Состояние правоохранительной деятельности конца XIX в. явно не соответствовало социально-экономическим реалиям. Об этом убедительно свидетельствует положение дел, сложившееся к тому времени в Иркутске — одном из самых населенных городов Зауралья, куда стекались золотые ручьи «недр земли Сибирской», и в прямом (в Иркутске находилась зол отоплавильная лаборатория), и в переносном смысле.
Еще со второй половины XVIII в. город стал главным торговым и товарораспределительным центром Восточной Сибири. Ежегодно здесь собиралась оживленная ярмарка. Через Иркутскую таможню проходили товары, отправлявшиеся в Китай и Монголию и поступавшие из этих стран1. Однако Иркутск являлся и столицей «края каторги и ссылки».
Не случайно количество ссыльных (не считая ссыльнокаторжан), отбывавших наказание на территории Иркутской губернии, достигло к 1898 г. 71 800 человек2, что на 20 327 человек превосходило население всего Иркутска. Кроме того, 29 403 ссыльных числились в «безвестной отлучке»3. Только по официальной статистике доля ссыльнопоселенцев, постоянно находившихся в городе, составляла 6-7 % от общего числа жителей4.
Криминальное прошлое многих местных обитателей при наличии весомых материальных благ, рожденных деловой активностью, неизбежно вело к росту уголовной преступности. «Ссыльные из "отпетых", - сообщалось в журнале «Сибирский архив», - привыкши к преступлениям, видя в Сибири приволье, леса дремучие, значительные расстояния между селениями и другие благоприятные условия, соблазнялись и возобновляли преступную деятельность, за которую попали сюда.
Разбой — промысел легкий и прибыльный, хотя сопряженный с риском, соблазнял и природных сибиряков: частенько и ихние руки были повинны в крови земляков. Бывали случаи, что грабежами на трактовых дорогах занимались лица из интеллигенции, имевшие свои дома и магазины или находившиеся на видных должностях, по довериям обществ... пока, конечно, не обнаруживалось, каким путем нажито богатство...»5.
Грабежи обозов на трактовых дорогах и золотодобытчиков, возвращавшихся с приисков, крупные кражи и другие преступления составляли основу «первоначального накопления» некоторых представителей сибирского купечества.
«Чаерезом», т. е. грабителем обозов, на Московском тракте начинал свою карьеру «король сибирских ямщиков» миллионер Евграф Кухтерин. Уголовным ссыльнопоселенцем был и родоначальник известных забайкальских купцов Кандинских.
По этому поводу А.П. Щапов писал: «Сибиряки рассказывают как факт самый обыкновенный, что тот или другой нажился не добром, а кражей или убийством, что вот такой-то в прошлом году ходил бедняком, в лохмотьях, а ныне купил дом в 300 рублей, завел лошадей и т.п., или вот тот-то назад тому несколько лет продавал метлы зимой или разбивал обозы с чаями, а ныне — купец первой гильдии, имеет большие торговые дела и участвует в компании какого-нибудь сибирского пароходства, закабаляет себе по 100 и более рабочих...»6.
Вспоминая события двух последних десятилетий XIX в., современники утверждали, что «в начале 80-х годов по уездам и трактовым дорогам Иркутской губернии не было покоя от разбойничьих шаек. Они грабили и днем и ночью проезжих, купцов, не пропускали даже и крестьян, едущих из Иркутска с базара, обирали у них все и нагих привязывали за ноги к задку телеги.
На известных шайкам богатеев они устраивали, можно сказать, настоящую охоту; и если те иногда спасались, то лишь благодаря быстроте бега своих лошадей; но, все-таки, во время опасности переживали такие тяжелые минуты, что потом навсегда отказывались от поездок за город. <...>
В 1881—1882 годах в Балаганском и Иркутском округах было совершено множество чрезвычайно наглых грабежей, разбоев и краж, нагнавших страх на население. Приемы этих грабежей отличались выходящею из ряда дерзостью, так, например, грабители подъезжали ночью к дому намеченной жертвы, начинали стрелять из револьверов в окна, вырубали двери, забирали все ценное имущество и увозили награбленное, часто на хозяйских же лошадях.
Самих хозяев запугивали выстрелами, допытывали о деньгах, с побоями и истязаниями, и, только обобрав несчастных дочиста, уезжали. Население так было запугано, что в подобных случаях не оказывало помощи своим односельчанам, зная, что будет еще хуже. <...>
В те годы горожане, засидевшиеся в гостях, рисковали быть ограбленными. Зимой грабежами по улицам промышляли особые специалисты, разъезжавшие в кошевках. Девушки, выходившие вечером без сопровождающих, схватывались этими же кошевниками, увозились за город, и над ними совершались гнусные насилия.
Извозчики грабили ездоков очень часто. В городе было два-три домовладельца, про которых все знали, что они — руководители воровских шаек, занимаются скупом краденого; но они умели делать свои дела чисто. Многочисленные в городе харчевки представляли из себя притоны жиганов и пропойц, где всегда происходили совещания относительно новых экскурсий на чужое добро, а при дележе приобретенного происходили скандалы, драки и нередко по утрам поблизости харчевок подымали трупы убитых».
«Как иллюстрацию городской деятельности разбойников, — писал автор «Сибирского архива», — привожу пример. На Большой улице, где сейчас магазин Нейшеллера, был богатый магазин Емельянова, производивший торговлю всевозможными товарами, не исключая золота и серебра. В одну ночь этот магазин был обокраден более чем на 20 000 рублей, и ничего не было найдено: ни воров, ни похищенного»7. По свидетельству Н.С. Романова, разгул воровства в Иркутске приводил порой к анекдотичным ситуациям: «В течение января (1886 г.) в городе масса краж. Дошло до того, что в одну ночь были обкрадены Губернатор, исполняющий должность губернатора и и.д. полицеймейстера, у 1-го украдена лошадь, у 2-го -вещи из погреба, у 3-го — вещи из чулана»8.
Профилактика и раскрытие преступлений, а также розыск злоумышленников вменялись в обязанности всем полицейским чиновникам города. На практике же этим занимались только три полицейских пристава и шесть их помощников. В ходе проведения сыскных мероприятий разрешалось использование негласных методов и агентурная работа, предполагались активные действия «по горячим следам».
Однако крайне низкий профессиональный уровень служащих полиции и, нередко, отсутствие у нижних чинов даже элементарной грамотности сводили оперативно-розыскную деятельность к наблюдению за подозреваемыми и доставке их в участок.
Кроме того, «городовые, более ретиво исполнявшие свои обязанности, были на виду у "бывших людей", и их, случалось, убивали»9.
Возникали немалые трудности при финансировании «служебных расходов» иркутской полиции, что показывают отчеты должностных лиц о потраченных средствах. Обратимся к одному из них: «Господину Иркутскому Полицеймейстеру от Полицейского Пристава 1-й части. В исполнении предписания от 20 ноября 1880 г. за № 5129 имею честь донести Вашему Высокоблагородию, что мною затрачено из собственных денег на сыскную часть 32 руб., но, не предвидя, что означенные деньги будут когда-либо возвращены, я никаких щитов не вел и росписей не брал, а потому ничего в доказательство расходов выше изложенных денег представить не могу, причем, считаю своим долгом присовокупить, что, по моему мнению, крайне неудобно брать росписи с тех людей, которые открывают какое-либо преступление...»10.
В результате правоохранительная деятельность не соответствовала требованиям времени. «Розыски если и делаются, то только на бумаге, и то ужасно медленно. Сыскная часть Иркутской Городской Полиции тоже в весьма неудовлетворительном состоянии. Сыск больше делается на бумаге, чем на самом деле. Обыкновенно, Полицейское Управление по всем сыскным статьям посылает предписание приставам, а те, спросив кое-кого в своей канцелярии о розыске важном или вручив безграмотному полицейскому повестку на имя разыскиваемого и получив от него ответ, что не нашел, доносят по начальству, что по розыскам в районе таковой-то части не оказалось», — сообщалось в «Записке о ревизии Иркутского Городского Полицейского Управления», датированной 1885 г.11
О том, как велось делопроизводство по «сыскной части», можно судить по расследованию убийства крестьянина Стрекаловского. В официальном документе сообщалось: «Тело крестьянина Егора Стрекаловского найдено 15 февраля 1872 г. в У2 верстах от города. Хотя Пристав упомянул в акте, что, по случаю сильной окоченелости трупа и невозможности снять одежду, знаков насильственной смерти определить невозможно, но в том же акте сказано: "шея распухла и на ней находится крепко затянутый петлей сыромятный ремень". Удавка явно указывала на насильственную смерть Стрекаловского. Труп его отправлен в анатомический театр. Но следователь почему-то не настоял на немедленном вскрытии трупа, и неизвестно, был ли вскрыт труп»12.
Своеобразным отчетным документом Иркутского городского управления о поимке преступников является «Книга розысков на 1883 год». В ней зафиксировано 20 «розыскных дел», находившихся в производстве, с 41 фигурантом и отсутствие какого-либо положительного результата13.
В таких условиях эффективность сыскной работы зависела исключительно от личных качеств полицейских чиновников. В связи с этим показательна история поимки Федора Алифанова – «поселенца из каторжных Илгинской волости», который, по оценке знатоков, был «особенно... грозен всем и пользовался значением между разбойниками как главный предводитель шаек». Бывший когда-то учителем женской гимназии, он со временем променял педагогическую деятельность на «булатный нож, да черну ночь». Окружающим запомнилась его внешность «с правильными, довольно симпатичными чертами лица и карими глазами, глядя в которые трудно было поверить, что это разбойник из разбойников».
Криминальные похождения Алифанова прекратил пристав второй полицейской части Иркутска Степан Степанович Романов. По воспоминаниям людей, хорошо знавших эту историю, пристав «ради исполнения своего служебного долга, решил во что бы то ни стало поймать Алифанова или быть им убитым»14. Дело в том, что по слухам на территории, подведомственной С. С. Романову, и находилась резиденция бандита.
Происходило это зимой 1882 г. Пристав вместе со старшим городовым переодевались в штатское платье и ходили по разным притонам, прислушиваясь к разговорам «шпаны» и рассчитывая получить необходимые сведения. И, действительно, в одном из кабаков они услышали «тихий разговор» о скором прибытии банды в Рабочую слободку.
По улицам Знаменского предместья были расставлены тайные патрули и заставы для наблюдения за всем подозрительным. Внимание полицейских привлекла кошевка, запряженная «тройкою ухарских лошадей» и заехавшая «в одну из хибарок» по Каштакской улице за Ремесленной слободой. Соседи «этой ' хибарки» при расспросах растерялись, «просили их не губить» и уверяли, «что сказать они ничего не могут».
На следующий день, 20 ноября, в два часа дня по подозрительному адресу явилась полиция во главе с полицмейстером. О том, что происходило после этого, рассказывали очевидцы: «Один из приставов, на свой страх и риск, решил вывести разбойника из комнаты на улицу, где будет удобнее его брать. Войдя в сени, пристав, большого роста, в серой енотовой шинели и черной папахе, увидал у окна мужчину, что-то рассматривавшего.
Подойдя к нему ближе и узнав в нем Алифанова (по карточке, которая имелась в делах), он спросил, кто он такой? Получился ответ, что поселенец Манзурской волости Никитин. "Пожалуйте за мною!" — сказал пристав и быстро пошел к выходу. Алифанов ничего не мог сообразить, он не мог подумать, что перед ним — один из чинов полиции, иначе минута - и этот страж закона пал бы мертвым. Алифанов был удивлен хладнокровием и спокойствием пришедшего и покорно вышел за ним.
Во дворе на Алифанова набросилось человек 15 городовых и начали его связывать. <...> Он разбрасывал солдат в стороны, защищаясь ногами, руками и зубами (укусил в нос одного из городовых). Наконец, после продолжительной борьбы, когда на его руки и ноги повисли по несколько человек, он не мог сопротивляться. Лицо его стали подергивать судороги, глаза метали молнии. <...>
Ноги Алифанова были связаны, руки скручены за спиной; перед ним стоял полицмейстер, приставы и городовые. Алифанов начал жаловаться, что ему сильно стянули руки и этим причиняется боль. Полицмейстер приказал ослабить веревки, и лишь только они были немного отпущены, Алифанов изогнулся, и в его правой руке сверкнул нож, выхваченный им из-за голенища сапога. <...>
Но в этот же момент один из приставов, следивших за каждым движением разбойника, продел палец в ременную петлю, бывшую на рукоятке ножа, и, дернув за нее, вытащил нож, порезав связанному ладонь. Кровь закапала на снег. Веревки вновь стянули руки, — крепче, чем в первый раз.
И Алифанов, видя, что его последняя надежда разрушилась, набросился с потоком брани на арестовавших его, сказав, что их счастье, заметили у него нож, иначе он сумел бы добыть себе свободу в пятый раз и сумел бы отомстить за себя. При этом добавил, что все равно для иркутской полиции даром это не пройдет, он будет отомщен товарищами, что они долго не забудут Алифанова».
Участники тех событий вспоминали: «Во дворе (дома, где происходили описываемые события. — Авт.) под сараем стояла кошевка, и в ней лежали: берданы, револьверы, лом и другое оружие, так что, действительно, если бы он сумел посредством ножа освободиться от связывавших его пут, то произвел бы генеральное сражение, тем более – при крепком сложении и громадной физической силе, с оружием в руках, он в пятый раз убежал бы...».
Своих товарищей Алифанов отправил на какое-то дело, недалеко от Иркутска, потому и остался в квартире один, будучи уверен, что полиция не может знать о его местопребывании. Вскоре после этого задержали его подельников — Бахтиярова и Саковского. Началось следствие, тянувшееся более года. Против бандитов собрали «много улик в разных злодеяниях». Стремясь уйти от возмездия, Алифанов попытался бежать. В ночь на 11 февраля 1884 г. он «разобрал потолок своей камеры, крышу и по веревке, сделанной в течение года из арестантских тюфяков, спустился по стене на землю, но тут был схвачен часовым».
В марте 1884 г. состоялся суд, признавший виновными: Алифанова — в 4 кражах, 4 разбойных нападениях и 4 вооруженных сопротивлениях; Бахтиярова — в 3 разбойных нападениях, произведенных с особенным зверством; Саковского - в 5 разбойных нападениях. Подсудимых приговорили к смертной казни через повешение.
Приговор привели в исполнение во дворе тюремного замка 24 марта 1884 г. Присутствовавшие при этом отметили, что «бывшие разбойники выказали в последние часы жизни самообладание и умерли, испросив прощения за свои грехи у предстоящих близ эшафота представителей живого мира»15.
Следует заметить, что угрозы Алифанова об отмщении не были пустыми словами. Это в полной мере подтвердилось через 10 лет после случившегося.
О произошедшем тогда событии писал один из корреспондентов «Сибирского архива»: «Бывший пристав, участвовавший при поимке Алифанова, уже оставивший полицейскую службу, однажды зимою был приглашен знакомым на охоту в одну из окружных деревень близ Иркутска. За обедом в зимовье вошло несколько человек, в числе которых бывший пристав увидал главного помощника Алифанова. Взгляды их встретились. <...>
Разговор шел своим чередом, бывший разбойник вынул из-за голенища булатный нож и попросил хозяина зимовья дать ему брусок для точки ножа, прибавив, что надо наточить нож получше, потому он должен сослужить верную службу. Отомстить смерть товарища. И в это время пристально посмотрел на своего врага.
Что испытал теперь бывший полицейский служака — представить нетрудно. Он понял, что ему необходимо, как было в момент поимки Алифанова, все присутствие духа. Чтобы избежать мести. Желая показать, На всякий случай, что он умеет обращаться с оружием, он взял ружье одного из охотников, вышел на крыльцо и выстрелил.
Этот выстрел был первым в его жизни и последним: он вообще был предубежден против оружия и, состоя более 30 лет на полицейской службе, участвуя в облавах при поимке преступников, он в кобуре на шнуре вместо револьвера имел пучок газетной бумаги.
Поставив ружье на место, он подошел к бывшему товарищу Алифанова и спросил:
–– Хорошо ли выточен нож?
Да, так, как надо, — ответил товарищ Алифанова.
Дайте, я его попробую?
И взяв из руки разбойника нож, положил себе в карман. Через некоторое время все начали собираться на продолжение охоты и вышли. Два соперника остались в зимовье, и между ними произошло объяснение. <...> После продолжительного разговора они расстались, пожав друг другу руки»16.
К счастью для иркутян, не только Степан Степанович Романов проявлял на службе мужество, героизм и самоотверженность. Так, благодаря исключительно личным качествам пристава третьей полицейской части Иркутска Добронравова, удалось изобличить и задержать воровскую шайку Лябаха. Она несколько лет действовала в городе, «обкрадывая жителей днем и ночью». Ее представляли люди разных возрастов, начиная от подростков и кончая стариками, «которым еще за минувшие дела следовало сидеть, по меньшей мере, в тюрьме». Рассматривая это дело в 1890 г., губернский суд привлек к ответственности более 80 человек17.
Личные качества полицейских чинов обуславливали эффективность сыскной деятельности и в начале XX в. В связи с этим обращают на себя внимание дела сотрудников Иркутского сыскного отделения.
Один из характерных случаев произошел в начале 1912 г. Тогда иркутский полицмейстер получил от Балаганского уездного исправника информацию, что в городе появился хорошо вооруженный бандит Чубатов, накануне совершивший грабежи и убийство. Разыскать его поручили начальнику сыскного отделения титулярному советнику Михаилу Андрееву.
10 января М. Андрееву удалось установить, что преступник находится в Иркутске, скрываясь в доме № 95 -по Русиновской улице. В ночь на 11 января полицейские блокировали дом. Первым туда бросился и в одной из комнат оказался лицом к лицу с преступником начальник сыскного отделения. Чубатов направил на полицейского заряженный револьвер «Смит и Вессон», но тот не растерялся и обезоружил преступника.
26 мая 1912 г. Михаил Андреев установил, что разыскивающийся полицией некто Каминский, вооруженный и ограбивший Осинское волостное правление, назначил на следующий день встречу со своими товарищами в местности «Звездочка». О последовавших затем событиях повествует справка, заверенная иркутским полицмейстером: «Начальник сыскного отделения Андреев отправился в лес, к месту свидания, с одним из надзирателей, направив прочих чинов в чащу леса с боковых сторон. Каминский, заметив подходящих к нему нач. сыск. отд. и надзирателя, бросился бежать, открыв по ним стрельбу из двух револьверов системы "Наган" и "Браунинг", после чего завязалась перестрелка со всеми чинами полиции. Во время перестрелки титулярный советник Михаил Андреев со всеми чинами находился в центре огня. Выпустив 15 пуль, упомянутый преступник упал, а когда к нему подбежали чины полиции, оказалось, что он жив»18.
Не менее драматично развивались события в 1914 г. Вечером 4 апреля служащие сыскного отделения получили конфиденциальную информацию о подготовке разбойного нападения на квартиру иркутского купца Лонциха, проживавшего «по 3-й Солдатской улице, в собственном доме № 34».
За усадьбой установили скрытое наблюдение, которое вели городовые Василий Максимов, Матвей Журомский и Иван Пономарев. К условленному времени сюда же отправились на извозчике тогдашний начальник отделения Романов с полицейским надзирателем Франчуком. Не доезжая до 3-й Солдатской улицы, они увидели у располагавшейся там казенной винной лавки двух неизвестных, один из которых надевал на себя черную маску. Заметив полицейских, злоумышленники начали убегать: один — по направлению к Амурской улице, другой — к Преображенской. В ответ на приказание остановиться преступники начали стрелять. Полицейские бросились в погоню.
То, что произошло дальше, подробно изложено в отчете начальника сыскного отделения «Его Высокоблагородию Господину Иркутскому Полицмейстеру»: «По середине улицы против дома № 32 по 3-й Солдатской улице убегающего мне удалось нагнать, но в это время он неожиданно, сделав оборот назад, произвел в меня выстрел из револьвера "Наган", причем выстрел преступник направил мне в голову с левой стороны, но пуля, случайно, в голову мне не попала и пробила мне лишь фуражку, при этом огнем от выстрела мне обожгло левую сторону лица и закоптило порохом и дымом.
Вслед за этим выстрелом преступник произвел другой выстрел, но также промахнулся, а затем, страшно обозлившись, нанес мне сильный удар по голове револьвером и этим самым дал мне возможность воспользоваться этим моментом, чтобы ухватиться за его револьвер, за который я ухватился и произвел выстрел ему в голову; нанесенное мною противнику поранение относилось, очевидно, к числу легких, так как противник после этого, несмотря на нанесенное ему поранение в голову, продолжал наносить мне удары, стараясь вырвать у меня из левой руки принадлежавший ему револьвер, за который как я, так и он крепко держались.
При дальнейшем сопротивлении мы оба упали на землю, в грязь, причем противник мой все время и лежа еще продолжал сопротивляться: кусать меня за левую руку зубами, которой я держался за принадлежащий ему револьвер, а затем пытался меня зубами схватить за лицо, но я в это время, не имея у себя в револьвере ни одного боевого патрона, нанес ему удар острием револьвера в левый глаз, и этот прием мой был последним, так как от нанесенных мне противником ударов по голове я стал ослабевать и чувствовать, что я теряю сознание, и крикнул, что "я ранен", в то время, когда я крикнул о том, что я ранен, из толпы мне на помощь подбежал неизвестный молодой человек и сел на моего противника сверху, а вслед за ним подбежал городовой Максимов и, увидев, что противник продолжает сопротивляться, произвел ему выстрел в голову, от которого тот моментально умер. Противник же, за которым погнался полицейский надзиратель Франчук, был вооружен двумя револьверами и из одного из них стрелял до последней пули, и как только выстрелял из этого револьвера все пули, то револьвер этот бросил и хотел достать из кармана другой револьвер, но в этот момент его нагнал полицейский надзиратель Франчук и между ними завязалась рукопашная схватка, во время которой противник Франчука покусал ему руки, а затем обеими руками схватился за револьвер, находившийся в руках Франчука, и пытался его вырвать; Франчук же, видя, что противник его за револьвер ухватился крепко и возможно, что может его вырвать (левая рука у Франчука поранена ранее и лишена трудоспособности на 100 %), произвел из этого револьвера несколько безрезультатных выстрелов и, убедившись, что в револьвере ни одной пули не осталось, дал противнику возможность воспользоваться этим револьвером, а сам в это время вынул из кармана другой заряженный револьвер и из него произвел два выстрела противнику в голову; преступник, отбежав несколько сажен, от нанесенных ран упал и умер»19.
Мужество, самоотверженность и героизм, проявленные иркутскими полицейскими во всех упомянутых случаях, безусловно, заслуживают и признательности, и благодарности. Однако зависимость эффективности сыскной работы исключительно от личных качеств очень небольшой группы занимавшихся ею людей явно свидетельствует о кризисном состоянии оперативно-розыскной деятельности в конце XIX - начале XX вв.
Энциклопедии городов | Энциклопедии районов | Эти дни в истории | Все карты | Всё видео | Авторы Иркипедии | Источники Иркипедии | Материалы по датам создания | Кто, где и когда родился | Кто, где, и когда умер (похоронен) | Жизнь и деятельность связана с этими местами | Кто и где учился | Представители профессий | Кто какими наградами, титулами и званиями обладает | Кто и где работал | Кто и чем руководил | Представители отдельных категорий людей
