Иркутский цирк. Исторические сведения

Странно, но, кажется, в нашем городе не нашлось летописца, который оставил нам что-нибудь о прошлом Иркутского цирка. Печально, однако факт. А ведь по количеству пролитого пота артиста цирка нельзя даже сравнить с земледельцем. И сколько опасных профессий! Захватывающих биографий!

Первый раз здание деревянного цирка сгорело дотла в 1939 году. После войны на его месте под боком Крестовоздвиженской церкви вырос новый шатровый балаган. Он оживлял Иркутск своим присутствием лишь в летний период. Этот цирк просуществовал до 1962 года и сгорел вторично. Но вернемся к послевоенной поре.

Это был период, когда в городе необыкновенно оживилась увеселительная сторона жизни. Цирк летней поры не был в этом смысле исключением. Здесь, под сенью церковной ограды, появились киоски и скамьи, и запылившиеся купола храма с неудовольствием прислушивались к тому, что творилось под шатром цирка. А там ржали лошади, рычали львы, аплодисменты покрывали забористые шутки клоунов, а оркестр исполнял туш.

Тут же, на пригорке и у его подножья, мальчишки с огромными чайниками торговали морсом и домашним квасом на сахарине. По вечерам местечко перед цирком напоминало крохотную ярмарку. Могли купить, а могли и продать все что угодно: трофейные часы, портсигары с замысловатой гравировкой, презервативы и пресловутый сен-сен. Гадали возле газетного киоска цыганки клиентам из ближайшего госпиталя, и те расплачивались хлебными пайками.

Трижды в неделю на арену выходили бороться два замечательных в своем роде лица. Они-то и были гвоздем программы. Одного величали Сапожником, а другой проходил под псевдонимом и значился на афише как Сарелло. Сапожник был из местных самородков и, кажется, тачал и ваял обувь. Был он высок ростом, сухопар и длиннорук; по слухам, страдал чахоткой и за раз выпивал литр водки, ничуть от этого не пьянея. Свой, как говорится, в доску, весь из народа.

Не то что Сарелло. Этот тип и по внешнему виду вызывал неприязнь. Чужой по всем статьям. Среднего роста, с мощным торсом и едва ли не вислым брюхом, он напоминал медведя без шеи. Голова его и впрямь казалась вколоченной в туловище, а лицо поражало не то чтобы свирепостью, но каким-то апатичным выражением. Впрочем, из себя он никогда не выходил, но эта черта его характера и вызывала у шпаны неприязнь, переходящую в ненависть. В спокойствии борца читалось такое пренебрежение к орущей и горланящей мелюзге, что отважные души уличных гаменов не выдерживали этого убийственного спокойствия.

Борьба между Сапожником и Сарелло захватывала зрителей своим трагизмом. И тот и другой боролись неистово, броски следовали один за другим, но каждый раз поединок оканчивался вничью. Сарелло просто издевался над своим противником, и шпана хорошо знала, почему это происходит. У проклятого Сарелло не было шеи. Стоя на карачках в партере, он просто превращался в валун. Кроме того (это видели все), Сарелло покрывался таким обильным и жирным потом, что превращался совсем уж в скользкую жабу — порождение древних болот, из которых, наверное, и выполз этот монстр по прозвищу Сарелло. Понятно, что к концу очередного поединка шпана неистовствовала вовсю. Одни орали, что Сарелло специально натирается постным маслом, а потом у себя в закутке смывает эту пакость скипидаром, другие осыпали борца такими оскорбительными словечками, что, будь это на улице, сквернословам бы не сдобровать.

Сарелло терпел. Из себя он вышел лишь однажды, когда науськанные шпаной уркаганы из дворовых подлиз обстреляли его с помощью натянутых на пальцы резинок проволочными гнутиками. Укусы паутов по сравнению с этим ничто. Поднявшийся сквозь боль сгусток гнева на миг превратил Сарелло в извергнувший лаву вулкан. Отшвырнув от себя Сапожника, он всей своей побагровевшей тушей с поднятыми руками изобразил такое отчаяние, так потряс волосатыми руками, что весь амфитеатр замолчал. Закрыв лицо ладонями, Сарелло быстрым шагом сошел с ковра и скрылся за кулисами. А все происшедшее, как мне помнится, относится уже к сорок седьмому году.