«Ангара», альманах. Философский камень // Машкин Г. «Иркутск. Бег времени»

Машкин Геннадий Николаевич (13 марта 1936, Хабаровск – 23 января 2005, Ир­кутск), прозаик. Член Союза писателей России. Автор книг «Синее море, белый паро­ход», «Открытие», «Егор, сын охотника», «Письменная работа», «Таинственные Лены берега» и др.

Повальное увлечение редкими камнями охватило нас после зна­комства с минералогическим музеем. Это случилось на первой .лекции Анатолия Васильевича Сидорова. Началась лекция в акто­вом зале Иркутского горно-металлургического института, кончилась в музее.

Начало было как начало. Пришел лектор, указанный в расписании до­цент А. В. Сидоров. Средний рост, плотная фигура, сродни медвежьей, крупное лицо, короткая стрижка с серебряными искорками, хорошо сши­тый коричневый костюм, трубка в зубах.

— Сплошные формулы будут и сингонии! – объявил нам перед лек­цией всезнающий очкарик Вовка Зуев.

А минералог пришел с томиком, на котором золотыми буквами было вытиснено: «А. Купринь».

— Если посмотреть на историю человечества с точки зрения минерало­га, – начал Сидоров лекцию, – то увидишь, что человеческая жизнь свя­зана с минералами самыми неразрывными узами. Человек и поклоняется камню, и носит его в организме, и воспевает его свойства. – Он раскрыл томик Куприна и стал читать своим неторопливым приглушенным голо­сом: – «Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, по­хожие цветом на ранние фиалки, распустившиеся в лесах у подножия Ли­вийских гор, – аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персевольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз, оберегающий имущест­во, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как мор­ская вода у берега, бериллий – средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат – носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения.»

Сидоров захлопнул книгу и пыхнул пряным дымком.

— Но свойства всех камней, – продолжал странный лектор, – соеди­нял в себе минерал минералов – философский камень. Этот камень обла­дает волшебной способностью превращать обыкновенные обломки в золо­то и драгоценности, заурядное – в выдающееся, болезнь – в здоровье, не­счастье – в счастье.

— Сказочки! – подал реплику Вовка Зуев.

— Конечно, – усмехнулся Сидоров, – только ковер-самолет тоже был когда-то сказкой. – И он показал трубкой на потолок.

В зал доносились хлопки реактивного самолета, берущего звуковой барьер.

Пока мы прислушивались к гулу над городом, Сидоров набил трубку табаком и сказал:

— Ну, а дальше продолжим лекцию в музее, чтоб убедительней было.

Он двинулся в коридор, а мы потянулись за ним. В сумраке вспыхи­вал огонек трубки. Минералог вел нас по длинным и темным переходам старинного здания. Мы шли как будто бы в преисподнюю. Наконец оста­новились перед дверями, над которыми висела скромная табличка: «Ми­нералогический музей».

— Милости прошу, – пригласил Сидоров, распахивая дверь.

Мы замерли, ослепленные. Мы и не представляли, какие откроются нам сокровища в этом полуподвальном помещении.

Под стеклом витрин, на открытых стеллажах и подставках играли все­ми цветами радуги минералы планеты Земля.

— Пройдитесь по музею, – предложил нам хозяин, – приглядитесь внимательней, познакомьтесь с образцами.

Сидоров заговорил о своих камнях, как о старых приятелях. И все ки­нулись знакомиться с кладовой редких камней и минералов.

Передо мной оказался огромный плоский кристалл белой слюды – мусковита. Мельком я прочитал в маленькой табличке рядом с кристал­лом, что это дар геолога Тумольского.

— Золото! – крикнул Вовка Зуев, и я ринулся к дальней витрине.

— Самородки с Лены!

— Муляжи. а я думал – настоящие.

— Настоящие в ход пошли давно.

А я заметил на другой стороне под стеклом кварцевый обломок с зо­лотым прожилочком.

— Вот оно, настоящее, коренное! – показал я. – Восточный Саян.

Вся Вовкина группа перебежала ко мне. А с других концов зала не­слись восклицания:

— Какие гранаты, девочки!

— Роза и роза! Будто выросла из мрамора!

— Ребята, сюда – целая пещера самоцветов!

— Нашел лазурит!

— Вот он – малахит!

Я оглянулся на Сидорова. Наш декан следил за нами вприщур с едва за­метной улыбкой: «Ищите, ищите лучше. Здесь есть все, что душе угодно.»

И я бросился искать.

Мне совсем ничего не говорили таблички со словами «дар» и фамили­ями тех, кто дарил: А. Друляев, В. С. Петухов, Г. Н. Киселев, В. Г. Игна­тьев. Я больше обращал внимание на этикетки: «турмалин», «эритрин», «волластанит», «сильвин». Красивые звучные названия. Мы пришли на геофак, начитавшись «Занимательной минералогии» Ферсмана. Но тут был такой карнавал камней, в котором сориентироваться первокурснику не под силу. А очень хотелось побыстрее разобраться в минералогии, чтобы узнать, не скрыто ли в ней на самом деле такое чудо, которое может сра­зу осчастливить человека.

Надоели военная и послевоенная нужда, жизнь в бараках, личные ого­роды, мелкие ссоры родителей и соседей, поросята, курицы, козы – все эти вечные спутники жителей пригорода. Наука изменит жизнь каждого из нас и жизнь всего окружения, в этом никто из нас не сомневался. И мы рьяно вчитывались в страницы учебников и книг, копали картошку, а по­том опять занимались, нянчили младших, затем садились решать задачи, пасли коз и коров, повторяя бином Ньютона. Наука была нашим маяком. Наиболее сильные из нас упорно плыли к заветной гавани, где ждали де­тей войны изобилие, радостная жизнь и высокое творчество.

Мы неплохо окончили среднюю школу. Поступили в институт, пери­ферийный, но все же храм науки. «Пусть вуз провинциальный, – думал я, – зато факультет геологический. Со студенческой скамьи – сразу в тайгу! Разведка, поиск, палатки, рюкзаки, загорелые лица, меховые куртки, от­крытия и премии за них, жизнь, не замутненная никакими мелкими забо­тами, все высокое, чистое, суровое. Прощай, родная Селивановка, пусть старики да те, кто мне помог вытянуть институт, живут в твоей непролаз­ной грязи. А меня ждет романтика таежных кочевий, научные изыскания и ветер дальних странствий».

Правда, надо было еще пять лет ходить из Селивановки в центр горо­да и возвращаться обратно в наш покосившийся барак. Перейти бы в об­щежитие, но тут целое столпотворение – иногородним не хватает койко- мест. Да и общежития – бараки на 5-й Советской, точно такие, как наш в Селивановке. Нет, ждать еще долго заветной гавани. Нельзя ли прибли­зить светлое будущее? Отыскать такой волшебный ключик, а еще лучше тут же, в Селивановке, найти золотой самородок. И тогда все преобразит­ся прямо сейчас! Заасфальтируют улицы, на месте бараков построят новые светлые дома с паровым отоплением и горячей водой, полки магазинов на­полнятся дефицитными товарами и продуктами. Я много думал о таком волшебном средстве, хотя и понимал, что это – всего лишь детские гре­зы. Знал и о философском камне. Но считал его утопией, пока не попал в музей Сидорова. «В природе есть все, – подумал я. – И если уже в древ­ности искали философский камень, так почему бы его не найти геологам? Нашли же уран, когда он потребовался человеку, целые месторождения нашли. – И фантазия, подстегнутая сверкающими самоцветами, погнала меня по музею от витрины к витрине. – А не лежит ли себе без дела ка­кой-нибудь маленький обломок философского камня здесь? И даже сам хозяин музея не догадывается о его волшебных свойствах.»

И я торопился от витрины к витрине: нефрит, мрамор, апатит, топаз, хризоколла. Все это очень важные минералы для человека, но мне нужен главный, самый главный минерал, минерал всех минералов!.. Золотистый пи­рит, халькопирит, блеклая руда, сизый графит, кроваво-красный киноварь.

Вот целая полка уральских яшм. На полированных поверхностях слож­ные рисунки: отчетливо проступает вулканический конус, над ним багро­вая туча, на склонах текущая лава; здесь бурное море, одинокий парус и дальняя полоска берега; вот палаточный город в тайге; здесь какое-то сме­шение гнусных физиономий в снежном вихре, будто иллюстрация к пуш­кинским «Бесам»; а это зловещие взрывы грибовидной формы; дальше – странный светящийся мир, затем уж совсем непонятная чертовщина.

Как все это нарисовано природой? Зачем? Можно так обточить яшму, а можно в другой плоскости, и везде будет свой неповторимый и удиви­тельный рисунок.

«Природа не только гениальный художник, она и гениальный волшеб­ник!» – с этой мыслью я снова бросался вдоль витрин в поисках философ­ского камня.

Перед моим взором, наконец-то, мелькнуло слово «камень». «Еврей­ский камень»! На белой гладкой поверхности, будто на странице древнего манускрипта, какие-то письмена, похожие на древнехалдейские иерогли­фы. Неужели это писала природа? Какой смысл заключен в этом письме?

— Пожалуй, продолжим, друзья, разговор о минералах, – раздался го­лос Сидорова, и пришлось возвратиться к нему. – Сегодня хочется рас­сказать вам, как попали в этот музей некоторые камни.

Он вперевалочку пошел вдоль стеллажей, останавливался то возле од­ного образца, то возле другого, словно мысленно разговаривал с камнями.

— Вот эту горку из самоцветов, – показал он трубкой на фантастиче­скую слепку разноцветных камней, – составил один из декабристов. Что он хотел выразить такой слепкой – непонятно. Эту горку купил у него ку­пец Трапезников. А его имущество было конфисковано после революции.

Сидоров пошел дальше и вдруг резко остановился возле кварцевого штуфа с золотым прожилком.

—  А этот образец тоже имеет солидный возраст. Он пролежал долгое вре­мя в архивах геологоуправления как залог одной пропавшей экспедиции.

Задумался, склонил свою массивную голову, как перед памятником.

— Это случилось в годы Гражданской войны в Сибири. Поручик Ни­китин, бывший выпускник геологического факультета Томского универси­тета, мобилизованный Колчаком, отступал с остатками полка через Саяны в Монголию. Отряд поднимался по рекам, покрытым ледяным панцирем. Под копытами лошадей гудели пустоты, обозы проваливались в эти ло­вушки, обмороженные люди будили эту заснеженную хмурую неприступ­ную горную страну криками и руганью. Страх перед красными частями и партизанскими соединениями гнал разбитый отряд на горные кряжи к гра­нице, а тоска по родной земле заставляла оглядываться назад. И если бы оставалась надежда выжить между пулями своих и красных, многие бы свернули в эту лазейку. Но считалось, что этой надежды не может быть.

Только поручик Никитин видел способ вернуться назад. В его кочене­ющем сознании билась нелепая мысль о чуде. Если бы у него вдруг ока­зался ценный клад, то Никитин поступил бы просто. Он не хотел больше войны. Он желал купить себе право оставаться гражданином этой истер­занной земли, что называется Россией. Он бы жил на ней, работал и не лез ни в какую политику. Слава богу, ему есть что предложить Советам: свое знание горного дела, диплом с отличием, наконец. Но для начала ну­жен клад!

С такими мыслями поручик шагал по гулкому льду, мимо скалистых прижимов, сжимающих с каждым днем все больше и больше свои объя­тия. Никитин глядел по сторонам, мысленно отмечая смену пород, выде­ляя дайки, жилы, следы оруденения. Отупев от невзгод, голода и мороза, он жадно надеялся на чудо, как заклинание повторяя про себя: «Сезам, от­кройся!.. Откройся, Сезам!»

И чудо свершилось.

Однажды он заметил соломенно-желтые крапинки в полузасыпанной кварцевой жиле. Протер глаза – крапинки не исчезли. «Не может быть. не может быть.» – пробормотал он сухими обветренными губами.

Успокаивая сердце, Никитин присел, будто по нужде, а сам оглядывал жилу, примечая новые ответвления. «Это спасение, – шарахнула его мысль. – Не хуже клада монет. Это цена моей свободы! Здесь же целое месторождение золота!»

Он выждал, пока отряд пройдет. Потом выбрал несколько увесистых кусков кварца с золотом и бросился назад.

По протоптанной дороге бежалось быстро. Никитину посчастливилось пройти беспрепятственно мимо партизанских отрядов, отступающих кол­чаковских частей и белочехов. И так он с золотом пришел в Иркутск. В Иркутске поручик Никитин явился в губревком и вывалил на стол пред­седателя свои камни.

— Прошу дать мне жизнь и свободу взамен месторождения золота, – объяснил он.

— Сначала разберемся, кто вы есть, – ответил ему председатель, – а потом решим и с остальным.

Пришлось посидеть Никитину, пока чекисты разбирались в биографии бывшего поручика. Тяжкой вины обнаружено не было, и геологу предло­жили возглавить поисковый отряд с тем, чтобы разведать открытые им за­пасы золота.

Поблагодарив за доверие, Никитин повел свой поисковый отряд в Са­яны. И будто в воду канула вся экспедиция. Ничего не осталось от Ники­тина, кроме единственного образца. Но этот кусок кварца с золотом не да­вал покоя многим геологам. И в конце концов в тех местах, которые опи­сывал в своих рассказах бывший колчаковский поручик, нашли богатое месторождение.

— А отряд куда делся? – вырвалось у Вовки Зуева.

— Следы отряда были обнаружены в зимовье возле Пионерки, – от­ветил, помедлив, Сидоров. – Все были перебиты. Как видно, нарвался на остатки колчаковских банд.

Сидоров пошел дальше, хмуря белесые брови, а мы, как примагничен­ные, двинулись за ним.

— А этот с виду невзрачный образчик, – Сидоров показал на кусок блекло-синей породы с белыми пузырчатыми вкрапинками, – кимбер­лит. Та самая порода, что заполняет алмазоносные трубки в Южной Аме­рике, а теперь, как оказалось, и у нас в Якутии. Так вот, данный кусок кимберлита доставлен в музей друзьями геолога Карцева, который заблу­дился в якутской тайге в тридцатом году. Тогда еще не было ни вертоле­тов, ни раций, ни добрых карт. Он вышел через месяц к Лене и умер на берегу, зажав в кулаке этот кусок кимберлита.

Сидоров умолк, задумался, забыл о нас. Вздохнул о чем-то своем и стал продолжать лекцию неторопливым голосом:

— Вот эти камни привезены во время войны из Богемии. А здесь вы видите уже дар гостей из-за рубежа. Шамозит привез нам Клаус Элер, не­фрит преподнес лесопромышленник Кецис.

И опять наш лектор надолго умолк, раскуривая трубку с такой силой, будто хотел сжечь весь табак в одну затяжку.

Я краем глаза увидел, как под шумок протянулась рука Зуева к лотку с не разобранными «дарами», ухватила зеленовато-синий кристалл апати­та и унесла его в карман вельветового пиджака.

Признаться, мне тоже хотелось запастись образцом на память. Но по­казалось, что Вовкино приобретение не ускользнуло от полуприщуренных глаз доцента.

—   И вот о чем бы мне хотелось вас предупредить, мои юные друзья, – улыбнулся Сидоров. – По опыту знаю, сейчас у вас начнется минералоги­ческая лихорадка. Вы будете надеяться, что к концу вашей учебы эти кол­лекции перекочуют в музей. Ибо, считаю я, таить у себя дома минералы – все равно, что закрывать себе доступ к философскому камню.

По коридорам разнесся звонок, и мы пошли из музея. Но камни ме­рещились всюду. И глаза выискивали теперь любую каменную мелочь в облицовке здания, в лепке, в плитах на полу. И уж если попадался редкий камешек, расстаться с ним не было сил.

После нескольких экскурсий в музей минералогии мы забыли об угро­зах, которые слали на головы частным коллекционерам. Сами становились частниками. Слонялись по улицам в надежде отколоть где-нибудь кусочек редкого минерала, отмечая, из чего сделаны пьедесталы памятников и са­ми памятники, а также колонны, фризы, капители старинных домов, ка­ких немало в Иркутске.

Когда начали сносить Иерусалимское кладбище, наши коллекции попол­нились отменными кусками лабрадорита, редких сортов гранита и мрамора.

Выехав на воскресник на стройку ГЭС, мы обнаружили в котловане глыбы, привезенные из Слюдянского карьера. Эти глыбы состояли из мра­мора, в котором были заключены великолепные кристаллы флогопита, апатита и байкалита. Мы набросились на эти глыбы с теми кайлами и ло­патами, что выдали нам для работы. Пользы от нас ГЭС получила немно­го. Зато мы возвратились с полными карманами минералов.

Сидоров только покачивал головой, замечая нехороший блеск в наших глазах при виде редкого кристалла. Иногда кристаллы пропадали из музея. Хо­зяин мужественно сносил это воровство. Мы с лихвой окупали свою нездоро­вую страсть знанием минералогии. Тройка у Сидорова была редкостью. А да­вал он сам нам определять такие кристальчики, которых не было и на стендах музея. У него привычка приносить на экзамены редкие минералы прямо в кар­манах. Экзаменационный листок – это полдела. А вот когда минералог вы­нимает из кармана камешек – тут трепещи! Наверняка о таком минерале ты только читал в литературе, а видишь – впервые. И нужно по внешне­му виду определить минерал, назвать его формулу и физические свойства.

Помню, как декан вынул из нагрудного кармана маленький коричне­вый камешек. В голове будто перелистнулся большой том «Минералогии» Бетехтина.

—  Вилюит, – догадался я, – разновидность везувиана, встречается только в Якутии, тетрагональная сингония, кристаллы представляют ком­бинацию двух тетрагональных призм и дипирамид.

— Молодец, – сказал Сидоров и поставил в зачетной книжке «отлич­но». – Едешь-то практиковаться на саянские пегматиты?

Я кивнул.

— Не забудь привезти для музея образцы.

— Не забуду! – пообещал я, отводя глаза.

Я подумал, едва ли смогу что-то выделить для музея. Очень много за­казов поступило от моих товарищей. Они обещали мне привезти образцы, а я должен был взамен наделить их моими находками. Но много ли выве­зешь из Саян?

Тогда я еще не знал, что такое Саяны. Первые наши учебные практи­ки проходили под Иркутском. А Саяны встретили сурово. Веяло холодом со снежных хребтов, хлестали колючие ветки наотмашь по лицу, исчезала тропа под ногами, засасывали мари. Зато за месяцы практики я набил рюкзак свой так, что еле поднял, когда настала пора выходить из тайги. И этот рюкзак чуть не стал последним в моей жизни. Надо было завьючить его на лошадь, хотя бы при переходе через Урик. Но опасно было препо­ручать неуклюжему возчику Нечкину драгоценный хрупкий груз.

Я пошел через быстрый Урик последним, сбился с брода, и рюкзак по­тащил меня в улово. Я силился сбросить с себя тяжелый груз. Но лямки врезались в плечи. В светлой воде я видел приближающееся дно. Разно­цветные валуны расплывались перед глазами. Вот-вот рюкзак должен был навечно припечатать меня ко дну. Но тут я увидел на дне рядом с собой тень. И сразу рюкзак перестал давить. Чьи-то руки рванули с меня вещме­шок, и я вынырнул на поверхность.

Нечкин выволакивал на берег мой рюкзак.

— Осторожно! – вгорячах закричал я. – Там кристаллы.

— Чокнутый! – обозвал меня Нечкин. – Из-за каких-то камней уто­нуть мог!

— Не из-за каких-то, а из-за редких минералов.

— Фу ты, черт, и напридумают же эти геологи. – Нечкин сплюнул сквозь рыжие зубы и ткнул в мой груз сплющенным носком сапога. – Ну, а теперь-то на лошадь перегрузишь свои перлы?

Я покрутил головой и подставил возчику спину, чтобы он помог мне загрузиться. И потянулся за лошадьми по стокилометровой тропе. И чем дальше уходил от Урика, тем больше задумывался над случившимся. Из-за нескольких редких камней я чуть не утонул. И ради чего рисковал? Чтобы сбить собственную коллекцию! Музея мне никогда не перехлестнуть, хоть десять раз тони в горных речках. Так не лучше ли принести самые отбор­ные камни в музей, а мелочь всю выбросить?

И на первом же перевале я облегчил свой рюкзак.

Оставленные лучшие кристаллы я принес Сидорову для музея.

Однокурсники не удивились такому обороту. Как-то сразу после про­изводственной практики поубавилось охотников коллекционировать мине­ралы на дому. Наверное, со многими произошло что-то такое, как со мной на Урике. Мы задумались над смыслом собирательства. Сидоров заметил перемену и стал помогать нам дойти до своих позиций в этом деле.

Он возглавил музей, в котором насчитывалось три тысячи образцов по­род и минералов. К нашему выпуску 1959 года музей располагал пятнадцатью тысячами экспонатов. Сейчас в нем уже более тридцати тысяч удивительных минералов. И немало этих образцов доставлено моими однокашниками.

С первой производственной практики на полках музея стали оседать наши дары. К пятому курсу большинство частных кристаллов перекочева­ло в музей. Вовка Зуев вернул не только унесенный когда-то апатит, но и подарил музею все свое довольно богатое собрание.

И как отрадно становится на душе, когда ты, проезжая в отпуск через Иркутск, приехав сюда из тайги на защиту проекта или диссертации, захо­дишь в музей теперь уже нового, громадного политехнического института, раскинувшего свои корпуса на левом берегу Ангары. Идешь мимо знако­мых витрин и как со старыми друзьями встречаешься с минералами. Заме­чаешь новинки, читаешь имена незнакомых людей, которые продолжают добрую традицию – приносят в наш музей каменные дары редкостной красоты. Воочию видишь, что философский камень – не такая уж и ле­генда. Это красота, запечатленная природой в камне, собранная людьми в одну общую коллекцию. И эта удивительная мозаика неотразимо действу­ет на души людей. А возвысить душу человека труднее, да и поважнее, чем обставить его быт самыми красивыми, дорогими и уникальными вещами. Мы стали понимать это благодаря Анатолию Васильевичу Сидорову.

Когда-то неистово собиравшие собственные коллекции теперь участ­вуют в большом добром деле. Разве это не есть волшебное превращение? Вовка Зуев, ныне Владимир Миронович, прислал из Якутии образцы ким­берлитов. Рядом с другими дарами имена Г. Мехедова, Е. Васильева, И. По­летаева, Ю. Усикова, Ж. Карповой. Многие продолжают по крупицам со­бирать философский камень по методу Сидорова. А сам хозяин музея не забывает напоминать каждый раз, чтобы мы не успокаивались, пополняли нашу общую коллекцию.

Мы приходим к нему в музей, и он, как прежде, ведет нас вдоль вит­рин, все тот же неутомимый искатель и собиратель разумного, доброго, вечного и прекрасного.

А потом с мудрой лукавиной в углах рта раскрывает книгу отзывов. В этой толстой книжке много восторженных слов на самых разных языках, от английского до японского. Есть отзывы в стихах. И нам, ученикам сибир­ского камнелюба, хочется подписаться под этими бесхитростными стихами, идущими от души и благодарного сердца. Такими, как у геолога Копышева:

Хранитель чудной красоты

И камня редкостный ценитель,

Презрев награды и посты,

Создал прекрасную обитель!