально важно наличие стабильных каналов связей и обмена информацией с городскими властями. Последние, будучи властью муниципальной, не имеют правовых полномочий и ресурсов для проведения собственной миграционной политики, которая по закону является монопольной прерогативой центральной власти. Но основной комплекс проблем в этой сфере концентрируется именно на уровне города. И наличие обратной связи, налаживание информационных потоков становится для них насущной необходимостью.
Причем желательно, чтобы эта функция была в максимальной степени институционализирована. Наиболее удобной институцией для этого стали национально-культурные общества (НКО). Их важнейшей характеристикой является официально признанный статус и официально же признанные информационно-посреднические функции во взаимоотношениях с властями. Нуждаясь в партнере, инструменте влияния, информационном канале, городские власти готовы предоставить им и определенные ресурсы и возможности. И дело даже не в том, что иногда на льготных условиях предоставляется помещение, в городские и областные бюджеты закладываются небольшие суммы на финансирование некоторых проектов и мероприятий обществ. Главный ресурс все же - символический, статусный.
По закону же это обычные общественные организации, чьей спецификой является удовлетворение этнокультурных потребностей той или иной национальной группы города. Понимание этих потребностей может быть разным, как и степень заинтересованности в их удовлетворении. Поэтому и степень участия в них может варьироваться в широких пределах: от полного игнорирования до вложения заметных усилий, времени и финансовых средств.
И хотя по уставам и по определению их основная задача - поддержание и развитие национальных культур, обычаев и языков, на деле это часто становится задачей второстепенной. Реальная (и высоко ценимая) деятельность концентрируется в сфере взаимодействия с властями, лоббировании, различного рода посредничестве, оказании соотечественникам комплекса жизненно важных услуг в этой сфере.
Принцип организации и деятельности НКО этнический. Это не институции, специально ориентированные на удовлетворение потребностей мигрантов. Они и создаются обычно постоянными жителями города. Однако на практике присутствие в городе мигрантов соответствующей национальности ведет и к тому, что большая часть интересов и деятельности сосредотачивается в этой сфере. Создающие НКО местные жители быстро переориентируются от решения культурных задач к осуществлению обслуживания потребностей мигрантов в адаптации. К этому подталкивают и естественное стремление помочь приехавшим землякам, и желание контролировать их, с тем чтобы их иногда отклоняющееся поведение не ставило под удар всю этническую группу города, и понимание того, что такая стратегия может дать заметные статусные и материальные выгоды.
По отзывам активистов и лидеров НКО, от них ждут помощи в решении проблем статуса, первичного обустройства мигрантов, взаимоотношений с властями. Это также инструмент взаимопомощи в сложных или чрезвычайных ситуациях. В некоторых НКО принято в случае внезапной смерти своих членов или про- 152 сто земляков брать на себя все расходы и организационные усилия, связанные с отправкой тела усопшего на родину. Формальными или неформальными лидерами НКО являются люди влиятельные, часто богатые, обладающие большими связями в городе. Их покровительство - большой ресурс для новичка, а через НКО возможен прямой контакт с ними.
В чем же интерес этих сильных людей, что заставляет их тратить немалые средства и, что еще дороже, время на работу в НКО? Более того, бороться за лидерство в этих общественных организациях? Причины разные, и их немало. Естественно, это удовлетворение нормального стремления к лидерству, престижу и социальному признанию. Кроме того, руководящее положение в НКО, помощь его рядовым членам позволяют строить отношения с ними на принципе «патрон - клиент». Это значительный социальный и экономический ресурс. Еще больший ресурс - высокий статус в городском сообществе, признанное место в его иерархии, прямые выходы на представителей властей и возможность, говоря современным бюрократическим языком, «решать вопросы».
Типична ситуация, когда лидеры и активисты национально-культурных обществ лоббируют интересы представляемых ими групп и их отдельных членов в коридорах власти. Они проводят пиар-кампании в местных СМИ, делают общеполитические заявления. Некоторые из них постепенно входят в местный истеблишмент именно в качестве штатных национальных лидеров.
Лидерство в НКО - это возможность прямого контакта с властями государств исхода. Новые независимые государства, их правящие элиты стремятся контролировать соответствующие диаспоры, использовать их финансовые и человеческие возможности для национального строительства, борьбы за власть.
Кроме того, лидеры, уже интегрировавшиеся в местное сообщество, кровно заинтересованы в установлении контроля над мигрантами-новичками, с тем чтобы регулировать их поведение. Сознательное или несознательное нарушение ими норм и правил поведения принимающего общества создает соответствующую репутацию всей этнической группе, больно бьет по ее оседлой, постоянной части.
Вся эта система функционирует в рамках рыночных отношений, является ее интегральной частью. Поэтому оказываемые в ее рамках услуги стоят денег. Но это не единственная цена. Основная плата - это подчинение, вхождение в систему непреложных обязательств, клиентельной зависимости. Результат – формирование общинного ядра, не только и не столько среды людей одного языка и культуры, сколько механизма социального господства, контроля и подчинения. Со своими законами, механизмами их выполнения и системой санкций. Община и общинная солидарность могут функционировать и как механизм взаимной поддержки и контроля, и как оружие в борьбе за ресурсы в принимающем обществе. Они обладают огромным мобилизационным потенциалом.
Становясь интегральной частью экономики города, мигранты могут формировать одновременно автономный ее сегмент, сектор экономики, чья деятельность так или иначе определяется присутствием мигрантов: рынки, стройки, посредничество и т. д. Наиболее очевидное проявление этого - само присутствие и экономическая деятельность мигрантов, их капиталы, рабочая сила, менеджмент, хозяйствующие субъекты. Однако неизбежен вопрос: какова степень их автономности в пространстве городской экономики, существуют ли между ними внутренние связи и отношения? Иначе говоря, является ли миграционностъ фактором экономических отношений и связей? Существует ли отдельный сектор экономической жизни мигрантов или они полностью интегрированы в принимающее экономическое пространство в качестве обычных ее элементов?
В теоретическом плане эта проблема давно поставлена и бурно обсуждается концепциях и подходах «этнической экономики» [5; 10; 17; 23; 24; 26-28]. Разброс точек зрения здесь велик. Одни авторы считают, что в условиях рыночной экономики ее участники в своей деятельности руководствуются только ее императивами, исходят из чисто рыночной логики. Поэтому этничность, общее мигрантское происхождение, родственные и земляческие связи существенным образом не влияют на экономическое поведение. С точки зрения их оппонентов, родственные, клановые, земляческие связи, сети отношений и зависимостей могут стать и становятся на практике самостоятельными и важными факторами поведения рыночных субъектов, их дополнительным ресурсом. Это предопределяет возможность специализации представителей мигрантских групп в отдельных отраслях и профессиях, формирование на этой основе их сообществ. Такой подход перекликается с концепцией «торговых меньшинств», выросшей из анализа традиционных, нерыночных обществ.
Не вдаваясь в эту дискуссию, стоит отметить, что для данной работы чрезвычайно важным обстоятельством является взгляд на проблему принимающего общества, горожан и городских властей, их оценка ситуации, причем не столь важно, опирается ли она на рациональный анализ или является результатом мифотворчества. Они же, и это несомненно, маркируют, выделяют в своих оценках некоторые сферы экономической жизни в качестве мигрантских или этнических. Это и те же «китайские рынки», «киргизские» и «кавказские» ряды на этих и других рынках. Это и «таджикский труд» - уже давно стали клише словосочетания «таджикская зарплата», «работать как таджик» и даже «работать таджиком». Слово «таджик» теряет здесь этническую коннотацию и приобретает социально-экономическую.
С точки зрения массового обыденного сознания, мигранты являются организованными группами, сообществами («диаспорами»), и эта организованность распространяется и в область экономики. Насколько рациональными являются подобные оценки - вопрос открытый и требующий дальнейших исследований. Однако предварительный и неизбежно поверхностный анализ отношений на китайском рынке «Шанхай» в Иркутске говорит о существовании сетей и связей на этнической основе, являющихся мощными регуляторами экономического поведения. Об этом же свидетельствует сам тип организации таджикских бригад.
В идеологическом дискурсе и в массовом сознании все описанные выше функции, сегменты городской жизни, связанные с мигрантами, часто выражаются в категории «чайна-тауна». Под этим понимаются и место жилищной концентрации мигрантов, и средоточие «этнической экономики», концентрация деловой активности, и социальный организм с формальными и неформальными институциями, и место встречи с горожанами, площадка и механизм продажи им «этнического продукта» (туризм как продажа впечатлений и образов, этническая кухня, экзотические товары, сувениры и т. д.).
Такое понимание сформировалось через наблюдения за чайна-таунами крупных городов Европы и Северной Америки, чья история длится уже почти 200 лет. Возникнув в качестве места концентрации китайских мигрантов, они стали сейчас частью городского пространства, где китайцы живут, работают, вступают в многообразные связи и отношения, создают собственные механизмы социального регулирования, власти и контроля. Это место, где по-китайски говорят, выглядят, ведут себя. С китайскими вывесками, рекламами, запахами. Районы, где «китай- скость» продается в качестве товара многочисленным туристам.
Этому пониманию не мешает то обстоятельство, что со временем произошла дифференциация этих функций и смена их значений и иерархии. Первоначальная основная роль механизма первичной адаптации мигрантов, способа их выживания в чужом и враждебном мире постепенно отступала. Ей на смену шла функция площадки для формирования общинных социальных и экономических структур, центра общинной жизни и сохранения культуры предков. Кроме того, центра этнической экономики. И уже затем на первый план выходит функция «туристического аттракциона», места, где люди «работают китайцами», производят и продают сувениры, национальную еду и впечатления. И все это в форме территориального ядра, анклава.
Символическое значение феномена чайна-тауна оказалось так велико, что с началом массовой китайской миграции в Россию именно через эту категорию стал оцениваться сам процесс и его возможные последствия [13]. Здесь преобладает интерес к чайна-тауну как механизму адаптации мигрантов к принимающему обществу и, одновременно, способу их сегрегации, тормозу адаптации. Однако больше всего волнует их предполагаемая экстерриториальность, замкнутость внутренней жизни и непроницаемость для контроля и регулирования властей.
Чайна-таун предстает как модель и орудие «демографической экспансии», массового мирного проникновения, освоения, а затем отторжения от России ее восточных регионов. Чем дальше от китайско-российской границы, тем более распространены представления о многих миллионах китайских мигрантов, значительная часть из которых уже осела в постоянных китайских по- 156 селениях, экстерриториальных, непроницаемых для контроля и управления российских властей. Подчеркивается также, что это результат целенаправленной политики Китая как государства. Любые проекты с участием китайских капиталов, предполагающие инвестиции в недвижимость, особенно отели, жилищные комплексы, развлекательные и деловые центры, встречают довольно массовую и бурную отрицательную реакцию. Критикуются не экономические аспекты этих проектов - противников волнует перспектива их «чайна-таунизации».
На деле чайна-таунов в сибирских и дальневосточных городах пока нет. В этом при желании очень не сложно убедиться. Они присутствуют в массовом сознании и идеологической сфере как некая «виртуальная реальность». Их нет - но есть бурно обсуждаемая проблема.
В последнее время эта проблема привлекла внимание властей. Последовал ряд резких заявлений высокопоставленных политиков и чиновников о недопустимости и опасных последствиях «анклавизации» и о том, что чайна-тауны не должны возникнуть в российских городах. В интервью агентству «Интерфакс» директор Федеральной миграционной службы К. Ромодановский заявил: «Понимаем, что ни в коем случае нельзя допускать чайна-таунов. Это элемент обособленности. В этом направлении тоже работаем» [8].
Однако это не снимает вопроса о перспективах. Отсутствие чайна-таунов, отрицательное отношение к ним общественного мнения и властей не дают гарантии их непоявления. Возможное (но не обязательное) появление этого феномена уже не в виртуальном качестве сформирует новую и весьма специфическую часть городского пространства, вызовет нарушение прежде сложившегося равновесия, обогатит город и новыми ресурсами, и новыми проблемами.
Его возникновение станет и симптомом, показателем формирования новых сложных и противоречивых по последствиям миграционных проблем. Главная из них - появление тенденции к долговременному и даже постоянному оседанию мигрантов в сочетании с отставанием процесса их культурной и социальной адаптации. Пока же общинность, функционирование собственных механизмов социального контроля, элементы этнической экономики уже имеются в восточных городах России - но без их территориальной концентрации.
Мигранты уже сравнительно давно и прочно стали объектом пристального внимания городского сообщества. И в этом смысле они также являются важной частью городского пространства. Это неизбежно и естественно, так как само появление нового элемента городской жизни, причем элемента заметного и играющего большую роль, не может не вызвать реакции. Присутствие мигрантов создает реальные проблемы, на которые необходимо реагировать. Для этого их надо увидеть, понять, оценить и выработать отношение и стратегию поведения. С другой стороны, мигранты присутствуют в массовом сознании, в отношении, надеждах, страхах и озабоченностях людей. Это определяет их присутствие в информационном поле города, в формирующейся идеологической и политической сфере, заставляет местные власти реагировать и принимать управленческие решения.
Итак, мигранты как часть устойчивого информационного поля города.
Их появление, поведение, образ жизни и деятельности, роль в жизни городского сообщества постоянно обсуждают на уровне неформальных разговоров, слухов, пересудов. Естественно, интенсивность этого растет по мере появления информационных поводов - обычно из сферы криминальной хроники, а также событий и конъюнктуры на рынках. Отсюда тесная связь этой части информационного поля города с местными, региональными и центральными массмедиа, которые и формируют структуру и направленность системы информационных поводов. Очень часто в сознании людей формируются и сосуществуют две картины мира - на основе собственного опыта и под воздействием массмедиа. И если они вступают в противоречие, безусловное предпочтение отдается второй.
Для массмедиа тема мигрантов постепенно становится одной из ключевых. И здесь необходимо учитывать, что «СМИ - это и носитель информации об общественных настроениях, действиях властей и других акторов на этом поле (“зеркало”), это и самостоятельный и важный игрок, обладающий собственными интересами в качестве хозяйствующего лица, продающего информационный товар, вступающий в сложные взаимоотношения с властями, обществом, отдельными его группами. Они формируют, создают образы, предлагают слова для вербализации и оценки проблем и явлений, формируют дискурсы. Общественное мнение во многом складывается не в процессе непосредственного общения, а в результате внедрения суждений и установок, созданных при помощи медиаобразов. В каком-то смысле в современном обществе есть только то, что есть в СМИ» [11; 16, с. 121].
При всем разнообразии сюжетов о мигрантах, их стилистике и даже уровня толерантности их в массе своей объединяет отношение к мигрантам как к «гостям», которые должны знать свое место. Мигранты - это несомненные и безусловные «они», «другие», «чужие». Все эти обсуждения не являются нейтральными, они окрашены отношением, как правило, насыщены большой энергетикой. На этой основе формируются стереотипы в качестве необходимого инструмента выстраивания отношений и определения социальной иерархии. Сформировались, в частности, устойчивые стереотипы «китайца» и «таджика» [11]. Их практически обязательной частью является мигрантофобия, которая решительно потеснила различного рода этнофобии в качестве лидирующего ксенофобского комплекса современного российского общества. С другой стороны, заметной частью городских сообществ мигранты рассматриваются как важный ресурс, прежде всего экономический, требующий защиты. Это относится прежде всего к китайцам на Дальнем Востоке [6].
Все это неизбежно делает мигрантов объектом идеологической борьбы, политической жизни и административных практик. Массовые антимигрантские настроения в городском сообществе становятся инструментом идеологической и политической мобилизации и борьбы за власть для довольно широкого спектра политических сил. В городскую обыденность постепенно входят политические и политизированные антимигрантские акции - от бесчинств скинхедов до официально разрешенных «Русских маршей». Мигрантская проблематика выдвигается в центр электоральной борьбы.
Присутствие многочисленных трансграничных мигрантов, их активная экономическая деятельность, напряженное отношение к ним в принимающем городском сообществе - все это создает массу проблем для городских властей. Именно муниципальная власть города и действующие в нем органы федеральной и региональной власти несут на себе основную тяжесть решения неизбежно возникающего многообразного и чрезвычайно сложного комплекса задач, проблем и конфликтов. При этом миграционная политика является монополией федеральных властей. В совокупности с тем, что гигантское разнообразие российских регионов требует и огромной специфики властного регулирования в них миграционных проблем, это ведет к фактическому формированию местной миграционной политики в виде гибкого набора неформальных практик [15; 19].
В свою очередь, через систему лоббирования и неформальных связей лидеры мигрантских сообществ (формальные, чаще - неформальные) оказывают воздействие на принятие политических и управленческих решений на уровне города.
Неизбежным и важным следствием растущей роли трансграничных мигрантов в жизни городских сообществ стало формирование связанного с ними слоя людей, профессиональных групп и институций. Это государственные и муниципальные органы, их служащие и чиновники, регулирующие проблемы пребывания и экономической деятельности. Это деловые партнеры, наниматели и наемные, посредники, продавцы необходимых товаров и услуг, специализирующиеся на этой теме журналисты, эксперты. Наконец, это покупатели товаров и услуг, производимых и продаваемых мигрантами.
И если посмотреть на проблему таким образом, то можно утверждать, что само количество прямо или косвенно вовлеченных в постоянные контакты и деловое сотрудничество с мигрантами лиц и институций, интенсивность отношения к ним горожан могут свидетельствовать о том, что мигранты уже стали важной и неотъемлемой частью городской жизни.
В каком-то смысле это отражается и на визуальной картине города. Город ведь можно воспринимать и как систему знаков, в том числе этнически и/или мигрантски маркированных. Это довольно многочисленные названия рынков, магазинов, ресторанов. Реклама, вывески, объявления. При этом важно отделить те из них, что выполнены на кириллице и предназначены для того, чтобы представить этническое или мигрантское качество горожанам, от объявлений и вывесок на китайском языке, предназначенных «для своих».
Недавно в Иркутске даже началась публичная дискуссия о «засилье» вывесок и объявлений на китайском языке [3; 4]. Допустимость вывесок и объявлений на иностранных языках обсуждается во многих странах. Это реальная проблема организации публичного символического городского пространства. Но здесь обсуждались даже не количество и концентрация подобных текстов. Тем более что это вопрос спорный и субъективный. Никто их не считал и тем более не предлагал методики определения их концентрации. Основным мотивом было и не стремление укрепить позиции государственного русского языка, ибо вывески и объявления на английском языке не комментировались. Направленность дискуссии четко сформулировал известный национал- патриотический политик города, председатель Союза русского народа А. Турик: «Это признак оккупации!»
Важной- и теперь уже неотъемлемой частью визуальной картины города стали граффити, надписи и рисунки на стенах. Отношение к мигрантам и этническая проблематика широко представлена в политизированном спектре этого жанра [1].
Этот текст – скорее попытка систематизации, стремления составить общую картину присутствия мигрантов в городском пространстве сибирских и дальневосточных городов России. Однако и такой обзорный по преимуществу подход позволяет сделать вывод о том, что трансграничные мигранты стали важной и неотъемлемой частью городской жизни. Это не случайное и не временное явление. Теперь речь может идти только о тенденциях развития этого феномена и его воздействия на принимающее общество. Чрезвычайно важен для судеб российского общества, для будущей траектории его развития вопрос о степени интегрированности мигрантов, о том, когда и каким образом они перестанут быть мигрантами. Приведет ли это к исчезновению рассматриваемого сегмента городской жизни? Или мигранты будут постепенно превращаться в этнокультурные меньшинства как интегральную часть российского общества? Или произойдет их «закукливание», ведущее к формированию многообщинного общества? В любом случае трансграничные мигранты укрепляют переселенческий характер сибирского общества, придавая ему новые краски, новые элементы во взаимоотношениях. Возможно, постепенно формируя его новое качество.
1. Абдулова И. Граффити Иркутска: записки на полях города (по материалам мониторинга 2001-2006 гг.) // Мигранты и диаспоры на Востоке России: практики взаимодействия с обществом и государством. - М. ; Иркутск, 2007. - С. 190-194.
2. Ашкинази JT. Национальные предпочтения при аренде жилплощади в Москве, или «Кроме ККА и Азии» [Электронный ресурс] / JI. Ашкинази. М. Векштейн // Вестн. обществ, мнения. - 2009. - № 1 : Демоскоп-Weekly. - 2009. - № 389.-URL: http://demoscope.ru/weekly/2009/0389/analit02/php )
3. Берт Корк. Темная сторона иркутского чайна-тауна. Что означают китайские иероглифы на заборах в центральной части областного центра? // СМ Номер один. - 2009. - № 7. - 26 февр.
4. Берт Корк. На иркутско-китайской границе // Вост.-Сиб. правда. - 2010.— 15 июня. - (Иркут, репортер).
5. Бредникова О. Этничность «этнической экономики» и социальные сети мигрантов / О. Бредникова. О. Паченков// Экон. социология, - 2002,- Т. 3. - №2.-С. 74-81.
6. Бляхер Л. Е. Динамика представлений населения Дальнего Востока России о китайских мигрантах на рубеже ХХ-ХХ1 вв. (на материале интервью с предпринимателями) / JI. Е. Бляхер. Н. А. Пегин // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX-XX и ХХ-ХХТ вв. / науч. ред. В. И. Дятлов. - Иркутск, 2010. - С. 485-501.
7. Бурнасов А. Китайский рынок как логистический центр: на примере рынка «Таганский ряд» в Екатеринбурге // Мигранты и диаспоры на Востоке России: практики взаимодействия с обществом и государством / отв. ред.В. И. Дятлов. - М. : Иркутск. 2007. - С. 68-80.
8. В России не будет «чайна-таунов»— Ромодановский// Interfax- Russia.ru.-2010.-23 нояб.
9. Вендина О. Мигранты в Москве: грозит ли русской столице этническая сегрегация? // Миграционная ситуация в регионах России. - М., 2005. - Вып. 3.
10. Дятлов В. И. Предпринимательские меньшинства: торгаши, чужаки или посланные Богом? Симбиоз, конфликт, интеграция в странах Арабского Востока и Тропической Африки / В. И. Дятлов. - М. : Наталис. 1996. - 256 с.
11. Дятлов В. И. Трансграничные мигранты в современной России: динамика формирования стереотипов // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX—XX и XX- XXI вв.; науч. ред. В. И. Дятлов. - Иркутск, 2010. - С. 461-468.
12. Дятлов В. «Шанхай» в центре Иркутска. Экология китайского рынка/
B. Дятлов, Р. Кузнецов // Байкал. Сибирь: из чего складывается стабильность. - М. ; Иркутск, 2005. - С. 166-187.
13. Дятлов В. И. Россия: в предчувствии чайна-таунов// Этногр. обозрение. - 2008. -№ 4. - С. 6-16.
14. Иркутский край. Четыре века. История Иркутской губернии (области) XVII-XXI вв. - Иркутск : Востсибкнига, 2012. - 800 с.
15. Калугина Г. Местная власть и трансформация дискурса «национальной политики» в постсоветскую эпоху. Случай Иркутска // Полития. Анализ. Хроника. Прогноз. -2010. -№ 2(57). —С. 91-106.
16. Миграционная ситуация и региональная пресса: газеты современной Азиатской России // Трансграничные миграции и принимающее общество: механизмы и практики взаимной адаптации : монография / науч. ред В. И. Дятлов. - Екатеринбург. 2009. - С. 121-179.
17. Радаев В. В. Этническое предпринимательство: мировой опыт и Россия // Полис. - 1993. -№ 5. - С. 10-17.
18. Рахимов Р. М. Рынок «Дордой» и мигранты из Китая// Центральная Азия - Китай: состояние и перспективы сотрудничества : материалы Междунар. конф. (г. Алматы, 4-5 июня 2008 г.) / отв. ред. Б. К. Султанов, М. Ларюэль. - Алматы. 2009.-С. 193-200.
19. Региональная миграционная политика // Трансграничные миграции и принимающее общество: механизмы и практики взаимной адаптации : монография / науч. ред. В. И. Дятлов. - Екатеринбург : Изд-во Урал, ун-та, 2009. - C. 16-120 с.
20. Региональное измерение трансграничной миграции в Россию / под ред. С. В. Годунова. - М. : Аспект-пресс, 2008. - С. 215-232.
21. Трансграничные миграции и принимающее общество: механизмы и практики взаимной адаптации : монография / науч. ред. В. И. Дятлов, - Екатеринбург : Изд-во Урал, ун-та, 2009. - Гл. 5. - С. 249-288.
22. Тренин Д. Введение / Д. Тренин, Г. Витковская // Перспективы Дальневосточного региона: китайский фактор / Моск. Центр Карнеги. - М., 1999. - С. 7.
23. Уолдингер Р. Этнические предприниматели / Р. Уолдингер, X. Олдрич, Р. Уорд // Экон. социология. - 2008. - Т. 9, № 5. - С. 30-55.
24. Фирсов Е. Социальная стратификация, этничносгь и этнические экономики : на примере России // Экон. социология. - 2004. - Т. 5, № 3. — С. 66-77.
25. Шармашкеева Н. Ж. Гостиница «Одон» - центр китайской жизни в Улан-Удэ // Этногр. обозрение. — 2008. - № 4. - С. 31-37.
26. Aldrich Н. Е. Waldinger R. Ethnicity and Entrepreneurship// Annual Review of Sociology. - 1990. -Vol. 16.-P. 111-135.
27. Bonacich E. A Theory of Middleman Minorities// American Sociological Review. - 1973. - Vol. 38. N 5. - P. 583-594.
28. Min Zhou. Revisiting Ethnic Entrepreneurship: Convergences, Controversies, and Conceptual Advancements // International Migration Review. - 2004. - Vol. 38, N3,- P. 1040-1074.
Энциклопедии городов | Энциклопедии районов | Эти дни в истории | Все карты | Всё видео | Авторы Иркипедии | Источники Иркипедии | Материалы по датам создания | Кто, где и когда родился | Кто, где, и когда умер (похоронен) | Жизнь и деятельность связана с этими местами | Кто и где учился | Представители профессий | Кто какими наградами, титулами и званиями обладает | Кто и где работал | Кто и чем руководил | Представители отдельных категорий людей
