Иркутск // Сергеев М. «Иркутск. Бег времени»

Сергеев (Гантваргер) Марк Давидович (11 мая 1926, Енакиево Донецкой области, Украина – 11 июня 1999, Иркутск), поэт, прозаик, драматург. Член Союза российских писателей. Участник Великой Отечественной войны, заслуженный работник культуры РФ, почетный гражданин г. Иркутска. Автор многих книг, в том числе: «Шпалы», «Вступление в осень», «Резьба», «Баллада о тополях», «Связь времен» (1980) и др.

Иркутск – город исторический. Он играет приметную роль в ис­тории России и в сегодняшнем дне страны, он не случайно отнесен к городам-музеям, ибо сохранил много старины, роман­тический облик несуетной, степенной застройки, сияние церковных купо­лов над синим кипением Ангары. Улицы его – как срез времени, где насло­ились века, сменяя друг друга. И, переходя из квартала в квартал, ты слов­но окунаешься в давно отшумевшее прошлое и вдруг выныриваешь из по­тока времен в день настоящий, наполненный неустанным гомоном машин, которым тесно в нешироких магистралях, в некоторую суетность и расхри­станность, и нагромождение новых, с болью приживающихся архитектур­ных форм, от которых никуда не уйти, ибо нельзя остановить жизнь. Здесь соседствуют нарядное, торжественное сибирское барокко со строгим русским ампиром, с вызывающей нарядностью купеческих дворцов, соединивших, ка­жется, все стили – от мавританского до готики, плюс азиатские мотивы, а да­лее – изысканный неоклассицизм и лаконичная выразительность конструк­тивизма – эклектика конца XIX – начала ХХ веков, к которой, наконец, в наши дни стали относиться с уважением, меньше внимания обращая на чис­тоту архитектурного стиля, больше – на неповторимость, особенность каж­дого здания. А между всем этим разнообразием – резные деревянные дома, главный предмет спора между старожилами города, которые мечтают сберечь в быстротекущем, все решающем и все меняющем времени целые улицы древних изб, заборов, надворных построек, и архитекторами, которым ну­жен центр для самоутверждения, для вынесения сюда жгучей современнос­ти. Впрочем, все здесь неоднозначно, потому что условия проживания в ста­ринном неблагоустроенном доме куда как менее уютны, чем в нынешнем спальном районе, уставленном похожими друг на друга многоэтажками.

Как и все старинные города, Иркутск за историю свою не избежал многочисленных опустошительных пожаров, поэтому мало сохранилось в нем домов, стоявших в истоке его истории, когда не был он еще городом, а одним из сибирских острогов – деревянной крепостью, стоящей в со­единении стремительной Ангары и степенного Иркута. От этой реки и на­звание города – Иркутск.

В XIX веке известный русский публицист Николай Шелгунов так ска­зал об этом своеобразном и самобытном сибирском городе: «Иркутск. единственный город Сибири, имеющий городской характер. Как Англия создала Лондон и Франция Париж, так Сибирь создавала Иркутск. Она гордится им, и не видеть Иркутска – значит не видеть Сибири.»

***

Большая часть сибирских городов начиналась на берегах рек – един­ственных дорог древности. На вместительных кочах – огромных лодках, вмещавших две дюжины человек, да еще имущество, пищу и боеприпас, против течения на веслах и на шестах, а по течению движимых самой ре­кой, начинал казачий отряд путь свой сквозь неизведанные беспредельные просторы. Отправлялись едва сойдет лед, очистятся воды, двигались, ночуя на берегах, выставляя караулы, дабы уберечься от зверя, от набега неожи­данного – остерегались. Поближе к листопаду, когда реки синели и тяже­лели в предвестии стужи, находили место покрасивее да побогаче, чтобы и охота рядом была, и лес строевой, и для пашни первый простор, высажи­вались и перво-наперво ставили зимовье – дом, чтобы перезимовать, укре­питься. Иногда по новой весне сызнова пускались в путь, все далее на вос­ток. Потомки диву даются, как это русский казак без тракторов-вездеходов и дорог за срок, укладывающийся в десятилетия, одолел и, в какой-то сте­пени, первоначально обжил пространство от Урала до Тихого и Ледовито­го океанов, а уж если место оказывалось и впрямь «угожим» – вкруг зимо­вья возникала крепость со всем, чему в ней надлежало быть: оборонным тыном, угловыми да проезжими башнями, с казенной избой, где писали свои «скаски», то есть доношения, дьяки-писари и правил воевода, с «ца­ревым амбаром», куда складывали добытые охотой и полученные в качест­ве ясака меха – мягкую рухлядь, как говорили в те поры.

Между учеными нет согласия по поводу времени основания Иркутска, между летописцами – тоже. Одни относят это событие к началу XVII ве­ка, другие – к середине. Но издавна в «метриках» Иркутска обозначена да­та – 1652 год.

В том году, на излете лета, поднявшись вверх по Ангаре – стремитель­ной, дикой, своенравной реке с хрустально-прозрачной водой, холодной до ломоты в зубах, – казацкий отряд, руководимый боярским сыном (был такой чин в казачьей субординации) Иваном Похабовым, облюбовал место для зимовья: остров в слиянии рек Иркута и Ангары. С одной стороны – дикий, стремительный стрежневой ход, с другой – глубокая протока заме­няли на первых порах тын, стали натуральными крепостными стенами. Из бревен, срубленных тут же, сложили казарму-зимовье, а задерживаться здесь не стали: Иван Похабов и его отряд двинулись за Байкал облагать ясаком тех, кто еще не платил дань «Белому Царю».

А через девять лет, в 1661 году, другой Похабов – Яков, или, как тог­да называли его, Якунька, углядел, что «место здесь угожее» – и «пашня есть и скотинной выпуск», и леса вокруг полны дичью, а вода рыбой, ре­шил основать на правом берегу Ангары острог, назвав его Иркутским.

Приречная долина упиралась в невысокие горы – семь холмов, как в Риме и в Москве, – поросшие лесом. В пойменной низменности земля была плодородна, река, плавным полукольцом обнимавшая местность, бы­ла величественной, а вода ее, тысячелетиями отстоянная в Байкале, вкус­на, как родниковая.

Иркутскому острогу повезло: возникший в долинах рек, служивших в давние времена главными транспортными артериями, на перекрестках воз­никающих и крепнувших торговых связей Запада и Востока, вблизи мест обитания сибирских народов – бурят, эвенков, якутов, – он начинает иг­рать все более и более важную роль в Сибири. В 1670 году через Иркутск в Китай проехал с бумагами первый гонец из Москвы, а 6 сентября 1675­го отправился в Поднебесную империю первый посол, Сибирского прика­за переводчик Николай Спафарий. И с этого времени Иркутск начинает играть все более важную роль в делах международных. В «Записках» о сво­ем путешествии Спафарий отметил: «Острог Иркутский. строением зело хорош, а жилых казацких и посадских дворов с 40 и больши, а место са­мое хлеборобное». Через тридцать лет после постройки первого зимовья и через двадцать после рождения острога в Иркутске «учинено» самостоя­тельное воеводство, острог стал городом. Сохранилась опись 1684 года, в которой с подробностями описан Иркутск конца XVII века: «.А по ост­рогу строенья: шесть башен с мосты (мостами в те поры называли пере­крытия между этажами. – М. С.), три башни покрыты тесом, три – дра­нью, в двух башнях ворота проезжие створные. в той же острожной сте­не приказная изба с сеньми покрыта тесом. Да на проезжей башне казен­ный амбар. Всреди острога церковь во имя нерукотворного образца гос­пода нашего Иисуса Христа, да в приделе Николы Чудотворца, а под па­пертью кругом шесть лавок о двух житьях; колокольня рубленая шатровая с переходы, а под нею четыре лавки да амбар церковный, казенный.» Да­лее сообщается в описи, что есть в остроге государев двор, где живут ир­кутские воеводы, жилье для служителей воеводской канцелярии, еще ам­бары с ледниками для хранения продуктов, погреб, баня, избы для холос­тых казаков, нечто вроде гостиницы для заезжих купцов, хранилища для мехов, караульное помещение. В башнях были прорезаны бойницы, на прочных помостах стояли пушки, под одной из башен была «пороховая из­ба», где хранилось оружие и боеприпас.

Главным бичом деревянных городов были пожары. Иркутск не пред­ставлял в этом смысле исключения, он горел часто и страшно. Первый «сатанинский огонь» выжег крепостные постройки и деревянную Спас­скую церковь. Вместо нее построили каменную – она и осталась до наших дней памятником острога, древнейшим из сохранившихся строением Ир­кутска. Украшенная каменным узорочьем, строгим и нарядным, присущим сибирскому барокко, наружной стенной живописью, единственной в Си­бири (сцены, соединившие библейский сюжет со взятым из жизни, но символизированным крещением аборигенов, новообращенных в правосла­вие), она стала для жителей современного города и памятью о его древно­сти, и ориентиром, ибо была встроена в южную стену острога, и, стало быть, можно определить точно, где стояла деревянная крепость – иркут­ский кремль, как называли острог впоследствии, когда улицы вырвались за толстенные бревна тына, расширились, растеклись в долине, взобрались на Петрушину, Веселую, Кайскую и другие горы. Почти ровесник Спас­ской церкви – собор Богоявления, построенный в начале XVIII века (за­ложен в 1718 году на месте сгоревшей деревянной церкви). В какой-то сте­пени напоминающий храмы Русского Севера, он отличается от них мно­гими особенностями. Собор украшен изразцами, секрет изготовления ко­торых на многие годы был утерян. Дело в том, что храм стоит над кипе­нием Ангары, которая, прежде чем замереть на зиму под торосистым бе­лым покровом, до середины января обычно спорила с крутыми сибирски­ми морозами, исходила клочковатым паром, а то непроглядным туманом, заполнявшим улицы города. Зимой мороз ниже сорока, летом жара порой за тридцать, и все это – и стужу, и зной, и влагу – должны были веками выносить нарядные многоцветные, покрытые глазурью изразцы. В наши дни ситуация усугублялась еще и тем, что после постройки гидростанции Ангара в пределах города и вообще зимой, даже в самые крутые морозы, не замерзает, а только парит, парит. Иркутские художники после упор­ных и поначалу казавшихся безнадежными поисков нашли все же секрет стойкости и долговечности столь ранимого материала, и при реставрации собора Богоявления в шетидесятые годы XX века четверики и восьмерики храма опоясали возрожденные узоры.

Постепенно весть о новорожденном городе, о его удобном месторас­положении, о выгодах, которыми пользовались обитатели, расходились по всей Сибири, по европейской части России. Из уст в уста передавались слухи, что зверя пушного на берегах Ангары столько, что женщины-ирку­тянки, отправляясь поутру к зимним речным прорубям за водой, попутно коромыслом бьют драгоценных соболей – какая на шубу, какая на шапку.

Люди прибывали: кто в поисках приключений, кто – судьбы, купечество – с товаром и за товаром, мастеровые – ради заработка. В 1697 году прави­тельство прислало сюда 600 пашенных крестьян, в начале царствования Петра I прибыло немало стрельцов, сосланных после разгрома молодым царем их восстания. В первом году XVIII века в Иркутске было 726 жите­лей, а в 1722-м уже 3447. По тем временам это был уже серьезный сибир­ский город.

***

В шестидесятые годы XIX века в Иркутск пришел знаменитый сухо­путный тракт, называвшийся сперва Московской столбовой дорогой, по­том получивший название Московский тракт. Трудно переоценить это со­бытие, мир как бы сжался, уплотнился, до Москвы теперь было рукой по­дать: всего какой-то месяц в дороге – и ты у цели! Двинулись в столицу уже по рекам обозы с мягкой рухлядью, потянулись из разных городов из- за Камня, как тогда называли Урал, купеческие караваны пообильнее, чем в прошлые времена, когда настоящая проезжая пора была заматеревшей лишь зимой, перекрывающей хрустальными мостами реки, умиротворяю­щей болотные топи. С 1768 года в Иркутске стали проводиться ежегодные ярмарки. Это подвигло местных купцов на создание стеклоделательных и шелкоткацких фабрик, строительство новых мельниц, пивоварен, кожевен и, наконец, на создание гостиного двора, в котором размещалось более двухсот магазинов и лавок. Построено это величественное сооружение бы­ло по проекту выдающегося архитектора XVIII века Джакомо Кваренги. Гостиный двор время не сохранило, зато и до сегодняшнего дня украшает город так называемый Белый дом, прекрасных чистых линий ампирный дворец, поставленный несметно богатым купцом Сибиряковым на берегу Ангары, со временем ставший резиденцией иркутских генерал-губернато­ров, а в 1918 году в нем разместился новорожденный Иркутский универ­ситет. Теперь здесь одно из крупнейших книгохранилищ России – Науч­ная библиотека Иркутского государственного университета, хранящая не­повторимые собрания книг многочисленных дореволюционных учебных заведений, из личных библиотек декабристов, иркутских писателей, выда­ющихся книгособирателей, в том числе собрание книг и журналов купца, почетного гражданина города Василия Баснина, где есть практически лю­бое из периодических и повременных изданий XIX века, пушкинской и послепушкинской поры.

Иркутск, город, отдаленный от крупных центров страны, должен был в те времена сам производить многое. Путешественники, побывавшие в нем в разные годы, отмечают, что здесь обитают замечательные мастера- краснодеревщики, изготовляющие, нет – творящие мебель, которая спо­собна сделать честь самому Петербургу и заграничным мебельным фирмам: ее отделывают не только красным деревом, но и своими, сибирскими ма­териалами – тайга богата, в ней много необычных пород деревьев, чья древесина декоративна и благородна. Здесь пишут иконы, изготовляют на­рядные серебряные оклады, здесь создают богатые кареты и легкие демо­кратичные дрожки, приспособленные для сибирских дорог, о которых можно сказать бы стихами Петра Вяземского: «рытвины, ямы, канавы, ухабы – все, что в России зовется шоссе». Здесь куют оружие и изготов­ляют стекло способом, который еще не шагнул в Европу, а шагнув – при­ведет к революции в стекловарении: дело в том, что в XVIII веке живет в Иркутске замечательный ученый, воспитанник Ломоносова, близкий зна­комый и ученик создателя классификации животного мира Карла Линнея, естествоиспытатель, ботаник, минералог, энциклопедически образован­ный Эрик Лаксман. Размышляя о том, сколь много изводится лесу для то­го, чтобы сжечь его и из древесной золы извлечь нужный в стекловарении поташ, он приходит к выводу, что нужно найти природную щелочь или иной заменитель поташа. Он находит такое вещество, и вскоре под Иркут­ском, на заводе, который создает Лаксман вместе с компаньоном – куп­цом Солдатовым, появляется посуда из нового стекла – оно прозрачнее, чище, оно дешевле, чем все, что делалось раньше, вскоре лаксмановская технология побеждает во всем мире.

Так постепенно Иркутск становится «складочным местом России», се­рьезным торговым, административным и дипломатическим центром Вос­точной Сибири. Здесь оседают товары из Европы, Средней Азии, Китая – шелка и чай, серебряные руды, слюда, бытовое чугунное литье, посуда, ме­ха, пшеница и рожь, кедровые, сосновые, лиственничные плахи. Товары привозные и свои, дары караванных путей и дары природы – все соеди­няется в купеческом и ремесленном городе. Но здесь и центр международ­ных связей, поэтому есть в городе, единственном в России после столицы, не только приходские школы, но и школа монгольского, японского, ки­тайского языков, ибо через Иркутск движутся на восток – в Китай и Мон­голию – дипломатические, духовные, торговые посольства и миссии, здесь ведутся переговоры о государственных отношениях, границах и многом- многом еще.

В 1764 году последовал указ, которым Сибирь разделяется на два наме­стничества – Тобольское и Иркутское. С этой поры город над Ангарой ста­новится на долгие годы столицей Восточной Сибири, опорным пунктом ос­воения, изучения огромной земли, лежащей меж южными песками и поляр­ными тундрами у Ледовитого океана, меж Енисеем и тихоокеанскими ост­ровами, становится средоточием науки и культуры. Огромный интерес к Сибири, которая не только для Европы, но и для самой России все еще тер- ра инкогнита, привлекает в Сибирь и убеленных сединой академиков, и юных андъюнктов, спешащих сюда за открытиями и, стало быть, за судьбой.

Иркутск становится опорным пунктом для будущих историков Сибири, ес­тествоиспытателей Санкт-Петербургской Академии наук, сюда все больше отправляют людей опальных, неугодных правителям России. Это между тем люди недюжинные, многознающие и многодумные. Они становятся своеоб­разным средостением между членами знаменитых экспедиций и любозна­тельными сибиряками. Через два года после смерти Петра I, зимой 1727 го­да, в Иркутске, вызывая восторг и удивление горожан своим чернокожим ликом, появляется полукомандированный, полуссыльный Абрам Петров, знаменитый «арап Петра Великого», прадед Пушкина, позднее приобрет­ший фамилию Ганнибал: инженер, крупный специалист-строитель, полу­чивший образование во Франции, он будет строить в Забайкалье Селенгин- скую крепость, перенесет немало трагических приключений, прежде чем по­кинет Сибирь. А еще позднее, уже при Екатерине II, сюда примчат в казен­ной карете «бунтовщика похуже Пугачева», как назвала его императрица, ав­тора потрясающей книги «Путешествие из Петербурга в Москву» Алексан­дра Радищева. Он, кстати сказать, в 1791 году писал в Петербург своему по­кровителю графу А. Р. Воронцову: «Иркутск, если можно проницать наши­ми взорами в будущее, он по положению своему определен быть главою сильныя и обширныя область. Хотя путешествие мое и совершалось с большой поспешностью, я запомнил то, что меня более всего поразило. Ир­кутск есть город, который, особливо благодаря его обширной торговле, за­служивает внимания отменного. Он есть склад всего торгового дела сей гу­бернии. Я познакомился здесь с г-ном Шелиховым, который только что вернулся из Охотска, куда он отправляется каждую весну, чтобы встречать свои корабли, прибывающие из Америки. Ваше сиятельство знаете его и чи­тали описание его путешествия, которое только что напечатано в Москве.» Радищев встречался в Иркутске со многими поразительными горожанами, занесенными сюда и собственной волей, и превратностями судеб. Одним из этих новых знакомых и был Григорий Шелихов. Теперь, наверное, кто-ни­будь удивится и не поверит, что благодаря этому человеку – купцу и море­ходу и его сподвижникам, в составе Иркутского генерал-губернаторства на переломе XVIII и XIX веков был Американский уезд: Аляска, Алеутские ос­трова, Калифорния.

Восемнадцатый век – от правления Петра I до завершения царствова­ния Екатерины II – памятен Иркутску таким количеством самых разнооб­разных экспедиций, оставивших след во всех сферах жизни России, каких не знал ни один город столь огромной страны. Здесь готовились в путь Первая и Вторая экспедиции Витуса Беринга – многим членам их сужде­но оставить имена свои на карте Севера и Востока. По топким улицам его ходил великий командор, в общественных и частных домах местные знато­ки собирались вокруг ученых, известных уже и тех, кому еще суждено про­славиться на весь мир, здесь помощники Беринга готовили для экспедиции снаряжение, а так как таких академических и государевых путешественни­ков было много, то в памяти иркутян впечатления оставались надолго – и тем, что они пробуждали у молодых тягу к знаниям, и что брали энтузиас­тов в неисследованные еще дальние пределы, но и тем, что городу порой трудновато было собрать нужное количество канатов, мешков, коней и конной сбруи, продуктов и прочего. В «Иркутской летописи» П. И. Пе- жемского и В. А. Кротова сохранилась запись: «Такой огромной и ученой экспедиции в Сибири еще не было. она оставила в стране следы сильно­го негодования вследствие тяжелой повинности, которой подвергались тог­да еще малочисленные по Сибирском тракту жители.» Они должны были выставлять множество лошадей, выделять проводников и переводчиков, пе­ревозить сквозь таежные дебри корабельные снаряды и орудия, «перебро­сить» из Иркутска в Охотск многие тысячи пудов провианта и других при­пасов. Сверх того в Иркутске нанимались и мастера, дабы вместе с охот­скими корабельщиками строили и оснащали корабли для мореходной час­ти экспедиции. Для молодого, еще только формирующегося края это было непросто. Но экспедиция, с другой стороны, положила начало многому, чем потом гордилась Сибирь и что резко продвинуло Иркутск как сосредо­точие культуры и науки на востоке России.

Эти экспедиции были побудителями и движения местного купечества к берегам океанов, ибо на возвратном пути не было конца рассказам о лежбищах котиков на незнаемых островах, о бобрах и прочей живности, сулящей купечеству несметные доходы. В истории исследования и, если хотите, обследования Тихого океана остались имена Трапезникова, Голи­кова, Бичевина, Лебедева-Ласточкина и других предшественников Шели- хова, но наиболее всего вторая половина XVIII века отмечена деятельнос­тью этого умного, крупного, предприимчивого, государственного ума че­ловека. В середине века разворачивает «русский Колумб», открыватель Аляски, островов Кадьяк и Афогнак, свою обширную деятельность, одоле­вая пучины незнакомого грозного океана. «И будучи сам на первом гали­оте с женою моею, – писал Шелихов в «Записках», о которых упомянуто выше в письме Радищева, – которая везде со мною следовать и все тер­петь трудности похотела, и двумя детьми, назначил на случай разлучения противными ветрами сборным местом остров Берингов. 3 сентября (1783 г.) пустились в назначенный путь, в котором 12-го числа сделавшийся шторм продолжался двои сутки, разлучил все галиоты один от другого. Буря сия была столь велика, что лишались и надежды в спасении своей жизни.» Но уже ничего не могло остановить купца-морехода: ни взбешенный океан, поглотивший в пучины свои не один корабль, ни сложные, не сразу сло­жившиеся отношения с первожителями островов, ни вечная нехватка про­довольствия, пресной воды, боеприпасов. Ставились избы, строились пор­ты в бухтах, закапывались в берега островов и «самой матерой земли»

Аляски медные доски с надписью: «Земля российского владения». И от бе­регов океана через всю огромную немереную сибирскую тайгу текла мяг­кая рухлядь сперва в Иркутск, а потом за Уральские горы в Москву да Пе­тербург. Медленно возникала, рожденная в мечтаниях Шелихова, Россий­ско-Американская компания, которая осваивала американский материк от северной его оконечности до Калифорнии. Еще и сейчас на углу улиц Красного Восстания и Ленина, против Крестовоздвиженской церкви, мож­но увидеть массивный толстостенный простой по архитектурным формам дом – бывшие казармы шелиховской компании: здесь обсуждались проек­ты, заключались контракты и договоры, отсюда отправлялись в путь на Камчатку на «самую матерую землю» Америки партии охотников, кресть- ян-хлебопашцев, мореходов и разведчиков, возможно, что здесь же или в соседнем, уже не существующем строении работала первая на востоке страны мореходная школа, в которой вместе с сибиряками проходили курс наук полтора десятка парнишек-алеутов: первые грамотные люди своего народа. Недавно в городе обнаружен дом, в котором, правда, уже после кончины Шелихова, располагалась взлелеянная им Российско-Американ­ская компания.

***

Вот как описывает Иркутск начала XIX века писатель Матвей Алексан­дров, некоторое время прослуживший чиновником в Сибири: «На площадь большого гостиного двора каждодневно производилась перегрузка россий­ских и китайских товаров, и этою только извозною деятельностью оживля­лась прекрасная площадь, украшавшаяся в то время домом генерал-губерна­тора. На так называемом малом базаре более было движения и житейской суеты с утренней зари и до позднего вечера. Тут продавалось все, кроме пти­чьего молока, как говорит русская пословица. Иркутск в то время имел фи­зиономию чисто сибирского города. В продолжение дня по улицам двигал­ся простой народ: женщины под накидками, мужчины промышленного раз­ряда в синих кафтанах и буряты в своих национальных костюмах, с озабо­ченными угрюмыми лицами. Окна домов, выходившие на улицу, задернуты были постоянно занавесками или закрыты китайскими сторами».

С того момента, когда возник посад, городские улицы застраивались хаотично; получив участок земли, горожанин ставил свой дом где ему за­благорассудится, поэтому к началу XIX века часть улиц, и особенно в цен­тре, выглядела зигзагообразно. До поры до времени губернская власть это терпела. Но вот появился в Иркутске в 1806 году губернатор Николай Тре­скин. Человек жесткий и предприимчивый, он взялся за организацию жиз­ни в городе и за приведение в порядок самого Иркутска с небывалым рве­нием. Вместе с воинским гарнизоном и полицией Трескин окружил при­городные леса облавой, истребив и арестовав множество разбойников, не дававших жизни купеческим обозам, так что купцы должны были для безопасности нанимать солидную охрану. Потом началась подсыпка боло­тистых и ухабистых улиц, и, наконец, дело дошло до генеральных линий центральных улиц и «прешпектов». Были поставлены вехи, определяющие красную линию, и хозяевам давался год для выравнивания своих домов по ранжиру. Жители отнеслись к этому распоряжению легкомысленно, не зная истинного характера нового губернатора. Через год и три месяца Тре­скин создал особую команду, поставил в ее руководство ссыльнопоселен­ца некоего Гущу, и эта «гущинская команда» отпилила безжалостно все то, что мешало улице быть прямой: у кого полкухни, у кого полспальни, у ко­го угол дома, у кого чуть не половину. Жители вопили, взывали к импера­тору и к господу Богу, зато улицы стали регулярными.

Серьезное влияние на судьбу города оказало пребывание здесь в долж­ности генерал-губернатора крупного государственного деятеля России гра­фа Михаила Сперанского. Человек недюжинного ума и огромной воли, многосведущий в науках и неординарно мыслящий, Сперанский стал бли­жайшим сподвижником императора Александра I. Его попытки преобразо­вать управление страной, его требование, дабы чиновники периодически сдавали экзамены по знанию своей профессии, а большинство должностей в те поры занималось не по деловым качествам, а по родственным связям, его нововведения во многих сферах жизни вызывали упорное сопротивле­ние, бесконечные на него кляузы, так что в конце концов по прямому на­говору и обвинению Сперанского чуть ли не в предательстве император со­слал своего сподвижника в отдаленные губернии, а затем, решив вернуть, в качестве «испытания» назначил его наместником своим в Сибири. Ревизия Сперанского, установившая казнокрадство и поборы иркутских (и не толь­ко иркутских) чиновников, разбирательство многочисленных администра­тивных и финансовых злоупотреблений, подготовленные новым генерал- губернатором законы сибирской жизни, установления, регулирующие отно­шения между русским населением и народами Сибири, его «Устав о ссыль­ных», в котором подчеркивались права этих опальных, чья судьба до того не волновала государство и была отдана самовластию местного начальства, – все это позволило позднее говорить, что история Сибири делится на два пе­риода: до Сперанского и после Сперанского.

Сохранилось любопытное его письмо к дочери, написанное 23 июля 1820 года: «.У меня вчера был обед, какой в Сибири только быть может. На одной стороне сидел архимандрит и свита его, сегодня отправлявшие­ся в Пекин, на восточный конец света. На другой стороне – трое моло­дых морских офицеров, также сегодня отправляющиеся на Ледовитое мо­ре к белым медведям, к самому полюсу. Я думаю, Сибирь есть настоящая отчизна Дон-Кихотов. В Иркутске есть сотни людей, бывших на Камчат­ке, на Алеутских островах, в Америке с женами и детьми, и они все сие рассказывают, как дела обыкновенные. Человек ко всему привыкает, а привычка к странствованию, к тому, чтобы искать похождений, кажется, еще скорее других приходит».

Глубокий след в истории Иркутска и всей Сибири оставило пребыва­ние здесь декабристов. Участники тайных обществ, восстания против «раб­ства дикого», как определил Пушкин Александровскую эпоху, они были отправлены на каторгу и в ссылку «в ледяные пустыни Сибири» и прове­ли здесь тридцать лет, а многие остались навсегда в стылой и суровой зем­ле, покинув сей бренный мир. Пребывание крупнейших русских интелли­гентов, просвещеннейших людей в Сибири не могло не сказаться на судь­бе этой земли. Их пример возбуждал демократические настроения местной интеллигенции, декабристы несли просвещение в народ, во многих глухих местах зауральского края открывали школы, и не только для мальчиков, но и для девочек, опередив в этом Европейскую Россию. Хозяйственная дея­тельность сибиряков, наука, сельское хозяйство, медицина, культура – многие стороны жизни Иркутской губернии и других районов Сибири претерпевали облагораживающее влияние декабристов.

Представьте себе город, в котором около двух тысяч деревянных до­мов, менее ста каменных, церкви, монастыри, две сотни купцов, а всего населения под двадцать тысяч человек. И вокруг такого города в близле­жащих деревнях поселяется целый отряд людей приметных, значительных, особенных – тут и Михаил Лунин, философ и писатель, один из острей­ших умов эпохи, тут и поэт, просветитель Владимир Раевский, тут и не ли­шенный дворянского звания, ибо рано отошел от тайного общества, но все же сосланный градоправитель Александр Муравьев, тут и один из авторов «Русской правды», замечательный музыкант, обучивший игре на фортепи­ано многих иркутян Алексей Юшневский, тут и выдающийся врач, рецеп­ты которого еще долгие десятилетия после его отъезда из Иркутска поль­зовались доверием горожан, Фердинанд Вольф и многие еще (могилы Алексея Юшневского, Артамона Муравьева, Иосифа Поджио, Владимира Бечасного, Петра Муханова, Николая Панова и жены декабриста Екатери­ны Трубецкой, разделившей вместе с другими своими современницами судьбу опальных мужей, и до сегодняшнего дня вызывают у горожан, у многочисленных любителей отечественной истории, приезжающих сюда, священное почитание).

Особенно повезло Иркутску, что в середине сороковых годов XIX ве­ка в город разрешено было переехать из близлежащих деревень семьям Сергея Волконского и Сергея Трубецкого. В их домах ставились домашние спектакли, давались концерты своими силами и силами заезжих петербургских, итальянских, французских, датских музыкантов и певцов. Здесь собиралась молодежь – друзья, сверстники детей декабристов, и общение с людьми недюжинными было для них высшей школой разума, нравственности, по­ведения. «Истинное просвещение сделало то, – писал воспитанник дека­бристов, выдающийся врач и мемуарист Николай Белоголовый, – что лю­ди эти не кичились ни своим происхождением, ни превосходством обра­зования, а напротив, старались искренне и тесно сблизиться с окружаю­щей их провинциальной средой и внести в нее свет своих познаний. Есте­ственно поэтому, что они скоро завоевали себе общую любовь и уважение в Иркутске, и благотворное влияние их на окружающую среду было глубо­ко. Каждый из них в отдельности и все вместе взятые – они были таки­ми живыми и превосходными образцами культуры, что естественным об­разом поднимали значение и достоинства ее в глазах всякого, кто с ними приходил в соприкосновение, и особенно тех, в ком бродило смутное со­знание «чего-то лучшего в жизни. и нет сомнения, что весьма многие из иркутских чиновников и купцов только в силу этого непосредственного обаяния и просвещения почувствовали большую потребность в духовных наслаждениях жизни, стали больше читать и особенно стали заботиться о том, чтобы дать своим детям по возможности совершенное образование. Недаром же с этого именно времени, то есть с конца сороковых годов, ко­торые считаются в России самым глухим и неблагодарным периодом в ис­тории русского просвещения XIX века, в иркутском обществе обнаружи­вается первое стремление молодежи в русские университеты, которые, по­лучив тогда первый толчок, продолжали с тех пор только прогрессивно расти и развиваться».

Мы позволили себе столь объемную цитату, ибо нет ничего достовер­нее свидетельства человека, который общался с декабристами, был их уче­ником и стал одним из истинных интеллигентов России – главным вра­чом одной из первых в Иркутске больниц, позднее – лечащим врачом на­ших классиков Некрасова и Салтыкова-Щедрина, другом знаменитого Боткина, автором приметных в русской мемуаристике «Записок».

Дом, принадлежащий семье Трубецких, отреставрирован в 1970 году, Волконских – в 1985 году. Теперь в них – музей. Это не мертвое бес­страстное собрание раритетов – это живые дома, продолжающие, как не­когда их хозяева, играть своеобразную роль в духовной жизни города и, позволим предположить, страны. По вечерам здесь зажигаются свечи, на этот огонек тянутся горожане и гости Иркутска. Звучит музыка, которая исполнялась здесь полтора века назад, читаются ученые трактаты, играют­ся водевили, оперные певцы поют арии и дуэты из опер, старинные ро­мансы. И кажется, что хозяева этих домов незримо сидят меж нами и бла­гословляют нас сквозь толщу времен.

***

На памятнике в честь строителей Великого сибирского железнодорож­ного пути, поставленном в 1908 году там, где главная улица Иркутска об­рывается аквамариновым свечением Ангары, пьедестал украшен тремя скульптурными портретами: покоритель Сибири Ермак, реформатор си­бирской жизни граф Михаил Сперанский и генерал-губернатор Восточной Сибири граф Николай Муравьев-Амурский.

Знатоки событий отечественной жизни в конце XIX века уже говори­ли, что история Сибири делится так: от Ермака до Сперанского, от Спе­ранского до Муравьева и после Муравьева. И в самом деле, этот государ­ственный деятель, человек конструктивного ума и твердой воли, так мно­го сделал для нашего края в его переустройстве к лучшему, в его резком движении к прогрессу во всем – промышленности, культуре, политике, освоении богатств, образовании, – что и доныне туго заведенная им пру­жина жизни продолжает разматываться. Ему было 38 лет, когда 14 марта 1848 года он прибыл в Иркутск и показался местным чиновникам челове­ком малообщительным и нелюбезным, окруженным командой молодых чиновников, которых привез с собой. Он и в самом деле повел себя не­стандартно: властители Иркутской губернии, которых он сменил, с опас­кой относились к декабристам – Николай Муравьев стал бывать в их домах. В 1849 году в Иркутск прибыли политические ссыльные петрашевцы – вско­ре они уже были сотрудниками местной печати. Гражданский губернатор Пятницкий написал в Петербург донос на «неуставные» отношения ново­го генерал-губернатора к государственным преступникам, а Николай I на этом доносе написал: «Он единственный меня понял.»

В 1851 году в октябре на Большой улице открывается театр. «В первый вечер давала представление труппа устроителя театра Маркевича, были по­ставлены три пьесы: «Русский человек добро помнит», «Девушка-моряк» и «Жена за столом, а муж под столом». Через месяц учрежден Сибирский от­дел Русского Географического общества, сыгравший выдающуюся роль в развитии науки в Сибири. Этот отдел, позднее названный Восточно-Си­бирским, отправлял экспедиции в неисследованные пространства Сибири, на Дальний Восток, в Монголию и Китай. Даже первая экспедиция знаме­нитого Н. Пржевальского была санкционирована им. В 1855 году при со­действии Муравьева было заложено каменное здание Иркутского девичье­го института, в 1857 году вышел первый номер газеты «Иркутские губерн­ские ведомости», в редакции которой сотрудничали политические ссыль­ные. Можно вспомнить еще многие реалии иркутской жизни того време­ни, когда главой Восточной Сибири был этот выдающийся деятель России. Можно вспомнить, например, что не кто-нибудь, а именно Муравьев пер­вым высказал мысль о необходимости соединить Сибирь с Европейской Россией железной дорогой. И добивался этого. Но есть три главных момента в его разносторонней деятельности, которые навсегда оставили его имя в истории России, которые выделили его из целого ряда властите­лей, стоявших в разное время во главе управления Восточной Сибирью: Амурская эпопея, заключение договора с Китаем и организация экспеди­ции адмирала Геннадия Невельского. Плавание по Амуру Муравьева со своим штабом, исследование берегов великой восточной реки, устройство поселений, не обходившееся без трагедий и подлинного героизма казаков и крестьян, закрепило огромный малонаселенный край за Россией. Экспе­диция Невельского обследовала берега реки Амура, его устье и установи­ла, что Сахалин, который до той поры считался полуостровом, на самом деле остров. Путешествие это было опасным. Жена Геннадия Ивановича Екатерина, разделявшая все тревоги и сложности плавания с мужем, рас­сказала в письме к друзьям такой эпизод: «18-го (июля 1851 г.) ветер был не так силен, но зато густой туман со всех сторон окружал нас. Мой муж был некоторое время на палубе, и вдруг я услышала его сбегающим с ле­стницы и бросившимся к кругу офицеров, где большая часть из них нахо­дилась в это время, крича им тревожным голосом: «Господа, взойдите все, сколько вас тут есть». Я последовала за ним, но едва поднялась до верха лестницы, как увидела одного офицера, совсем бледного, одежда в беспо­рядке, который остановил меня, закричав: «Спуститесь вниз, Екатерина Ивановна, ради Бога, спуститесь!» Можете себе представить, в каком я бы­ла состоянии, войдя в каюту. В эту минуту показался мой муж. Я бро­силась к нему, схватив его за руку и спрашивая его задыхающимся голо­сом о причине криков и шума, от которых дрожало судно. Тогда с ужаса­ющим спокойствием он сказал: «Оказалась течь в трюме, и опасность ве­лика». – «Но мы должны умереть?» – шепнула я чуть слышно. «Я не знаю, – возразил он, – по крайней мере мы сделаем все, что человечес­ки возможно. Господь полон милосердия. Возложим нашу надежду на не­го одного». И он поспешно поднялся наверх».

Тихий океан постоянно доказывал, что его название парадоксально. И в самом деле, ненасытные штормы набрасывались на парусники, рифы прятали под вздыбленными пенными бурунами свои коварные кулаки, ту­ман окутывал воду, сушу, затягивал небо, скрывая путеводные звезды. Но экспедиции адмирала Невельского во славу России в конце концов завер­шались благополучно.

И, наконец, третье важное событие, связанное уже с дипломатическим талантом Муравьева: заключение 16 мая 1858 года договора с Китаем о присоединении левого берега Амура к России. В тот день генерал-губерна­тор издал приказ, в котором были знаменитые слова: «Товарищи! Поздрав­ляю вас! Не тщетно трудились мы: Россия вышла к Амуру». За эти заслу­ги Муравьем был удостоен титула графа и к его фамилии добавилась при­ставка – Амурский.

Вот почему на пьедестале памятника строителям Великого Сибирско­го железнодорожного пути рядом со скульптурными портретами Ермака и Сперанского появился и портрет графа Муравьева-Амурского.

«Иркутск, – писал в сентябре 1862 года известный путешественник, граф, теоретик анархизма Петр Кропоткин в «Московские ведомости», – довольно большой город, в котором считается в настоящее время до 28 ты­сяч жителей, город красивой наружности, с несколькими каменными и другими хорошенькими деревянными домиками, со множеством лавок (и несколькими фотографиями), расположенный на берегу Ангары, на боль­шой равнине, обставленной горами. Впрочем, во всем этом нет еще ниче­го особенно оригинального. Но стоит побыть в Иркутске два-три дня, что­бы убедиться, что этот город нимало не похож на любой из великорусских губернских городов. А подумав немного, легко убедиться, что иначе и быть не может.

Иркутск – столица самостоятельной части Восточной Сибири, кото­рая в высшей степени своеобразна: своеобразность страны должна была, конечно, означиться и на столице. При растянутости страны, при недо­статке хороших людей на мелких местах требуется частая проверка дейст­вий чиновников при помощи доверенных людей, посылаемых от высшего начальства. Вот уже причина скопления в Иркутске множества молодых деятельных людей. Постоянная бродячая их жизнь придает обществу осо­бый колорит; в городе вечный прилив и отлив: стоит выехать из него на два года, чтобы, вернувшись встретить наполовину новых лиц; тот уехал за Байкал, тот на Амур, а того взяла тоска по своим, уехал в Россию, и все это заменилось новыми приезжими, которых, особенно в последнее вре­мя, стало прибывать очень много.

Далее, Иркутск лежит на перепутье к новой стране (имеется в виду Приамурье. – М. С.), где несколько лет тому назад загорелась сильная де­ятельность: это сообщило сильный толчок иркутскому обществу, застави­ло его больше думать, говорить, горячее спорить.

Наконец, и сама отдаленность послужила Иркутску на пользу: отда­ленность от патентованных центров тем уже полезна, что дает более про­стора самобытности. А главное, лишая возможности каждого выписывать себе все нужные вещи из Москвы, как это обыкновенно делается в других, менее отдаленных городах, эта отдаленность развила торговлю, которая должна снабжать жителей всем нужным на месте, и действительно, в Ир­кутске. можно достать почти все.

Вот целый ряд обстоятельств, которые должны были сообщить Иркут­ску особенный характер.

Чем же он выразился?

Прежде всего оживленностью, положительно не свойственной рус­ским губернским городам: оживленностью на улицах, в гостиных, вообще в разговорах. Мне кажется, он столица, где лица высшего круга менее обыкновенного заражены свойственною им замкнутостью, и что хотя и туда пробирается петербургский элемент, который не прочь образовать свой кружок, но столкновение с действительной жизнью, разъезды по го­лым степям имеют удивительно отрезвляющее влияние».

***

«Прежде всего своей оживленностью» Иркутск, несомненно, был обя­зан местному купечеству. Этот слой в Иркутске рос довольно быстро. И если в XVII веке его главным занятием была торговля, снаряжение обозов в Москву и в Китай, скупка пушнины у таежных народов, поощрение ре­месленничества, поставка снаряжения и питания казачеству, продвигаю­щемуся все дальше на Восток, то постепенно в их руках оказался лесной промысел, золотые и серебряные копи, а также многочисленные фабрики и заводы, производящие все на свете. Уже цитированный нами Петр Кро­поткин писал, как помните, что отдаленность Иркутска от Москвы и Пе­тербурга заставляла местных жителей все производить у себя – от упряж­ки и телеги до стекла и фарфора.

Да, купечество снаряжало корабли для плавания в Русскую Америку, содержало рудники со всеми их рабочими и техническими специалистами, да, бывало, что и придерживало в своих закромах обильный, скупленный ими задешево урожай, а потом в недородный год продавало и пшеничку, и рожь втридорога. Но, с другой стороны, являясь здесь хозяевами жизни задолго до того, как в этой роли стало выступать купечество Европейской России, ибо в Сибири не было помещиков, которые и в XVII, и в XVIII, и в первой половине XIX века были главными поставщиками производи­мых в их имениях, на их предприятиях, в их деревнях насущных товаров, сибирское купечество по воле и поневоле должно было быть обеспокоено и обустройством жизни. Вот почему сегодня, оглядываясь в прошлое, мы обнаруживаем, что церкви, которыми славился Иркутск, городские шко­лы, гимназии, больницы, сиротские дома, пожарные вышки, благотвори­тельные банки, магазины, самые красивые здания, и до сего дня удивляю­щие неповторимой архитектурной фантазией, и многое, многое еще было рождено здесь купцами. Их лавками были уставлены главные линии улиц, их доходные дома, в которых сдавались горожанам квартиры, занимали це­лые кварталы. Их личные библиотеки удивляли библиофилов столиц и иноземцев, являвшихся по той или иной надобности в Иркутск. В ремес­ленных училищах, возведенных на их деньги, будущие мастера получали до двадцати профессий!

Сибиряковы, Трапезниковы, Солдатовы, Дудоровские, Мыльниковы, Баснины, Кузнецовы, Соломатовы и многие еще – все потомственные почет­ные граждане Иркутска, все купцы 1-й гильдии, действительные советники, многие удостоены дворянского звания. Но даже и то, что возникло в го­роде по указам императора или по замыслам местной администрации – театр, Иркутский девичий институт, городской музей и прочее, создава­лось не без их участия. Усадьба Сибиряковых, самый красивый в городе дворец – Белый дом. С этой семьей связано многое: от создания этого зда­ния, со временем ставшего резиденцией генерал-губернаторов, до портре­та Гавриила Державина, ныне хранящегося в нашем художественном му­зее, портрета, который великий русский поэт заказал итальянскому худож­нику Тончи, получив от Сибиряковых в подарок соболью шубу. До леген­дарного ледокола, носящего имя «Сибиряков», который первым из кораб­лей такого класса торил Великий Северный путь по Ледовитому океану. Усадьба Басниных. Один из ее владельцев, Василий Николаевич Баснин, собрал уникальнейшую библиотеку, он выписывал все собраниях сочине­ний, все столичные журналы в течение многих лет. Его коллекция древних гравюр с изображением европейских, российских, сибирских городов не имеет себе равных. Незадолго до кончины Баснин передал ее в Румянцев­ский музей в Москве, ныне это Государственная библиотека России. Усадьба Сукачевых. В ней ее владелец, городской голова Владимир Плато­нович Сукачев, основал городскую картинную галерею, старанием искус­ствоведов и музейщиков города превращенную в одно из выдающихся со­браний страны.

Когда идешь по городу, купеческие голоса окликают тебя из глубины времен: Хаминов – и встает пред тобой гимназия (ныне в этом здании пед­институт), драмтеатр, построенный по проекту академика, популярного архитектора XIX века Виктора Шретера – Иван Степанович Хаминов был председателем комитета по строительству театрального здания, и когда праздновалось открытие его, то генерал-губернатор Восточной Сибири во­шел в ложу Хаминова и в его лице выразил благодарность всему иркутско­му купечеству за столь драгоценный подарок городу. Базанова – сиропита­тельный дом (ныне глазная и отоларингологическая клиники). Трапезни­ков – и вспомнится промышленное училище, в котором теперь биологи­ческий факультет университета, и первая в нашем городе оранжерея, кото­рой все дивились – ведь в ней было много экзотических растений, одни названия которых вселяли восторг и уважение. Медведникова – и это зна­чит, что мы стоим перед одним из корпусов сельскохозяйственного инсти­тута, в котором на деньги купчихи Елизаветы Медведниковой было созда­но в 1838 году одно из самых первых в России учебных заведений для де- вочек-сирот разных сословий. При сиропитательном доме образован был банк, капитал его шел на нужды преподавательниц и воспитанниц, на буд­ни и праздники. Второв, чья торговля простиралась от Харбина до Пари­жа. И все звучат, звучат голоса тех, от кого получили мы нынешний го­род в наследство. Во многом стараниями купцов в Иркутске в конце XIX века на 47 358 жителей работало 58 школ, в них занималось 4834 мальчи­ка и девочки – каждый десятый иркутянин учился. И это тоже выделяло Иркутск как приметный культурный центр России.

***

Ныне в Иркутске около 633 тысяч жителей. Его улицы заполнены ма­шинами всех марок, множеством людей – коренных жителей этого края и тех, кто приехал сюда из дальних стран – по делу, по тяге ли к перемене мест, или привлечен сюда синим сиянием священного Байкала. Лесные ок­раины, еще лет сто назад полные зверя и дичи, ягод и грибов, ныне ото­двинулись на добрый десяток километров в одну, другую, третью стороны, а на холмах и просторных долинах расположились многочисленные микро­районы, застроенные современными девятиэтажными домами. Еще недав­но в связи с тем, что горы близ Байкала молодые и рифтовая система еще подвижна и то и дело дает о себе знать землетрясениями, описания кото­рых сохранились в исторических записях с XVIII века, строения здесь воз­водились не выше четырех этажей, их снабжали специальными антисейс­мическими поясами. Затем появились серии, испытанные во время круп­ных, трагических подземных толчков в разных концах страны, и с шести­десятых годов Иркутск стал застраиваться распространенными «от Москвы до самых до окраин» девятиэтажками. Но дух города, его связь с давними и недавними днями сохраняет центр, нестандартный, особый, уютный. «До сих пор в Иркутске, – пишет немецкий писатель Питер Шютт, – сохра­нились целые кварталы деревянных домов. Резьбой по дереву, ажурным ор­наментом искусно украшены островерхие крыши, оконные рамы и дверные косяки. Прикрытые слоем снега, дома дышат особым теплом и уютом. Я отнюдь не страдаю ностальгией, но в таком городе, как Иркутск, умиляют­ся каждому знаку прошлого. Так возникает историческое самосознание, ощущение причастности к истории».

Город бывает нарядным и праздничным в дни первого снега, когда предстает он перед глазами эдаким бравым парнем в белом дубленом полу­шубке, крепким, основательным, добрым. А в июне, когда нестерпимо го­рят на солнце белоснежные яблони, набирает силу сирень, но еще кое-где в местах, менее освещенных, таинственно светится черемуха, он кажется южным приморским городом, странно заброшенным в прибайкальские шири. Современный большой город с разнородной промышленностью, с развитой инфраструктурой, центр огромной области (сбылось пророчество Александра Радищева) в 767,9 тысячи квадратных километров – хлебород­ных степей, богатой зверем и птицей тайги, о которой Антон Чехов гово­рил, что ее красота заключается в том, что тайга сама не знает: где у нее начало, а где – конец, с оленьей тундрой, могучими реками, с многонаселен­ными городами, стоящими на этих реках, перегородив стрежень плотинами электростанций. И дивное диво Байкал тут же – рядышком: разрастаю­щийся Иркутск уже выставил на его заветном берегу свои заставы, и посе­лок Лиственичное – место паломничества тысяч туристов со всех конти­нентов мира – считается частью одного из городских районов.

Сибиряки верят, что у первозданной красоты Байкала есть колдовская приворотная, влекущая к нему сила – потому и стремятся сюда люди ближние и дальние – повидать его, прикоснуться душой к его очищающей чистоте, ощутить высокую нравственность его существования на планете и, уехав, долго хранить в сердце его синеву.

Но, будучи административным центром, Иркутск не забывает о своем предназначении города, отнесенного правительственными постановления­ми и самой историей к городам историческим. Он хранит и реставрирует свою старину, хотя время безжалостно, хотя сама жизнь вызывает напори­стые стремления потеснить давнюю застройку, но кварталы пока выдержи­вают напор времени, поражая наше воображение, связуя времена и судь­бы. Вот почему гости чувствуют себя в городе уютно. Вот почему корен­ному иркутянину трудно покинуть свой город: переведенный в бытовые условия куда более благие, чем он имеет здесь, он все же мается, тоскует, стремится воспользоваться любой возможностью, чтобы снова душой при­коснуться к аквамариновому кипению Ангары, потрогать рукой шершавые бревна родного дома, пройти по набережной в надежде встретить самого себя, душу свою, для которой каждое дерево, каждое событие, сам дух го­родской и есть точка опоры.

Это называется притяжением Иркутска.