Бурятия. Иерархия общинных структур (вторая половина XIX — начало XX в.)

Традиционные общинные и родовые отношения к началу изучаемого пери­ода уже долгое время подвергались разрушительному влиянию товарно-денеж­ных и административно-фискальных отношений, имевших вначале феодальный, а затем и капиталистический характер. В итоге структура бурятского общества в конце XIX в. отличалась противоречивым сочетанием демократических об­щинных и сословно-классовых элементов. В частности, такие явления, как об­щина и род, утратили в значительной степени свой начальный характер, приняв на себя новые социальные функции, изменилась и сама суть составлявших их ос­нову общественных отношений. Улусная община являлась важным звеном меха­низма функционирования бурятского общества в XIX - начале XX в.

Обратимся к такой структурной единице иерархии общинных образований, как улус. Об улусах упоминается давно, и всегда в соотношении с родом. Речь шла о совпадении улуса с родом (XVII в.), об их противостоянии (XVIII, XIX в.), о родовой, большесемейной организации в улусах (Залкинд. 1958. С. 224-227; 1970. С. 219). В рассмотрении даже структурообразующих элементов общины нет единства воззрений, и употребление их не всегда идентично, иначе говоря, терминологическая запутанность очевидна, что однако не означает ее ошибоч­ности, наоборот, ставит перед исследователями задачу выработки критериев признаков улуса как основного звена иерархии общинных образований.

Всякий улус как поселение имел вид деревни, расположенной по долинам рек. Основным типом жилища был деревянный дом, наряду с которым все еще сохранялось традиционное жилище - юрта (деревянная). Все постройки хозяйст­венного назначения (амбары, повети и др.) группировались вокруг жилого дома. В архивных документах улус описывается как деревня, но отличающаяся "весь­ма неправильной постройкой... это просто соединение соседних жилищ, распо­ложенных в беспорядке... 2 улуса растянулись на 4 версты... имеет свое летнее местопребывание, где строят уже только деревянные юрты" (ГАИО. Ф. 293. Оп. 1. Д. 622). Утуги, внеусадебные постройки (русская печь, амбары, кладовые, кузница) дополняют картину улуса. А.В. Потанина писала: "...около юрты с те­чением времени выстраиваются амбары, затем, с увеличением семьи, рядом с отцовской юртой строятся юрты сыновей, внуков, племянников, - и вот такой-то поселок уже называется улусом ... улус раскидывается иногда на несколько верст, в улусе часто для всех существует одна кузница, одна русская печь для пе­ченья хлеба и т.д." (Потанина. 1895. С. 23). Подобную организацию улуса пока­зывают и современные полевые материалы.

Представляют большой интерес подворные списки домохозяев, содержащи­еся в архивных документах, позволяющие рассматривать улус в такой его плос­кости, как демографическая. Так, по данным на 1872—1873 гг. в четвертом роде харанут, первом и втором родах бабай было 17 улусов, дворов — 399, душ обоего пола - 2134, всего в улусах этих трех родов числилось 615 домов (Асалханов. 1958. С. 79-82). В 1880 г. в этом же ведомстве (Кудинском) числилось 15 родов и в них 2318 дворов с 11775 душами обоего пола (Асалханов. 1958. С. 83).

В первом и втором родах абзай Верхоленского ведомства числилось 13 улу­сов с населением 1430 душ обоего пола (ГАИО. Ф. 223. Арх. 3. Связка 1. Л. 9). Простые вычисления позволяют определить населенность одного улуса. Так, по Кудинскому ведомству получаем следующее: в одном улусе живут 125 чел., они составляют 23-24 двора; так, по подворным спискам 1876 г. 3-го рода абаганат Кудинского ведомства в 10 улусах числился 241 двор (Асалханов. 1963. С. 89).

По Верхоленскому ведомству на 1 улус получаем население около 110 чело­век. Приведенные конкретные примеры позволяют обнаружить типичную чер­ту: в одном конкретном поселении жили около 110—125 человек, конечно, это число варьирует в ту или другую стороны. Встречались и более крупные улусы с численностью более 200 чел. (Залкинд. 1970. С. 221), были и небольшие улу­сы, состоявшие из 9, 10, 15 юрт (Щапов. 1875. С. 138). В Иркутском районе сред­нее количество хозяйств на один улус составляло 32 (Кулаков. 1898. С. 20), оп­тимально одно хозяйство состоит из 5—6 человек (это вытекает из данных под­ворных списков), в среднем на один улус получаем 160—172 чел. (то есть до 200 чел., если расчет вести по сотням), что, как было показано выше, и являет­ся типичным явлением.

Если в начале XIX в. еще существовала однородовая структура улуса, то к концу XIX в. особенности поселения существенно изменились. Речь идет не столько о переселении, смешении родов, сколько о характере расселения, возни­кала ситуация утраты связи населения с "родовой" землей. Это происходило в тех случаях, когда те или иные роды откочевывали из традиционных мест про­живания, что было связано, по-видимому, с увеличением численности людей, по­требности которых уже не удовлетворялись "породными" земельными ресурса­ми. Так, например, из отчета комиссии Куломзина явствует, что "целые группы инородцев в случае недостаточности состоящих в их пользовании земельных угодий перекочевывали на более привольные земли представителей чужого им рода, с которыми у них устанавливалась общность семейных и хозяйственных интересов, связь же со своими сородичами окончательно терялась" (Материалы Высочайше учрежденной... 1898. Вып. 6. С. 109). В справедливости последнего утверждения приходится усомниться. Столь категоричный вывод, на наш взгляд, неправомерен, поскольку переселение не означает полного разрыва духовной связи с территорией этнического родового происхождения и обитания. Эту связь можно видеть на примере обряда жертвоприношения кузнице (сяпада мургэхэ), совершаемого раз в два-три года. Полевые материалы показывают, что пред­ставители потомственных кузнецов (дархан удха) совершают указанный обряд именно в первоначальной кузнице, как бы далеко она не располагалась. Этот обряд сохранился в отдельных улусах западных бурят до настоящего времени.

Возвращаясь к структуре улуса, отметим, что одноулусники могут быть как однородовичами, так и представителями разных родов. Находясь же номиналь­но в разных родах, они не перестают быть жителями одного улуса. Так, мы уже указывали, что в одном улусе проживали представители четырех-пяти родов (тункинские буряты). Практика участившихся переходов из рода в род, а порой и перекочевок, позволяет говорить о неоднородной структуре поселений. Каждый улус, как правило, состоял из нескольких родовых "ядер". Община не мог­ла быть гомогенной, или однородовой, в силу экзогамии рода, предполагающей устойчивые связи с другими родами для установления брачных отношений. Речь может идти лишь о родовом "ядре" как идеальном основании общины. Послед­няя же состояла из родовых семейных групп разного — родственного и неродст­венного — происхождения. Так, в улусе Кутанка (Бильчирское ведомство) про­живали представители трех родов: онгой, буян, ноед. Здесь же расселенная ро­довая группа бальдартан находилась в отношениях родства с представителями рода онгой.

Родовое "ядро" как таковое совпадает с культовым сообществом, реально существовавшим, но действовавшим в определенных условиях. Так, в про­шлом каждая родовая этническая общность имела на территории своего рас­селения культовые места. Там совершался обряд жертвоприношения духам — хозяевам местности. Религиозно-обрядовая сторона выражалась у западных бурят в родовых тайлаганах; у восточных — в культе "хозяев местности" на обо, подразделявшихся на несколько видов — родовых и территориальных (Абаева. 1986. С. 114-129).

Улус — это особое общинно-территориальное образование, практически равнозначное понятию улусная община. Это обстоятельство не означает игно­рирования общинно-территориальных образований иного рода, образующих не­кую иерархическую систему. А.П. Щапов писал: "Вся совокупность этих отдель­ных, мелких, раздробленных улусных общин концентрируется, во-первых, в большие родовые общины или группы, во-вторых, образует, в некотором отно­шении, федерацию, общий союз всех родовых общин" (Щапов. 1875. С. 130). Это, в свою очередь, дает основание для выделения общин больших, чем общи­на-улус, которые по существу есть соединение (конгломерат) улусных общин. Их можно условно называть многоулусная община.

Поземельная (территориальная, соседская) община, состоящая из несколь­ких улусов, характеризуется определенными правилами землепользования. Об­щинными считались земли, исторически находившиеся в условных пределах по­селения. Зачастую при этом не существовало знаков-границ между сопредель­ными улусами. Например, население Обусинской долины совместно использова­ло хозяйственные угодья на занимаемой им общей территории, как-то: общие пастбища, выгоны, невозделанные земли, леса, реки. На всей протяженности расположения улусов, по складкам местности, была городьба. За ней начина­лись лес, а также освоенные территории, занятые под посевы. Эта общая го­родьба защищала посевы от потравы скотом. Постройка поскотин была строго распределена между жителями улусов. Возможно, что эти земли некогда нахо­дились в пользовании одного-двух из них. Эти небольшие не удаленные далеко друг от друга улусы, в совокупности населявшие одну компактную территорию, можно рассматривать как одну территориальную (поземельную) общину. Ее природа может быть разной: либо это родственные роды с единым управлени­ем, либо различные роды разного происхождения. По-видимому, образование подобных общин и отражено в материалах А.П. Щапова. Об образовании тако­го типа общин с точки зрения экономической целесообразности можно судить на основании актовых документов конца XVIII в.: "Мы, три рода, с вами, 1-м Абызаевским родом, в том условились единогласно: что расходов выйдет и каких убытков понесем писчикам, понесем их с вами за одно; а суммы вышло не малое число на каждый оборот и разным писчикам; и мы с вашего согласия най-мывая разных писчиков и до окончания оного дела употребляя расходы артельно с вами, в чем уже по первому общему условию нас 3-х родов положили и поверстали, что обойдется на каждую душу. Посему, вас, главного шуленгу, про­сим учинить между нас 3-х родов справедливый расчет, чтобы не мог никто из нас быть облегчен во избыли, а поверстать во всех 3-х родах каждого равномер­но, каждому удовольствие учинить справедливо" (Щапов. 1875. С. 130). Здесь очевидна выгодность образования таких общин.

Данные А.П. Щапова о том, что "в Ленском ведомстве все пять родов Чернорудских образуют одну родовую общину или федерацию; в Верхоленском ве­домстве первая и вторая половины 1-го абызаевского рода, составляя одну родо­вую общину или федерацию со 2-м абызаевским родом, далее, образуют один общий федеративный союз со всеми другими соседними родами, именно с 1-м буровским, баендаевским и двумя ользоновскими" (Щапов. 1875. С. 130), мож­но рассматривать как материал, показывающий условную родовую общность в ка­честве надельной единицы. Это подтверждают материалы комиссии Куломзина: "Указы, по которым инородцам отводились определенные участки, назывались владением, относимым ... не к одному лицу, а к целой группе — родоначальникам "с улусными людьми", "с товарищи" ... владение называлось обыкновенно веч­ным" (Материалы Высочайше учрежденной... 1898. С. 87). Здесь примечателен рапорт иркутского губернатора Леццано о том, что "хоринские братские рассе­ялись вновь по реке Ингоде, Нерче, и по впадающим в оную речкам и по другим местам ...дабы ...утверждать все те занятые места с издревле им принадлежащи­ми" (Материалы Высочайше учрежденной... 1898. С. 104). Из рапорта видно, что за родами закреплялась территория их расселения в пределах границы об­щин и утверждались их юридические права на "породные земли", то есть родо­вой принцип объединения дополняется принципом территориальности. Такую характеристику можно считать в определенном смысле оправданной: губерна­тор Леццано делал свои выводы именно в тот период, когда община приобрета­ла иные признаки (хотя этот процесс имеет давнее начало), все явственнее доми­нирующие над родовыми началами и перекрывающие последние. Так, А.П. Ща­пов писал: "Бурятская улусно-родовая община, несмотря на многие существен­ные изменения, происшедшие вследствие разных исторических обстоятельств и, в частности, вследствие влияния русских административных, юридических и эко­номических порядков, все-таки сохраняет еще в значительной степени следы строя первобытных общечеловеческих общин" (Щапов. 1875. С. 128-129). Это лишний раз показывает ошибочность распространенного мнения, согласно ко­торому в родовой общине есть только родственные связи, а в соседской - толь­ко соседские. Это, в свою очередь, позволяет нам провести сопоставление в об­щине тех и других начал, которые были обозначены А.П. Щаповым как два со­существующих. Обе тенденции, как видим из материала исследования Ленской народной общины, достаточно очевидны. Выбор между ними представлялся сложным. А.П. Щапов отдал предпочтение родовому характеру, хотя и небезо­говорочно.

Таким образом, отталкиваясь от территориального расселения, можно вы­делить улусную и многоулусную общины.

Одним из вариантов территориальной общины выступает административно-территориальный род. В течение всего XIX в. происходило существенное изме­нение в расселении родов. Процесс смешения родов, вызванный социально-эко­номическими факторами, в частности, увеличением численного состава, привел к тому, что территориально-административный род у большинства населения объединял представителей не одного рода, а, как правило, нескольких родов: группы родов объединялись в интересах удобства управления и фиска. Они обычно состояли в одной инородной управе, "ведающей определенной территорией, независимо от того, сколько родов и с каким числом представителей каж­дого рода занимают эту территорию" (Материалы Высочайше учрежденной... 1898. С. 108).

Род у западных бурят как этническая общность скорее всего уже в давно прошедшие времена утратил жесткую территориальную привязку, но ко време­ни проникновения русских в Прибайкалье еще сохранялась связь подразделений родов с теми или иными территориями расселения, что нашло отражение в рус­ских документах. Отсюда номерная номенклатура многих родов, например: "1-й, 2-й, 3-й готольские роды образовали одну территориальную единицу - Боханское ведомство, в Бильчирском же ведомстве состояли четыре номерных онгоевских рода", 1-й и 2-й ирхидейские, 1-й и 2-й муруевские, 1-й и 2-й холтубаевские, а также 4-й готольский, кахинский, 2-й ноетский, янгутский; в соседнем, Молькинском, ведомстве ноетский род был представлен тремя своими подразде­лениями (1-й, 2-й, 3-й ноетские роды), холтубаевский род - двумя подразделени­ями (3-й и 4-й холтубаевские) и бараевский род - тремя (1-й, 2-й, 3-й бараевские роды) (Румянцев. 1969. С. 79). Эта связь была зафиксирована русскими докумен­тами в терминах родового права на занимаемую общинами землю. Став элемен­том административного и земельного права, родовая номенклатура приобрела консервативный, строго регламентированный характер, в то время как реальная ситуация быстро изменялась.

Представители различных родов перемешивались, и в итоге на территории данного административного рода селились в большом количестве "чужеродцы", а многие, носящие по рождению название этого рода, фактически жили на зем­лях других административных родов. Сам принцип родового подразделения со­става населения бурятских ведомств был использован царской администрацией в фискальных целях, но территориальный род в официальной административ­ной системе может рассматриваться как максимальная поземельная община.

Таким образом, исторически сложилось так, что административный род к концу XIX в. почти полностью утратил свою генеалогическую природу, превра­тившись в организацию общинно-территориальную. В предлагаемой условной схеме он занимает, как мы указали, место максимальной многоулусной общины.

В рассматриваемой иерархии общинных структур семейная община, или большая патриархальная семья, представляла отдельный уровень. Но к началу рассматриваемого периода она стала распадаться на малые семьи, живущие по соседству друг с другом. "В бурятской семье, - замечал Б.Э. Петри, - все разде­лено и обусловлено: по взаимному согласию устанавливают, кому каких коров доить, чтобы в каждой юрте пища была раздельная. Мясо на зиму тоже раздель­ное; по уговору убивают скотину, а каждый своим мясом должен зиму прожить" (Петри. 1925. С. 22). Здесь речь идет о позднем варианте большой семьи. Се­мья - институт воспроизводства человека и одновременно объединение совмест­но работающих людей, в силу брака ставших родственниками, но, согласно за­конам экзогамии, принадлежащих к разным родам. Составляя часть улусной об­щины, семья образовывала некую экономическую единицу. Она представляла собой социум со всеми его социально-экономическими, культурными, нравст­венными, религиозными, этническими характеристиками. Их совокупность поз­воляет говорить об "общинности" этого образования. Братья при выделе из от­цовского дома селились рядом с ним. Земля вокруг усадьбы считалась общей, но условно делилась между ними, скот содержали отдельно, утуги также были раз­дельные, но порой братья не отгораживались друг от друга, и лишь в случае зе­мельного утеснения один из братьев при выделе обосновывался в другом месте. Каждый из них вел самостоятельное хозяйство, жил раздельно. По сути, речь идет о малых семьях, хозяйственно обособленных, автономных образованиях. Она (малая семья), отмечает К.Д. Басаева, постепенно становится господствую­щей формой, ибо "неразделенная семья как пережиточная форма большой пат­риархальной семьи не выдерживала натиска социально-экономического разви­тия и уступала место малой семье" (Басаева. 1980. С. 42). Но, по-видимому, еще сильны были традиции большой патриархальной семьи, из них дольше всего со­хранялся фактор духовной консолидации членов большесемейной организации.

Как элементы общественных отношений и как разные их уровни, указанные выше структуры находились между собой в определенных связях, отношениях, которые пересекались и накладывались друг на друга.

Рассмотрим общинные образования (хозяйственные, социально-экономиче­ские единицы) в той их плоскости, где они суть субъекты собственности или вла­дения землей. В конце XIX в. в Сибири свободной земли было достаточно. Зем­левладение здесь по форме было захватным. Юридическим собственником зем­ли было государство. Земельные угодья закреплялись как за территориально-административным родом, так и находились в совместном пользовании несколь­ких смежнорасселенных родов (Залкинд. 1970. С. 204). В многочисленных позе­мельных жалобах, в изобилии встречающихся в архивных документах XIX в., бу­ряты довольно часто, если не всегда, упоминали о своем праве на родовые зем­ли. При этом они указывали на число поколений, занимавших указанные земли. Архивные материалы показывают, что собственность на общинную террито­рию на практике зачастую оформлялась как родовая.

Это видно на примере напоминания о родовом владельческом праве рода группой бурят цонгольского рода. Дело состояло в том, что буряты цонгольского рода ходатайствовали о справедливой, никого из родовичей не ущемляющей, раскладке оброка на весь их род. Оброк же взимался за прилегающие к дацану земли (Залкинд. 1970. С. 119).

Указанный случай четко и ясно демонстрирует попытку указать на былое общинно-родовое единство, подвергшееся расколу по принадлежности к тому или иному дацану. Здесь апеллировала та часть рода, на территории обитания которой построен общеродовой дацан. Имеющиеся материалы о принадлежно­сти одних бурят к приходу одного дацана, других - к приходу другого, несмотря на их принадлежность к одному и тому же роду, являются предметом специаль­ных исследований.

Не встречается ни одного бурятского населенного пункта, который имел бы единоличное землепользование, "порядки пользования землей у бурят и условия их быта настолько отличны от русских, что на первых порах, по крайней мере, требуют осторожного и внимательного их изучения", - отмечалось в отчете Ир­кутской землеустроительной партии за 1900 год (Мангутов. 1965. С. 114). В ре­зультате увеличения населения как за счет естественного приращения, так и за счет переселенцев из России сокращался земельный простор: буряты Иркут­ской губернии с 1877 по 1916 г. лишились 53,3% своих земель (Осинский. 1970. С. 178). В.И. Ленин писал по этому поводу, что обеспечение землей переселен­цев из России идет путем вопиющего нарушения земельных прав туземцев (Ле­нин. ППС. Т. 21. С. 330).

Возрастание ценности земель настоятельно требовало вмешательства об­щины в вопросы землепользования. Этот период характерен начавшимися позе­мельными тяжбами, спорами, которыми изобилуют архивные документы этого времени. Учащались переходы из рода в род в поисках лучших земель. Роды раз­дроблялись и экономически, и территориально. Насущным становилось деление по территориальному принципу, хотя царизм всячески стремился увековечить отжившее к этому времени родовое землепользование. Земля становилась един­ственным достоянием: в результате расселения родов родовое землевладение уходило в прошлое.

Те или иные отношения и связи в ракурсе различных аспектов оказываются не равнозначными. Это можно проследить на примере земельных отношений. Общеизвестны следующие формы собственности: владение (обладание), поль­зование, распоряжение. Е.М. Залкинд, анализируя порядок землевладения, за­мечал его пестроту. Он писал: "Угодия либо закреплены за одним родом, либо находятся в совместном пользовании нескольких родов, либо владеет ими груп­па лиц, принадлежащих опять же к одному или нескольким родам" (Залкинд. 1970. С. 204). Иными словами, род считался владельцем земли. Однако Е.М. Зал­кинд на основании большого фактического материала пришел к совершенно правильному выводу о том, что "фактическим владельцем и распорядителем земли была организация, подчас никак строго не оформленная, спаянная общи­ми интересами, вытекавшими из совместного проживания, то есть соседская или территориальная община" (Залкинд. 1970. С. 218), то есть улус, а порой и мно­гоулусная община. В улусной общине владельцем выгонов, пастбищ, леса и дру­гих угодий выступало все село. Использовал полезные свойства земли непосред­ственно крестьянин: будь то отдельный человек или коллектив. В последнем случае речь идет о группе домохозяйств, состоявших между собой как в отноше­ниях кровного родства, так и не связанных этими узами. Они могли использо­вать совместные усилия при производстве определенной работы, например, при сенокошении. Однако указанный союз являлся добровольным образованием, он мог легко распадаться, в иных случаях не возобновлялся. Семья же, как прави­ло, была самообеспечивающейся хозяйственной единицей. Она располагала такого размера наделом, какой могла сама обработать; надел крестьянину мог быть увеличен, например, в случае усыновления. Общественный приговор, со­ставленный проживающими в одной местности, о том, что "проживающие ныне из нас при означенной Цагатуйской речке родовичи, если пожелают из настоя­щего жительства перекочевать в другое место, а также прикочевать из посто­ронних мест в наши кочевья, то таковым строго воспрещать и не дозволять", от­ражает общинные принципы (Залкинд. 1970. С. 217-218).

Общинный принцип пользования землей особенно применялся по отноше­нию к таким земельным угодьям, которые не требовали особых трудовых за­трат, то есть на покосы и пастбища. Как демократический орган, община со­блюдала принципы справедливого социума. Через определенный период она проводила переделы земли. При этом всегда учитывался труд, затраченный прежним пользователем на "окультуривание" земельного участка. Однако уже к концу рассматриваемого времени принципы справедливого социума не всегда соблюдались.

Фактические данные говорят больше о переделах внутри многоулусной об­щины: "6 апреля 1912 г. буряты Хандатского, Боргевского и Базаевского улусов Кудинского и Абаганатского ведомств приняли общественный приговор о пере­деле сенокосов и хлебопахотных залежных мест общего пользования" (Мангутов. 1965. С. 117). Внутри улусной общины сенокосы подвергались периодиче­ским переделам по числу мужских душ. Такие переделы бывали через большие промежутки времени, обычно раз в 20-25 лет (Петри. 1924а).

В отношении пахотных, утужных земель община не распространяла право передела, которое применяла по отношению к естественным покосам. Делалось это по вполне понятным причинам: человек прилагал большие усилия, и это учитывала община. Однако приложенное усилие еще отнюдь не означало абсо­лютной неприкосновенности земли, невмешательства со стороны общины, на­оборот, документальные данные свидетельствуют о праве общины на распоря­жение усадебными землями (отмеченном в 50% общин), то есть фактически зе­млями, находившимися в пользовании отдельных домохозяйств. Фактические данные не раз свидетельствуют об отрезах усадьбы, в силу немощи, от одного домохозяйства к другому. Также существовал обычай, согласно которому вымо­рочные участки полей после смерти их владельцев вместе с принадлежавшими им утугами и покосами передавать тем хозяевам, которые возьмутся отбывать за умерших хозяев земли все повинности и платить подати.

Во всех приведенных случаях мы видим следующее: решение вопросов, свя­занных с земельными отношениями, подпадают на усмотрение общины, иначе говоря, за общиной неопровержимо признавалось право регулировать внутриобщинные земельные отношения, и все операции, связанные с землеустройст­вом, совершались лишь с санкции общины. Так, шесть улусов баяндаевского ро­да, образующих одну общину (объединение покоится на общности земельных угодий, а также на общности административно-родовой принадлежности), в ли­це представительного органа многоулусной общины регулировали порядок ис­пользования угодий, при этом различая всеулусное и поулусное землепользова­ние. Характерное для рассматриваемого времени деление земельных обществ по улусам (пообщинно) отражает, таким образом, специфическую общинную организацию порядков землепользования. Основную единицу в структуре об­щинной организации землепользования образует улус, а уже внутри этой едини­цы - подворное (единоличное) хозяйство.

В подворном пользовании находилась пашня, которая являлась объектом приложения труда такой социальной единицы, как домашняя община. В подворном пользовании находились также утуги — места, расчищенные и пускаемые под покос, удобряемые навозом, а иногда искусственно орошаемые. Такое спе­цифическое хозяйство как утужное было объектом приложения особых трудо­вых затрат, стараний: унаваживание утугов производилось весьма тщательно, для удобрения шел коровий и овечий навоз, вычищаемый ежедневно из стойла в течение всего периода зимнего содержания скота (Кулаков. 1898. С. 80). Уту­ги занимали видное место в хозяйстве бурят, о чем говорят сведения о сборе 5 021 032 пудов утужного сена, что равнялось 43,2% общего сбора сена (Асалханов. 1963. С. 52). Утужные угодья находились в силу затраченного труда в под­ворном владении. Они, как правило, не подвергались регулярным переделам.

Распределяя землю по дворам, община принимала во внимание размер се­мьи. Учитывалась общиной также и степень экономической мощи хозяйства, вследствие чего ей приходилось нарушать иногда права своих членов: некото­рые земельные участки отдельных домохозяев могли в особых случаях переда­ваться другим, более мощным, хозяйствам (Материалы Высочайше учрежден­ной... 1898. С. 98). Подобного рода акция со стороны общины носила временный характер.

Указанные выше виды угодий находились в пользовании большой семьи или домовой общины, а собственность домовой общины составлял рогатый скот, а также продукты животноводства — мясо, кожа, молоко, масло и т.п. Собственно­стью домовой общины были также хозяйственные постройки, жилище.

Здесь очевиден дуализм, характерный для улусной общины: коллективная собственность на землю, и частная - на жилище, скот, утуги и т.п. Определяя об­щину по форме собственности и владения, следует сказать, что она распоряжа­лась землей (на правах пользователя государственными землями), регулировала право пользования землей общинными звеньями, в частности - загородью (до­мовой общиной), которая в свою очередь регулировала право пользования оп­ределенными участками земли составляющих семейную общину отдельных ма­лых семей.

Хозяйственная функция общины явно проявлялась в проведении общест­венных (будь то земледельческие или домашние) работ, и тому есть множест­во свидетельств. Вот наиболее типичный пример своеобразных обществен­ных работ: "Ежегодно родовой староста (хенхедоровского рода), помощник его и почетные родовичи на суглане избирают участки около поскотины ве­личиною в 3/4-1 дес, которые и расчищают нарядом в мае месяце по 25 чело­век от всего рода. В Кумонской даче таким образом расчищено от камня до 40 дес., которые и вошли в общий раздел" (Кулаков. 1898. С. 80), постройка всеулусных общинных заведений (да и не только их), а также постройка жи­лых домов отдельных домохозяйств, входившая также в ранг общественных работ в виде помочи, все они требовали общинного единства в сфере хозяйст­венной деятельности членов улуса.

У А.П. Щапова находит отражение такой своеобразный момент в жизни бурят, как призрение сирот (Щапов. 1875. С. 129, 131). По обычаю бурят, над сиротами брали опекунство родственники, а иногда и сородичи, что, как пра­вило, определялось и регулировалось общиной, ибо опекунство было связано с несением определенных обязанностей и прав (не только в отношении к опе­каемым, но и к материальным благам последних, как, например, земля, сено­косы, скот и т.д). Так, опекуны пользовались землей, сенокосными угодьями, скотом опекаемого до достижения им совершеннолетия и за это отбывали все лежащие на нем подати и повинности (Материалы Высочайше учрежденной... 1898. С. 172).

В качестве примера из множества подобных дел, имеющихся в архивных до­кументах, можно привести дело, слушавшееся на суглане третьего харанутского рода Кудинского ведомства от 15 мая 1870 г. об установлении опеки над детьми Павла Нехудаева семи, пяти и трех лет, оставшихся без родителей, и в наследст­во которым осталось "свыше 10 дес. пахотной земли, несколько десятин покосу, дом, амбар, рогатый скот и пр." Опекуном был избран Шобхонок Кунгуров, родной дед малолетних. Впоследствии он обратился с просьбой о сложении с не­го опеки ввиду "старости лет и невозможности управлять опекой". Было реше­но отдать детей их родственникам - Байме Бадаеву, Афанасию Босоеву, Логину Бутхееву на воспитание до совершеннолетия (НАРБ. Ф. 1. Д. 1696. Л. 10). На это время они могли пользоваться "пашнею, лежащей в местности Шебырты-ялагаях в трех местах по обеим сторонам проселочной дороги, именно в первом мес­те 1 ½ десятины, в другом - ³/₄ дес. и третьем - ¹/₄ дес, и на Мурине около межи бурят первого ашехабатского рода и у шаманской горы - ¹/₂ дес, всего 3 дес, и сенокосные места, утугом лежащие около дома Нехудаева 2 дес, с тем чтобы они до совершеннолетия уплачивали подати и относили натуральные повинно­сти, в чем обязать их подпискою, которую передать на хранение опекуну" (НАРБ. Ф. 1. Д. 1696. Л. 10 об.).

Регулирование этих отношений брала на себя община. Так, по достижению совершеннолетия мальчику-сироте возвращались земля, все имущество и день­ги, девочке-сироте земля не возвращалась: по обычному праву, лица женского пола не допускались к наследованию земли; деньги возвращались девушке при выходе замуж.

Вышеприведенный материал о родовом владельческом праве и общине как владельце и распорядителе земли представляется несколько противоречи­вым. Однако здесь нет противоречия. "Специфика родового владельческого права на землю, - указывает К.М. Герасимова, - заключалась в том, что оно не связывалось с ее хозяйственным использованием. В традиционном миро­воззрении присвоение кровнородственным коллективом территории обита­ния определялось как его сакральное право, как духовная собственность" (Ге­расимова. 1989. С. 257).

Таким образом речь идет о том, что хотя субъектом собственности на прак­тике выступал улуснообщинный коллектив, собственность на землю зачас­тую выражалась родовладельческим правом. Для того чтобы понять, почему собственность на общинную территорию внешне оформлялась как родовая, необходимо учитывать, отмечает К.М. Герасимова, не только экономические процессы, но и надстроечные функции рода, идеологию родового единства, специфику сакрализации общественных отношений родового строя (Гераси­мова. 1989. С. 256).

Тяжба по вопросам о спорных землях, их разбирательство, нашедшие свое отражение в переписке с местной администрацией (Степной думой), а также дру­гие следственные дела проливают свет на некоторые функции общины. Возни­кавшее между соседними селениями территориальное родство налагало на каж­дое из них определенные обязательства, вытекавшие из необходимости реализа­ции производственных и других отношений. На это указывают "приемные сви­детельства", изобилие которых мы находим в материалах степных дум. Община давала свидетельство, содержащее заявление о своем обязательстве обеспечить хозяйственные возможности принимаемых в общину людей, а также исправно­го несения ими всех фискальных повинностей. Ниже приведем одно из таких свидетельств. "Сартолова рода инородцы с почетными родовичами при общем собрании в Торейском урочище дали сие согласие инородцу сего же ведомства Атаганова рода Цынбылову с товарищи в том, что по собственному их желанию на принятие их в наш Сартолов род совершенно согласны и отвечаем за них в случае несостоятельности их в платеже и повинностях. Земли же, как сенокос­ные, так и хлебопахотные имеют они полное количество в наших дачах, в слу­чае же умножения на будущее время числа душ, то обязуемся наделять таковы­ми беспрепятственно" (НАРБ. Ф. 2. Д. 2107. Л. 32). Как правило, автором при­емного свидетельства было все сельское общество. Взятые общиной обязатель­ства указывают на одну из существенных ее функций. Прием был своего рода актом, гарантирующим несение всех повинностей пришлыми. Здесь очевидна как организующая, так и контролирующая функция общины.

Выше уже отмечалось, что указанные структуры в конкретном своем про­явлении образовывали определенные уровни (подсистемы) в жизнеобеспечении этноса, которые отличались своими особенностями. В этой связи важно, види­мо, указать на то, что внутри - и межобщинные связи этих уровней характери­зовались различной силой и интенсивностью.

Вхождение в орбиту новых отношений, развитие товарно-денежных отно­шений усилили межобщинные связи не только между улусами, но также между ними и русскими селами (Асалханов. 1959. С. 30, 32-34), что вызвало движение населения в крае. Оно выражалось прежде всего в оттоке бедняков из мест про­живания в поисках работы и притоке их в хозяйства, осуществлявшие найм ра­бочей силы. География их передвижения не ограничивалась только бурятскими улусами. Они находили работу и в русских селах, равно как и русские - в зажи­точных бурятских хозяйствах (Асалханов. 1961. С. 67). И те, и другие испытыва­ли воздействие новых, капиталистических отношений, но в русских селах оно выражалось более четко (Асалханов. 1961. С. 80). В бурятских улусах процесс широкого развития капиталистических отношений тормозился традиционными основами общества - родовыми связями и отношениями. В условиях нарождав­шегося в Сибири капитализма активизировалось взаимодействие двух этносов – бурятского и русского. Эта связь прежде всего проявлялась в национально-неод­нородных улусах. Их анализ позволяет выделить две группы таковых. Первую составляли улусы, в которых было незначительное число русских. Приведем лишь некоторые из данных. Так, в Муринском улусе проживало 684 бурята, 3 русских, в Голоусинском - соответственно 480 и 17 (Кудинское ведомство) (Патканов. 1912. С. 443, 446). Подобная картина наблюдалась также в Бала-ганском, Верхоленском округах. Так, в Хандагайском улусе (Аларское ведомст­во Балаганского округа) соотношение бурят и русских выражалось следующим образом: 181 бурят и 7 русских; в Кутанском - соответственно 254 и 2, в Больше-Орлокском - 348 и 8 (Бильчирское ведомство), в Боханском - 464 и 87 (Боханское ведомство). В Верхоленском округе в Имыхнутском улусе - 137 и 4 (Ангинское ведомство), Ногатайском - 150 и 3 (Ленское ведомство) (Патканов. 1912. С. 468, 472-^73, 475, 506, 515, 517).

Улусы, в которых процент русского населения был сравнительно выше, что объясняется, возможно, близостью к тракту, городу, составляли другую группу. К ней относились, например, улусы Харганайский, где русские составляли 54 из 188 жителей (Куйтинское ведомство), Нельхайский - 31 из 97 (Нельхайское ве­домство) и другие - Мольтинский, Средний (Тобольский), Нукутский (Тайшинский) (Патканов. 1912. С. 477, 481-483, 487).

Таким образом, анализ национального состава улуса показывает, что улусы в основном характеризовались незначительным процентом русского населения в них, и эта ситуация была одинаково характерна для всех округов Иркутской губернии.

В рассматриваемый период хозяйство бурят все более утрачивало натураль­ный характер. Этому способствовало проникновение новых, капиталистиче­ских, отношений. С ростом товарности хозяйства усилились процессы социаль­ной дифференциации в улусной общине. Теперь в ней соседствовали зажиточ­ные и бедняцкие хозяйства. Если первые вели товарное хозяйство, то другие в большинстве своем являлись поставщиками рабочей силы.

Анализ структурообразующих факторов улусной общины показывает, что именно хозяйственные функции являлись ее главной функцией. Вместе с тем об­щинные связи выражались не только в нем (хозяйстве), но и в общественной, се­мейной, идеологической сферах. Скрепленные этими связями, жители улуса, а в случае многоулусной общины - жители близкорасположенных улусов, и явля­лись этой общностью - улусной (многоулусной) общиной, представлявшей цело­стную систему, в которой воспроизводился традиционный образ жизни народа.